Д. Пуччини. «Сестра Анжелика». «Санктъ-Петербургъ Опера».
Дирижер Олег Лесун, режиссер Юрий Александров, художник Вячеслав Окунев

До недавнего времени «Триптиху», последней законченной оперной партитуре Джаккомо Пуччини (великая «Турандот» осталась, напомним, недописанной), не слишком везло на петербургской сцене. Полный вариант сочинения (включающий одноактные оперы «Плащ», «Сестра Анжелика» и «Джанни Скикки») шел лишь в Мариинском театре, но постановку Вальтера Ле Моли показывали на сцене крайне редко. В двух других оперных домах города — «Санктъ-Петербургъ Опере» и «Зазеркалье» — была поставлена лишь третья часть цикла: у Александра Петрова «Джанни Скикки» шел в один вечер вместе с моцартовским «Директором театра» под общим названием «Комедии с музыкой», у Юрия Александрова предварялся концертным исполнением арий из других опер Пуччини. Проблема налицо: Пуччини настаивал на том, что «Триптих» должен исполняться целиком, именно в таком виде он предстал на мировой премьере в нью-йоркской Метрополитен опере 14 декабря 1918 года. При отдельном исполнении части «Триптиха», извлеченные из общего драматургического контекста сочинения, производят весьма «куцее» впечатление — в сравнении с прочими монументальными партитурами Пуччини они кажутся миниатюрами. И вот в конце января нынешнего года в театре на Галерной решились-таки на продолжение постановки пуччиниевского цикла: к «Джанни Скикки» худрук театра добавил вторую часть «Триптиха», «Сестру Анжелику».

Сцена из спектакля.
Фото Ю. Алимова

Сцена из спектакля.
Фото Ю. Алимова

Сцена из спектакля.
Фото Ю. Алимова

От Александрова, известного своими нетрадиционными прочтениями оперной классики, всегда следует ожидать каких-то особых антраша — и на этот раз он остался верен себе, привнеся в новую постановку оригинальное видение знаменитого сюжета (а сюжетный первоисточник у «Анжелики» и впрямь прославленный: главы «Ада» из «Божественной комедии» Данте Алигьери). Остался верен, да не совсем. Стоит оговориться сразу: «Сестра Анжелика» принципиально отличается от знакомых александровских спектаклей. На первый взгляд в новом спектакле не заметишь никаких привычных завитушек режиссерского почерка: нет ни излюбленного приема переноса времени действия произведения в ХХ век (а в декорациях и костюмах прошлого столетия у Александрова играются и «Царская невеста», и «Евгений Онегин», и «Пиковая дама»), ни далекого от оригинального либретто режиссерского сверхсюжета, ни громоздких декораций, ни шокирующих своей откровенностью мизансцен… Напротив: Александров, казалось бы, пошел «от противного». Строгость сценического оформления, статика мизансцен, редкие световые акценты — вот первое, что бросается в глаза. Давящая темнота глухих стен старого монастыря, железные кресты, тусклый сумрачный свет и приглушенная гамма черно-серых тонов в бесформенных платьях отрекшихся от мирской жизни монахинь лишь изредка нарушались яркими цветовыми всплесками. Но привычный Александров все же «вычитывался»: из глубокого полумрака вырастала гротескно-заостренная уродливая фигура страшной карлицы в высоком пудреном парике, алом парчовом платье, с крючковатыми пальцами, усыпанными массивными перстнями. Словно ниоткуда появлялись прекрасная невеста в ослепительно-белом платье и с букетом роз, молодые девушки в роскошных вечерних туалетах, худенький босоногий мальчик в холщовой рубахе. Глухие железные решетки квадратных окон поднимались, из них лился теплый свет, и маленький ангел нес божественное избавление…

История юной девушки, насильно запертой в монастыре, покорной монахини, потерявшей семью и новорожденного сына, словно на мгновенье оживает на театральных подмостках и бесследно растворяется где-то в темноте чуть слышными звуками затихающей музыки. Здесь все понятно без слов. Не столь необходимой казалась даже бегущая строка русского перевода, ведь в поздней пуччиниевской опере с ограниченным количеством действующих лиц и несложной сюжетной интригой и без того внятно прочитывались несложные перипетии сюжета и переживания героев.

Главная ценность постановки — исполнительница заглавной партии Анна Нечаева. Демонстрируя выразительность мимики и жеста, осмысленность каждой минуты сценического существования, она на протяжении всего спектакля шаг за шагом выстраивала свой сценический образ и по-настоящему не только спела, но и сыграла эту роль. Образ жестокой старой княгини великолепно удался Ларисе Ивановой. Представшая в сгорбленном теле уродливой карлицы, ограниченная режиссером в движении (актриса появлялась из люка лишь наполовину), она создала незабываемый гротескный образ безобразной старухи.

В новой постановке Юрия Александрова впервые столь очевидно условный театр сменил психологически-игровую режиссуру (особенно ярок контраст с «Джанни Скикки» — там-то царит сочное фарсовое комикование, типичное и для других спектаклей Александрова). Смена театрального языка была продиктована музыкой. Александров пошел за материалом: откровенно декадентски-символистскую «Сестру Анжелику», дышащую музыкой начала прошлого века, ключами из арсенала игрового театра открыть трудно. Будут ли продолжены режиссерские искания в этой области — покажет время. Интересно, какой предстанет первая часть «Триптиха», трагически-экспрессионистский «Плащ», если за него когда-нибудь возьмутся в «Санктъ-Петербургъ Опере»?..

Татьяна ПЛАХОТИНА

Нет монастыря, нет монахинь… Черный квадрат сцены: пустота и почти осязаемые лучи света. Пространство вдоль поделено на три коридора с полупрозрачными, но непроницаемыми стенами — туго натянутыми струнами… струнами души… струнами человеческой жизни. Такая же преграда между зрительным залом и сценой — действие проходит словно за пеленой, как далекое прошлое… как воспоминание… Условный театр: одновременно и скупо и емко. Но принципы, заявленные в начале спектакля, только заявлены — ни объема смыслов, ни новой идеи или неожиданной трактовки. Условность, заложенная в экспозиции, неожиданно сменяется иллюстративностью и прямолинейной наглядностью.

А. Нечаева (Анжелика).
Фото Ю. Алимова

Смиренная монашка Анжелика (Анна Нечаева) одета, конечно же, в белую рубаху, выглядывающую из-под серо-условного одеяния монахини (чистота души, куда же ее скроешь?). Героиня скорбит о потерянном сыне и добровольно несет тяжкий крест монастырского затворничества (причем очень даже буквально — забравшись внутрь металлической конструкции, очень напоминающей крест). Святой мученице Анжелике противостоит злодейка Графиня (Людмила Иванова). Она, как все театральные злодейки, появляется из театрального ада — люка-провала (здесь как раз все по законам условного театра, да только прием этот чересчур любим сегодня режиссерами, а потому уже слегка потаскан). И конечно, графиня будет появляться в пятне красного света, в алом платье, как истинный дьявол во плоти. Для большего эффекта из высокой и стройной актрисы режиссер делает карлицу с непропорциональными формами, с крючковатыми пальцами и резкими ломаными движениями и со зловещей улыбкой. В финале оперы Пуччини душа Анжелики спасена, хотя она и кончает жизнь самоубийством. В спектакле режиссер это показывает весьма недвусмысленно: во втором ярусе арьерсцены появляется ангел — умерший сын героини, он трогательно протягивает к матери руки, и Анжелика, еще минуту назад пребывавшая в предсмертной агонии, бодрым шагом с радостной улыбкой на устах направляется в глубь сцены. На этой оптимистической ноте спектакль и заканчивается.

Александров в «Сестре Анжелике» плохо узнаваем: его спектакли всегда многосоставны и переполнены режиссерскими находками. Здесь же — трогательная история о спасении души, лаконичная и строгая, не более того.

Надежда ЗАБУРДЯЕВА