Один из закутков редакции «Петербургского театрального журнала». 23 января 2008 года. В разговоре принимают участие:
Екатерина Гороховская — театральный критик, актриса, режиссер, педагог, редактор «Петербургского театрального журнала»
Мария Бошакова — пресс-атташе театра «Приют Комедианта», редактор рубрики «Театр» журнала «Time out — Петербург», постоянный автор рубрики «Театр» в журнале «Собака.ru»
Виктория Аминова — театральный критик, аспирантка СПбГАТИ, педагог, редактор отдела культуры газеты «Вечерний Петербург»
Елена Строгалева — театральный критик
Дмитрий Ренанский — cтудент театроведческого факультета СПбГАТИ, оперный критик, обозреватель журнала «Коммерсант-Weekend», музыкальный обозреватель интернет-портала «Открытое пространство»
Ольга Макарова — балетовед
Александра Дунаева, Иван Чувиляев, Ольга Власова, Наталия Зайцева — студенты театроведческого факультета СПбГАТИ

Екатерина Гороховская. Наша цель сегодня — осознать себя в современном театральном пространстве. Как каждый из нас ощущает театральную ситуацию, какие болевые точки мы видим в театре, что раздражает, что радует?

Наталия Зайцева. Радует одно: театр все еще жив. И сегодня в Петербурге появляются новые театральные направления, интересные фигуры, разнообразие жанров. А не хватает мне поощрения молодого творчества. У нас для того, чтобы человека заметили, тот должен не просто прорываться, а совершать революцию.

Екатерина Гороховская. Да у нас не просто трудно пробиться молодым талантам, а невозможно. Нет никакого института поддержки, ни одной свободной площадки.

Наталия Зайцева. Хорошо, что курсы Ю. Красовского и В. Фильштинского как-то устроены. И в Александринке появилась новая актерская волна: набрали выпускников Академии, в репертуаре новые вещи — «Муха», например.

Екатерина Гороховская. А такая ли большая удача — попасть в государственный репертуарный театр?

Мария Бошакова. В случае с Александринкой — да. У этого театра, хотя он и имперский, есть современные возможности для пиара, в театре не бросают своих молодых актеров. Я вижу, что у мальчиков из Александринки все складывается много успешнее, чем у тех, кто остался на вольных хлебах. Александринцы — Андрей Матюков, Павел Юринов, Олег Еремин, Дмитрий Паламарчук — на слуху. Фокин их отсматривал с первых курсов, ему была нужна молодая кровь, он сразу решил, что Еремин будет ставить, а с другими говорил о ролях.

Елена Строгалева. Александринский театр — исключение из правил. Я помню необыкновенный курс Фильштинского, 2001-го года, очень сильный актрисами. Прекрасно, что сегодня Ксения Раппопорт играет в фильме-номинанте «Оскара», но этому курсу не удалось создать театр. У них был Алексей Янковский, был Фильштинский, были потенциальные актерские звезды, но хватило двух-трех лет, чтобы актрисы курса исчезли в никуда. В городе десять лет стагнация, несостоятельные руководители театров делают все для того, чтобы терялась труппа, уходили артисты, молодые играли на пятых-десятых ролях и совершенно деформировались профессионально. Фокин — потрясающий руководитель и режиссер. Но он — единственный.

Ольга Власова. Сегодня, еще «за кадром» нашего круглого стола, прозвучала фраза, что этот номер — манифест молодой критики. У нашего курса стремление узнать новое вылилось в любопытный опыт — мы общаемся со студентами ГИТИСа и Ярославского театрального института, где три года назад открыли театроведческое отделение. Они приезжают к нам на семинары, мы — к ним. Когда мы произнесли словосочетание «молодая режиссура», и ярославцы и москвичи так поглядели на нас: а что, она у вас есть? И мы поняли, что нет. И это проблема не только петербургского пространства. Режиссерского всплеска нет вообще. Есть какое-то пассивное течение.

Елена Строгалева. За полгода на Москву обрушиваются три европейских фестиваля — у вас нет ощущения, что вы, живущие в пространстве Петербурга, люди с другой планеты?

Ольга Власова. Безусловно. Москвичи спрашивают, что у нас интересного. И мы радостно сообщаем, что у нас «Чайка» Люпы вышла, Фокин собирается ставить, а еще — премьера в театре Сатиры. Они так пожимают плечами и бросают: ну, к нам тут ирландцы приезжали, вчера у нас были немцы, а потом называют фамилию… мы переспрашиваем. А они: как? Неужели вы не видели в Дании его спектакль? Правда, потом, потупив взор, сообщают постыдную подробность: на самом деле они любят Женовача. Даже несмотря на то, что москвичи по-другому ориентированы, мне кажется, у них ощущение точно такое же, как у нас, — ничего не происходит, все спокойно.

Александра Дунаева. Я согласна, что проблема № 1 — отсутствие молодой режиссуры. В чем тут причина — я не знаю. Может, в этом виноваты не только театры, не дающие площадку, но и сами режиссеры, которые боятся экспериментировать? Дмитрий Поднозов организовал же в свое время «Особняк» — люди дворниками работали, чтобы эту площадку выбить, и выбили.

Елена Строгалева. Да, люди работали дворниками, выбили площадку. Но потом-то они, чуть ли не каждый год получавшие театральные премии, признанные зрителями и публикой как один из самых интересных коллективов города, не получали должной государственной поддержки. И сейчас не получают.

Александра Дунаева. Есть Данила Корогодский, который сделал свой театр. Хотя за ним было имя отца.

Екатерина Гороховская. И деньги, заработанные в Америке, что немаловажно!

Александра Дунаева. Да, но он же сам их заработал. И он привозит друзей-режиссеров, которые здесь ставят. Результат есть. Режиссеры боятся осваивать подвалы, сквоты.

Екатерина Гороховская. Не все. Олег Еремин сказал, что он бегал по улице, встретил Фокина, вручил ему диск с «Железякой», который всегда носил с собой, и дальше все как-то завертелось.

Мария Бошакова. Фокин изначально делал ставку на их курс. И это совпало с тем, что надо обновлять труппу молодыми. Они не боятся. И мы в «Приюте Комедианта» все время стараемся приглашать молодых режиссеров на постановки. Но как работают москвичи? Они репетируют с десяти утра до шести вечера в одном театре, а потом с семи до часу ночи — в другом. И говорят: у меня сейчас нет имени, но оно будет. А в питерских режиссерах и актерах есть какая-то анемичность. Говоришь актеру: принеси портфолио. И он приносит фотографию, сделанную на задворках театра его лучшим другом. А когда начинаешь объяснять, что это непрофессионально, он начинает возмущаться: ну как же, я же гениальный актер. Не знаю, может, здесь атмосфера такая: мы любим лежать на диване и ждать, что придет Валерий Владимирович, возьмет за руку и скажет: пойдем ставить к нам в Александринку на большой сцене. А время бежит все быстрее, и в Москве, к примеру, научились относиться к театру как к рынку. В последнее время я работаю больше как арт-менеджер. Так вот, в Петербурге представление о рынке отсутствует. В наш театр приходят на практику студенты-театроведы и будущие менеджеры. И у меня такое ощущение, что те, кто учит их пиару, на самом деле плохо представляют, что это такое. У нас к этому отношение как к чему-то плохому. Но рыночный успех не определяется количеством проданных билетов. Вы можете найти хорошего спонсора. В Питере его найти можно. Только прийти и грамотно попросить у того, у кого нужно, и столько, сколько нужно, — не может практически никто.

Дмитрий Ренанский. Все правы: ужасно тяжело преодолевать инерцию. Это ключевое слово для художественной жизни Петербурга. Частная инициатива пока — единственный двигатель процесса.

Елена Строгалева. Но и это не всегда срабатывает. Часто я, общаясь с молодым актером или режиссером, вижу, что им просто не нужен другой театр, современная драматургия, режиссер — польский, немецкий, который может предложить иную художественную систему. Им удобно встраиваться в, условно говоря, труппу Молодежного театра и делать то, что делали 10—15—20 лет назад.

Екатерина Гороховская. Как говорит Олег Семенович Лоевский, «каждый театр борется за право работать плохо».

Дмитрий Ренанский. Сегодня о петербургском театре, за исключением Александринки, «Приюта Комедианта» и МДТ, мы даже не можем сказать: «у театра есть свое лицо». В городе существует множество коллективов-фантомов. Художественный процесс симулируется. И нами, критиками, тоже. Андрей Тарковский говорил, что каждая картина — это поступок. У нас ощущение того, что спектакль — это поступок, потеряно. Хотя у меня за последние полтора сезона появилось чувство, что художественный процесс Петербурга по каким-то точечкам, пунктирно, но начинает собираться. В Театре Сатиры на Васильевском (мы же никогда не могли подумать, что там что-то может происходить) — неплохие спектакли. Мощный процесс в Александринке. У нас был один «Балтийский дом», сейчас есть еще Александринский фестиваль — слава богу. Интересные спектакли показали в прошлом году на «Радуге».

Елена Строгалева. А что происходит в области нашего балета, который, как известно, впереди планеты всей?

Ольга Макарова. Ну, во-первых, выяснилось, что балетоведы уже не нужны. В Академии Русского балета имени Вагановой существует педагогический факультет и отделение балетной критики. Три года назад набор на отделение теории и истории балета прекратился, набирают менеджеров. Что касается современного танца, то, к примеру, несколько лет назад прошел прекрасный фестиваль современного танца «Балтийском доме», в театре «С’Танция». Это было событие, но больше его не повторяли. Единичных приездов зарубежных танцевальных трупп тоже не случается. Проблема та же — отсутствие площадки, в Эрмитажном и Михайловском театре несколько странно показывать современные перформансы. Но альтернативной сцены уже нет — «С’Танцию» закрыли — снесли Дворец 1-й Пятилетки. В Петербурге из коллективов современного танца есть «Кэннон Данс», есть Театр «Крепостной балет». Их спектакли идут в центре «Визит» на Фонтанке, где маленький зальчик на 30 мест, многие даже не знают, что там — театр. Это беда.

В Мариинке сейчас ничего не происходит. Премьеры — только на фестивале «Мариинский». В Михайловском театре новые спектакли — это редакции старых постановок. Проще показывать то, что уже себя зарекомендовало, и позвать танцевать классических артистов. Нет молодых хореографов — хотя их выпускают и в Консерватории, и в ГИТИСе.

Елена Строгалева. А сами классические артисты хотят танцевать новое?

Ольга Макарова. Хотят. Это подтверждают творческие вечера артистов. Светлана Захарова привозила вечер балета. Илья Кузнецов устраивал бенефис. Они практически весь вечер строят на современной хореографии. Но это танцевальные номера, а не спектакли. За границей у них есть возможность проявить себя в разной хореографии. Очень много выпускников Вагановского, год проработав в Мариинском театре и получив отметку об этом, едут за рубеж и становятся успешными солистами. В Большом театре все иначе — там есть новые сцены, постоянно приглашают зарубежных хореографов, там есть даже «мастерские молодых хореографов», когда со всей России, со всего мира приглашают людей для постановки маленьких спектаклей. Если говорить про другие города… вот Саранск — далеко не столица, но там регулярно проводился фестиваль современной хореографии «Лиса». В Екатеринбурге — Университет современного танца, там выпускают хороших специалистов, потому что приглашают известных зарубежных педагогов, а потом эти специалисты едут в Петербург преподавать.

Дмитрий Ренанский. Я не согласен с тем, что у нас ничего не происходит. В Мариинке были спектакли неудачные — триптих Шемякина и Кванта — симфония в трех движениях. Но был и мощный фестиваль балета с работами молодых хореографов. Были показаны три балета Алексея Мирошниченко. Я не разбираюсь в балете, посмотрел всю прессу и не увидел какого-то отклика балетной братии. У нас есть грустный и только петербургский момент — нежелание видеть что-то новое, а в этом новом — что-то хорошее. Гораздо проще, когда привозят спектакль А. Жолдака или К. Серебренникова, прийти и поплеваться. При всем моем почтении к театру Додина и Чхеидзе, нужно говорить о новых реалиях, иначе мы никогда не сдвинемся с места.

И еще: я горжусь тем, что, открывая «Петербургский театральный журнал», вижу охват не только оперных спектаклей столиц, но и всей России. В опере, как и везде, все зависит от личности. В дивном Пермском оперном театре есть Георгий Исаакян, в Мариинском театре — Валерий Гергиев. Вообще, Мариинка — это кусочек Москвы в Петербурге. И мощный процесс внутри нее не всегда предсказуем. Дмитрий Черняков начинал в Мариинском театре, сейчас там интересно дебютирует Василий Бархатов — процесс идет. Но есть еще одна проблема — никакого взаимообмена, взаимовлияния, общения между театром и публикой. Театру нужен серьезный разговор. За последние 10 лет Мариинка не устроила ни одного круглого стола, а четверть века назад они были нормой общения — оперные театроведы встречались с руководителями театров. Есть же замечательные специалисты (Елена Третьякова, Татьяна Кузовлева, например) — их приглашает «Золотая маска», они почему-то нужны Москве. А здесь ощущение: «мы сами сможем».

Иван Чувиляев. Мне кажется, что сейчас энергия идет от молодого кино, которое видится мне старшим братом театра. Кино смелее. Банальный пример — фильм Сергея Лобана «Пыль». Человек с любительской камерой и двумя тысячами долларов позвал Петра Мамонова и снял фильм, сейчас экранизирует «Generation P» Пелевина. А радикализм молодых театральных режиссеров — опыты в пределах накатанной дорожки. Вроде эти режиссеры есть, но они идут в Александринку к Фокину и репетируют то, что у них «наболело», а не захватывают подвал с автоматами. Молодой театральный режиссер хватается за любую возможность, чтоб себя не проявлять, оправдания у всех одинаковые — нет менеджеров, нет помещения, нечего ставить. Как хорошо сказал Захар Прилепин, «молодежь к выходу на пенсию готова».

Елена Строгалева. А ведь все не так сложно. После второго «Кинотеатра.doc» мне захотелось показать подобное в Петербурге. Я попросила у Виктора Федосеева диски, договорилась с Пушкинской и ГЭЗ.21, с двумя газетами — и практически полтора месяца люди приходили и смотрели кино. Потратила тысячу рублей на постеры. Понимаете? Это все. Любой человек может взять актера, порепетировать, пойти в тот же ГЭЗ-21, и, я уверена, они его примут. Им интересны культурные инициативы. Каких-то сверхусилий для самовыражения прикладывать не нужно. Продажи, пиар — это уже другой вопрос. А самовыражение возможно.

Виктория Аминова. А меня не очень волнует, что у нас в Петербурге нет молодой режиссуры, нет молодой драматургии. Для меня Людмила Улицкая — современный драматург. И я рада ее появлению в афишах. Для меня современная режиссура — это спектакли Анатолия Праудина, Льва Эренбурга. И в нашем городе все не так безнадежно. В Москве разве нет застоя? Вы говорите: как все здорово в Москве, а что здорово — так никто и не сказал. Я счастлива, что в Москве есть Любимов, которому 90 лет и который абсолютный мой ровесник, современник и собеседник.

Иван Чувиляев. А что делать молодым режиссерам? С дисками по улицам бегать?

Виктория Аминова. Да, молодой режиссер должен пройти свой путь. Мне не кажется, что он обязательно должен сразу получить свой театр, площадку. Так было всегда, молодым приходится трудно, они должны набивать шишки, наращивать мясо. Праудин прошел путь, прежде чем получил малую сцену. Эренбург прошел свой путь. Сейчас их время. И они сейчас современны и актуальны. Никакой трагедии я тут не вижу. Это нормально.

Мария Бошакова. Я работаю в журнале «Time Out», ориентированном на поиск молодых. А находить их все труднее. Три года подряд делать интервью с Андреем Могучим, потому что больше никого нет, — это невозможно. Мы с ним уже не можем друг на друга смотреть. Но времена не выбирают. Мне сейчас сложно. Я не вижу ровесников, за которыми буду наблюдать последующие годы.

Виктория Аминова. Проблема Петербурга — та, которую сформулировала Маша ранее, — невежественный пиар. Нам есть кого раскручивать. А отсутствие Новой драмы, ее неприживаемость у нас меня совершенно не расстраивает. Я вижу в этом положительный знак. Наше культурное пространство отторгает движение Новой драмы.

Елена Строгалева. Я не апологет Новой драмы, но я много читала, смотрела, общалась с этими людьми. Живая атмосфера, благодаря которой появились Серебренников, Панков, ощущение внутренней свободы — во многом это связано с тем, что со стороны современной драматургии пришли люди, не обремененные профессиональным дипломом. Да, есть классическая культура — ее нужно осваивать постепенно. А есть современная культура — она приносит ощущение жизни. Для меня образец — польский театр. Там нет вопроса: современность или классика. Там есть свобода в освоении материала. На «Мастера и Маргариту» Люпы, девятичасовой спектакль, приезжают из других городов, на Сару Кейн Яжины — тоже. Не потому, что она современный драматург, на наркоте, а потому, что материал интересный. На польские спектакли приходит толпа молодежи. И я хочу, чтобы в наши театры тоже приходила молодежь. Не под ручку с девушкой и коньяк выпить в буфете, а чтобы был диалог. Нельзя говорить: я рада, что у нас нет Новой драмы. Это, как минимум, непрофессионально. Сначала нужно Новую драму прочитать. Ты — театровед, и ты должен воспринимать любые художественные коды. Праудин не по доброй воле ушел на малую сцену, и он в «Балтдоме» — не во всей мощи таланта. Все знают, на каких правах он там существует и какие трудности ему приходится преодолевать, чтобы хоть как-то работать. Глупо думать о том, что искусство может быть самоокупаемо. Мне кажется, что правительство Санкт-Петербурга и Комитет по культуре втихаря уничтожают театр и петербургскую культуру. Это невозможно, когда в одном театре двадцать лет сидит худрук — владелец площадки. А от него бегут артисты, все это знают, но ничего не происходит. Много судеб уже сломано. Был актер Дмитрий Бульба, гениальный. Где он? Вот говорят: много работы у Александра Баргмана — не заработался бы. А я понимаю, что Баргман сам все делает, потому знает, что не будет он о себе заявлять — его забудут, ему ничего не дадут.

Екатерина Гороховская. Мне иногда кажется, что мы до сих пор не изжили советские комплексы, полученные в наследство, в нас много страха, инертности, — скажете, нет? Мне бы очень не хотелось, чтобы кто-нибудь, прочитав наш разговор, сказал: ну, опять орут — помогите нам, дайте нам денег. Когда мы говорим о поддержке молодых — мы говорим и о том, что ты сделал сам.

Я согласна с Леной — я тоже хочу, чтобы в театр повалила молодежь. И повалила по-другому: думать. Чтобы люди научились смотреть и видеть, слушать и слышать, а мы к ним могли пробиться сквозь эту толщу кинообразного, которая нас окружает.

Елена Строгалева. Для меня сейчас театральное сообщество существует в каком-то коконообразном состоянии, как под куполом. Им кажется, что можно в 50-й раз взять и поставить Чехова в тех или иных костюмах, у них даже нет потребности подышать воздухом, им хватает того, что было наработано предыдущими поколениями, они комфортно под куполом живут. Есть задача — разбить купол. За высокую культуру удобно спрятаться. И тогда уже не важно, как будут звать президента, — у нас же есть некая профессия, которой мы можем заниматься от 20 до 70 лет. Но это не выход. Художника формирует реальность, дыхание жизни. Мне кажется, что в процессе обучения в головах молодых людей происходит некий коллапс. Они попадают в Академию, дни и ночи там просиживают, получают профессиональное образование, а потом у них ничего лично прожитого, нет своего внутреннего инструмента, который бы вибрировал и с помощью которого они могли бы выдать что-нибудь на гора, когда они выходят из этих стен.

Дмитрий Ренанский. У нас вся система образования построена на ориентации на некий идеал: как надо делать. И вот пять лет подряд люди учатся ПИСАТЬ ПРАВИЛЬНО, а как СОВЕРШАТЬ ОШИБКИ, их никто не учит. И они не умеют выходить на территорию, которая им неизвестна. Это проблема нашего театра тоже. Театр с трудом выходит на новые территории, нет и приращения смысла к старым произведениям. Почему «Чайка» Люпы нам так нужна сегодня? Неважно, поставил ее шестидесятилетний или двадцатилетний, важно, что там есть нечто смыслообразующе новое, мы что-то понимаем про Чехова, чего не понимали до этого.

Виктория Аминова. Говорят, главная проблема петербуржцев — апатичность. Вы что, в себе это чувствуете?

Все. Да!

Екатерина Гороховская. Наверное, стоит уже итоги подводить. Возможно, для того, кто будет все это читать, мы не сказали ничего нового, не предложили конкретного рецепта. Но важно, что мы встретились, посмотрели друг другу в глаза и попытались поговорить. Мне кажется, что, помимо проблем петербургского театра, существуют и проблемы определения себя в профессии. Кризис самоидентификации налицо. Кто же мы, кому нужны и чем на самом деле должны заниматься? Может быть, старшие коллеги помогут нам (и не только нам) ответить на эти вопросы.

Материал подготовили С. Щагина, Е. Строгалева, Е. Гороховская