Н. Гоголь. «Женитьба». Александринский театр.
Режиссер Валерий Фокин, сценография и костюмы Александра Боровского

Смотреть «Женитьбу» — сущее наслаждение. Витальностью, здоровьем, стройной сделанностью, стильностью этого театра упиваешься. «Русский гений — не гений формы». Оно-то, может, и так, но сказано о ком угодно, только не о Фокине. Каждый из его александринских спектаклей выстроен с каким-то животным ощущением театрального целого. Сложносочиненная гармония «Женитьбы» даже на их фоне смотрится образцом режиссерского мастерства. «Головокружительное упоение точностью» — о новом спектакле Валерия Фокина лучше и не скажешь.

«Женитьба» — опыт на редкость содержательного диалога с авторским текстом. Наиболее радикальна и оттого показательна в этом смысле экспозиция, построенная на сдерживании мощной игровой инерции пьесы. Игровая активность текста постоянно наталкивается на режиссерские тормоза — прямо как сваха, с разбегу налетающая на оконный проем. Гоголевское слово, готовое с первой же минуты закрутиться в лихой интриге, первые четверть часа бубнится из-под одеяла, прерывается полифонией храпа и коченеет в абстинентном столбняке. Из этой сшибки Фокин высекает искру, моментально разжигающую действенный двигатель спектакля. (Сходным образом строит и музыкальную драматургию спектакля композитор Леонид Десятников, на полуслове обрывающий патологический мажор бодренько-духовых совдеповских маршиков.)

Такие «сшибки» переполняют новую александринскую «Женитьбу». В ней есть место зазору между очевидным, бьющим «в лоб» — и в меру неоднозначным, предполагающим принципиальную множественность трактовок. Чего стоит один только главный визуальный образ спектакля! Каток — удивительно театральная метафора: и неловкости, неустойчивости (положения?), и стремительной легкости (развития интриги?), и одновременно — закольцованности событий, безысходности (тоска Агафьи Тихоновны, наворачивающей круги в фитнесе позапрошлого века).

Фокин блестяще материализует, облекает в сценическую плоть мысль о том, что движущей силой гоголевской интриги является Кочкарев (Дмитрий Лысенков). Именно он первым провернет полукруг забора-окна — и завертится «Женитьба», оборачивая реальность ее безумной изнанкой. Именно Кочкарев укажет незадачливым женихам на Феклу, объект их несчастий; он же, как марионеток, будет «сводить» Подколесина и Агафью Тихоновну. Кочкарев — «режиссер» всего мероприятия: в тот момент, когда Подколесин все-таки поддастся напору Кочкарева, тот, чуть отстранясь, будет любоваться на «творение своих рук». Кочкарев оказывается включенным в действие уже в момент появления на сцене. Показательна режиссерская редактура авторского текста: вводные и, в сущности, необязательные реплики Кочкарева («Что Подколесин?.. Ты как здесь? Ах, ты! Ну послушай…») Фокиным вымарываются. Его Кочкарев сразу же берет быка за рога (читай: сваху за шею) своим «На кой черт меня женила?». (Подобные сокращения, вызванные стремлением к большей действенности текста, очень часто встречались и в предыдущем гоголевском спектакле Фокина в Александринке — «Ревизоре».) Кочкарев Дмитрия Лысенкова — юродствующе-лицедействующий хамелеон, упоенный собственной развязностью персонаж совершенно инфернальной природы, ключ к которой Фокин вычитывает опять-таки у Гоголя: «зерном роли» становится кочкаревская реплика «Из чего бьюсь, кричу, инда горло пересохло? А просто черт знает из чего!». Подчеркнутая инфернальность образа акцентируется режиссером и в финальной, совершенно мефистофелевской по духу мизансцене первого действия.

Фокинский Подколесин в конечном счете совершает выбор не между женитьбой и холостяцкой жизнью — он выбирает по меньшей мере между двумя мирами: уютным, подконтрольным ему бытовым пространством (о, как упоительно-подробно играет Игорь Волков первые картины первого акта!) и миром пугающего сюр-абсурда. Эта параллельная реальность — едва ли не лучшее, что есть в спектакле. В ней материализуется присутствующий в тексте, но отсутствующий среди действующих лиц пьесы Акинф Степанович Пантелеев — мифический «чиновник, титулярный советник, немножко заикается только, зато уж такой скромный», материализуется в виде безмолвного угрожающе-гротескного карлика, сведенного в инфернальную парочку с появляющимся ровнехонько ради трех реплик гостинодворцем Стариковым. Героев спектакля вихляет то в одну, то в другую сторону: морячок Жевакин модулирует от молодецко-офицерской удали через ламенто сирого калеки к развязности урки.

Вполне вероятно, что все происходящее «за забором» — смотрины, неслучившаяся женитьба, побег в окно — не более чем страшный сон Подколесина. Адский морок, в который Валерий Фокин так любит превращать реальность. И потому история «Женитьбы» заканчивается так же моментально-внезапно, как и началась: достаточно просто задуть свечу, стоящую на стопке книг на авансцене.

Смотришь спектакль — и порой кажется: уж слишком мастеровит, не хватает жестко придуманной конструкции фокинской «Женитьбы» какого-то свободного элемента. Но сегодняшнему русскому театру вообще и петербургской драме в частности отчаянно нужны такие «умышленные» спектакли. Без них мы так и прозябали бы в своем тухлом драмзаказнике высоких традиций.

Февраль 2008 г.