Фестиваль в Могилеве «М.@rt.контакт» позиционирует себя как молодежный театральный форум. И спектакли, приглашенные для участия в нем, должны соответствовать главному критерию — быть «про молодежь и для молодежи». Молодежный спектакль, как считают здесь, — тот, который попадает в болевые точки зрителей, независимо от их возраста, который поднимает темы, одинаково волнующие всех, и вызывает жаркие споры на утренних обсуждениях. Что удивительно, таких спектаклей в Могилеве было много, практически ни один не оставил равнодушным, ни один не прошел незамеченным.

Открылся фестиваль спектаклем петербургского театра «Приют Комедианта» «PRO Турандот» (постановка Андрея Могучего), Турандот первой из героинь «М.@rt.контакта» заговорила о проблеме, которая потом поднималась чуть ли не в каждом спектакле: о потере связи между «родителями» и «детьми», о том, что «родители» перестали быть родными, о сиротстве «детей» и о том, что из этого получается.

А. Сеитаблаев (Ромео), О. Лукьяненко (Джульетта). Театр драмы и комедии на левом берегу Днепра (Киев).
Фото из архива фестиваля

Нет повести печальнее на свете, чем трагедия Шекспира о любви и самоубийстве двух веронских подростков. Режиссер Алексей Лисовец в спектакле Киевского академического театра драмы и комедии «На левом берегу Днепра» рассказал нам иную, но не менее печальную историю. Действие «Ромео и Джульетты» перенесено в эпоху итальянского неореализма, но вопрос, зачем это сделано, не возникает. Потому что есть миф и на пляже пожилой фотограф снимет всех желающих у фанерной картинки, изображающей юных влюбленных. Они стали приманкой для туристов: всунь голову в прорезанный овал — вот ты уже и Джульетта. А рядом с этим безобидным аттракционом новые веронские любовники борются за свою любовь. Миф прекрасен, приятно оказаться на минутку Джульеттой, но вот драма, разворачивающаяся в двух шагах, вовсе не так красива: воюют два бандитских клана на улицах города. Парни в кепках, надвинутых на глаза, караулят друг дружку на каждом углу, норовя вытащить нож и развязать бессмысленную драку ради драки. Война идет в семействе Капулетти и в сердцах людей. Молодая леди Капулетти влюблена в Тибальта, товарища по детским играм ее дочери. И оба они терзаются и терзают друг друга. И оттого Тибальт на балу набрасывается на Ромео, что леди Капулетти танцует с другими, а она оттого заступается за Ромео, что хочет подразнить молодого любовника, болезненно переживает свою страсть, унижена ею. А сам Капулетти, немолодой и бесхарактерный, любящий семью и дом, наблюдает за этой драмой, поглощен ею и своими страданиями.

Всем в этом доме не до Джульетты. На балу «взрослые» веселятся, танцуют, но как только девочка пытается проникнуть в хоровод или находит кавалера, музыка тут же обрывается и начинается новый танец. Джульетта все время оказывается за кругом, ей никак не вписаться во взрослый мир. Никто не видит в ней женщину, все увлечены ее матерью, переживающей свою трагедию. Потому она и влюбляется в Ромео, первого, кто отнесся к ней как к желанной женщине.

Главное счастье этого спектакля — О. Лукьяненко, исполнительница роли Джульетты (по итогам фестиваля она названа лучшей молодой актрисой). Кажется, что ей и правда 14 лет, не больше. Маленькая, изящная, непосредственная, очаровательная, нескладная и бойкая. В сцене на балконе актриса тонко и подробно играет пробуждение женской природы: она сама не понимает, что с ней происходит, чего хочет ее тело, надежно упрятанное в детскую пижамку. И она отдается ласкам Ромео страстно, снедаемая желанием, но невинно — потому что не ведает, что творит. Джульетта взрослеет внезапно. Не в тот момент, когда узнает о смерти Тибальта и о предстоящей разлуке с Ромео, нет, на это она реагирует, как и положено влюбленной девчонке: кричит, бьется в истерике и грозит самоубийством. Взрослеет она в тот момент, когда, перестав рыдать, хриплым от слез, но твердым голосом отправляет кормилицу сказать отцу, что она согласна выйти замуж за Париса. Теперь она сама будет принимать решения и действовать, как сочтет нужным. «Взрослые» окончательно лишились доверия. И даже к брату Лоренцо она приходит не с просьбой, а с приказом. Она больше не растерянная малышка, ей не нужна защита, она сама знает, как ей поступать.

Взрослые упиваются своими страданиями, решают свои взрослые проблемы, не замечая того, что их дочь уже не ребенок. Только над ее трупом они вдруг осознают, что их страдания еще не были страданиями, что страшное только начинается: им предстоит жить без Джульетты.

Д. Паршин (Василь), М. Пониматченко (Петро). «Столица Эраунд». Республиканский театр белорусской драматургии.
Фото из архива фестиваля

Спектакль «Столица Эраунд» по пьесе С. Тиргеля Республиканского театра белорусской драматургии (режиссер Сара Токина) идет на белорусском языке. Пьеса, как и большинство современных пьес, чрезмерно многословна, но в этом спектакле «болтовня» не вызывает досады: понятно, что происходит между людьми, что у них болит, что их мучает и зачем они говорят эти бессмысленные слова. Понятно не что один герой говорит другому, а как слова убивают или воскрешают человека. А за всем этим стоит собственная боль молодых актеров, чувствуется, как им необходимо играть этот спектакль.

В поезде метро, застрявшем в туннеле, оказываются запертыми в пустом вагоне два молодых человека. Один сидит справа — в очках, интеллигентный и мягкий, другой слева — без очков, грубый и мрачный. «Оптимист» и «пессимист», как мысленно называю их я. Оптимист завязывает беседу, от которой пессимист пытается уклониться. Два человека в замкнутом пространстве не могут не потянуться друг к другу, но и войти в контакт, услышать друг друга они тоже не в состоянии. Впоследствии один из героев (неважно который) скажет: «Хотя мы с тобой и братья, но говорить нам совершенно не о чем». Сначала замечаешь, насколько они отличаются один от другого, но по ходу действия убеждаешься, что герои поразительно похожи. Они сироты, у обоих родимые пятна, они живут в одинаковых домах, носят одинаковые майки, а скинув их, оказываются неотличимыми: голые люди. И уже трудно самим героям понять, кто из них «я», а кто «ты». Но говорить им все равно не о чем, и услышать друг друга по-прежнему невозможно, и совсем уж невозможно удержаться от насилия. Тупого, бессмысленного, вспыхивающего ежеминутно просто оттого, что другой не ты, или, наоборот, оттого, что он слишком ты. И финал спектакля, в отличие от финала пьесы, безнадежен: эта встреча двух «братьев» ничего ни в одном из них не изменила. И не могла изменить. Потому что они двойники и в каждом есть то, что один ненавидит в другом. Режиссер выстраивает бессловесный финал, в котором герои меняются местами: вот с самого начала «Оптимист» сидит не справа, а слева, потому что это всего лишь случайность — кто с какой стороны сел, кто сейчас добр, а кто жесток, в каждом есть и то и другое. И ничего не зависит от человека, только от того, какое место он занял.

Н. Ковалев (Славик), В. Павленко (Аркаша). «Божьи коровки возвращаются на землю». Театр «С улицы Роз» (Молдова).
Фото из архива фестиваля

Многие пьесы Василия Сигарева при постановке в театре кажутся мне фальшивыми, ситуации надуманными, характеры неубедительными, диалоги неестественными. Спектакль Юрия Хармелина «Божьи коровки возвращаются на землю» Молодежного драматического театра «С улицы Роз» (Молдова) оказался самым убедительным из всех виденных мною.

Как только ребята выходят на сцену… нет, в том-то и дело, что ребята заходят в квартиру, а не выходят на сцену, с первого взгляда и с первого слова возникает некомфортное ощущение подлинности происходящего. Молодые актеры так точны в воспроизведении характерности, что трудно поверить, будто они только играют в неблагополучных подростков. Актеров в этом спектакле поддержали художник по костюмам (В. Ворона) и гример (Т. Очаковская): никакой театральной приблизительности, все сделано с невероятной степенью достоверности. Например, две девочки одеты одинаково: в коротких черных юбках и кофтах, но сразу видно, что одна девочка из хорошей семьи, а другая дочь пьянчужки — все дело в качестве их одежды. Грим и костюмы таковы, что, кажется, явственно ощущаешь запах немытых волос и нестираной одежды.

Меня поразила работа молодой актрисы О. Софриковой, исполняющей роль Лерки. Кажется, что это та самая девчонка из моего дома, с которой я иногда спускаюсь в лифте и про родителей которой всем известно, что они алкоголики. Я вижу все вроде бы и не бросающиеся в глаза черточки, отличающие эту девочку от ее сверстниц из хороших семей: как-то по-особому держит голову, высунув ее из ссутуленных плеч, развязно прохаживается подпрыгивающей походкой, ей явно неудобны взрослые сапоги на каблуках, она говорит излишне громко, похохатывая и вульгарно растягивая слова, на все хорошее и плохое реагируя одной и той же присказкой «иди пинаааай», но, как бы она ни хорохорилась, в ней все время чувствуется какой-то озноб. Так же, как и в ее дружках Славике, доходяге-наркомане, и Димке, парне с лицом положительного героя из советских фильмов, который промышляет продажей могильных памятников.

Дом, в котором живут эти неблагополучные дети, находится на краю кладбища и потому называется «живые и мертвые», но уже давно невозможно определить, кто здесь кто, потому что живущие по эту сторону кладбищенской ограды тоже давно мертвы. Они спиваются и опускаются. В то время как их дети пытаются выбраться. Лерка мечтает открыть свой ларек, но, чтобы получить 12 тысяч, выигранные в лохотроне, и убраться из дома, от матери, подкладывающей ее под мужиков, нужна всего тысяча. Вот в этой тысяче все и дело, ради нее она отдается на кухне богатому Аркаше, но вместо денег получает побои. Актриса играет отвязную девчонку, прожженную и бесстыжую, но с каким же трудом дается Лерке ее бесстыжесть, каждый раз она мучительно преодолевает внутренний стыд, о котором не ведает ее сестра — «хорошая девочка», «целка» Юля, нагло демонстрирующая красивую грудь.

В этой компании «детей» не все равны: кроме Леркиных дружков из «живых и мертвых» есть еще «дети благополучные»: скупщик Аркаша и двоюродная сестра Лерки Юлька. Дочка декана. Этим двоим кажется, что они-то как раз здесь и есть живые. На самом же деле именно они мертвы, и Аркаша сидит в теплом пальто в комнате, не снимая его даже во время секса, не оттого что ему холодно, просто он уже не чувствителен к холоду или жаре, к отчаянию или радости. На хорошее и на плохое он реагирует одинаково сонно. Как и красивая, аккуратная девочка Юля, которая пришла сюда, как другие ходят в зоопарк: понаблюдать за жизнью «бичей». Неблагополучных же детей их озноб от жизни, их страстное стремление выбраться, их ненависть к взрослым и делают живыми.

В спектакле сохранены авторские ремарки, которыми начинается и заканчивается пьеса. Их читает мягкий, теплый, отеческий голос. И кажется, что это голос Бога, про которого в спектакле спорят, есть он или нет. Он есть, и этот Бог — отец, настоящий отец, которого нет у этих детей, как у неблагополучных, так и у благополучных.

Е. Калабанов (Яков Коломийцев), Л. Ремнев (Иван Коломийцев). «Последние». Нижегородский ТЮЗ.
Фото из архива фестиваля

Спектаклем, сильнее всего поразившим молодежное жюри фестиваля, состоявшее из студентов журфака, стали «Последние» Нижегородского ТЮЗа. И пьеса и постановка были признаны куда более современными и актуальными, чем современная драматургия, представленная в программе. С первой же минуты ясно, что в этом доме, в комнате с большим столом, похожим на гроб, все неладно. Кажется, что все кричат, кипят, страдают, вопят о своих страданиях, но вопят вполголоса, придушенные, безжизненные, уже не способные к крику во все легкие. И страдает каждый о себе. Всех, начиная с отца-садиста и заканчивая правдоискателем Петром, волнуют лишь собственные муки. Здесь детей не жалко, они такие же чудовища, как сам Коломийцев (Л. Ремнев). Они сосредоточены на своих проблемах и потому, не замечая, топчут тех, кто рядом, своих родных.

Этот спектакль я назвала бы «Мать». Потому что центром и стержнем драмы стала именно мать в исполнении Н. Мещерской. Это ее драма. Она обнаруживает и ужасается тому, какое чудовище человек, которого она любила, и все больше убеждается, что ей не спасти даже самых младших и вроде бы самых светлых из ее детей. Только она страдает не за себя, а за близких. В финале мать падает на колени, призывая мужа поступить так же и просить прощения у детей. Кажется, что это прощение она просит у всех «детей» — героев фестивальных спектаклей, которым их родители не стали родителями. Но ее не слышит отец Коломийцев, не слышат и дети. И это другая «больная» тема молодежных спектаклей, показанных на фестивале: в том, что дети — «уроды», виноваты родители или они сами? Лежит ли на человеке ответственность за то, что он таков, каков есть, и что жизнь его такова? Дети Коломийцевых себе подобных вопросов не задают. Они во всем обвиняют мать и отца, ни в одном из них не происходит переворота. Так что финал спектакля кажется страшным и неутешительным: эти последние, к сожалению, далеко не последние. За ними будет еще много-много поколений родителей, чужих своим детям, и детей, не берущих на себя ответственность за собственные судьбы. Этот спектакль был жарко принят молодыми людьми, и все авторы фестивальной газеты в один голос кинулись припоминать собственные обиды на собственных родителей…

С. Нарышкина (Камилла), Д. Зайцев (Фердинанд). «Любовью не шутят». Театр «Свободное пространство» (Орел).
Фото из архива фестиваля

Гран-при фестиваля получил спектакль «Любовью не шутят» Орловского государственного театра «Свободное пространство» в постановке Геннадия Тростянецкого и Романа Ильина. В этом спектакле «дети» выясняют отношения друг с другом, игнорируя «родителей», которые никакого авторитета для них не имеют. Тростянецкий и его ученик развели пьесу Мюссе на два плана: с одной стороны, этот спектакль — изящная и остроумная пародия на пастораль и классическую высокую комедию. Все «взрослые» персонажи решены в острой гротескной манере, карикатурны и неавторитетны для юных главных героев. А молодые герои Фердинанд (Д. Зайцев) и Камилла (С. Нарышкина) разыгрывают свой собственный спектакль. Они даже визуально отличаются от «взрослых» персонажей в нелепых цветных нарядах: эта пара высоких и стройных молодых людей затянута в строгие черно-белые костюмы. Они не принимают участия в общей буффонаде, ведут свою беспощадную игру, игру двух самолюбий: они хотят влюбиться, но чтобы без особых потерь, чтобы с гарантией: этот человек будет принадлежать только им. Сцена, когда герои отстаивают свои позиции, бросая друг другу в лицо обвинения, стала для зала откровением. Казалось, что зрители перестали дышать, когда любовники выясняли: «Что же мне делать в тот момент, когда вы меня разлюбите?» — «Полюбить другого». — «А когда тот меня разлюбит?» — «Полюбить снова!» — «И как долго это может продолжаться?» — «Пока не поседеешь!» Они оба были такими яростными, сильными, страстными, и за мужчиной и за женщиной стояла такая неколебимая правда, что хотелось разорваться на две части, принять сразу обе точки зрения. Сцена прошла в нереальной тишине, достойной трагедий Шекспира, а не комедий Мюссе, и закончилась шквалом аплодисментов…

Особое место занимает в спектакле пастушка Розетта (Е. Крайняя). Ее играет немолодая актриса, и ассоциативный ряд выстроен так, чтобы мы сразу узнавали в ней Золушку Янины Жеймо. Розетта — странная девочка. То ли старушка, то ли ребенок. Юродивая. И потому обмануть ее — тяжкий грех. Молодые любовники, заигравшись в свои игры, ведомые гордыней и страстью, наконец объединившись в финале, не берут в расчет Розетту. И она тихонько и безгневно, почти незаметно не только для героев, но и для зрителей, идет и топится. Последний миг спектакля, который уже, кажется, закончился хеппи-эндом, — это немая сцена: и нелепые «взрослые», и гордые любовники смотрят туда, где тихо сомкнулась вода над головой Розетты. И все переворачивается: так вот о чем был спектакль! Вовсе не о сложностях взаимоотношений героев-любовников, а о том, как невзначай, незаметно и не заметив, погубили одно странное человеческое существо. Все персонажи, даже буффонные, переживают это самоубийство как трагедию. Дальше будет другой спектакль, и никакой счастливый финал теперь не возможен.

«Не танцы». Сцена из спектакля. Театр-студия им. Е. Мировича БГАИ.
Фото из архива фестиваля

«Ад — это другие», — говорил Сартр, и режиссер спектакля «Не танцы» (театр-студия им. Е. Мировича Белорусской государственной академии искусств) Евгений Корняг, очевидно, с ним согласен. Но он пошел дальше, и в его спектакле ад — это другие, но ад — это и ты сам. Ад — агрессия, тяга к насилию, ярость, ненависть, которые живут в каждом из нас. Вот красивые девушки с обворожительными улыбками танцуют для нас, но музыка прерывается, и они превращаются в четырех разгневанных фурий. Сколько ненависти и боли в их яростных криках, сколько страдания, как чудовищны они в эти мгновения! Секунда — и вот они уже снова улыбаются и танцуют, но нас уже не завораживает их танец, слишком страшен тот монстр внутри них, который только что вырывался наружу. Как жалки, смешны и опасны люди! Тупая агрессия и насилие везде: и в любовных отношениях, где мужчина и женщина бессмысленно и жестоко унижают друг друга, и в отношениях между народами, уничтожающими друг друга. Возникает аллюзия на самую чудовищную жестокость ХХ века — геноцид евреев. Но не так уж важно, про кого этот танец: гонят это евреев в газовые камеры или это про всех нас, толпой гонимых по жизни. Людям никуда не деться друг от друга, из толпы кого-то выпихивают пинками за то, что слаб, кто-то отстает сам, кто-то ползет… Один ударил просто так, в бессильной злобе, и тут же вспыхивает, разрастаясь, череда драк. Кого-то в толпе несут, кого-то топчут. Но к финалу все приходят одинаковыми — голые люди, одинокие и обреченные.

Зритель на этом спектакле на насилие не только смотрит, он его ощущает: яркий свет слепит глаза, и бесполезно закрываться от него ладонью. Чуть дольше, чем надо для создания театральной иллюзии, ровно столько, чтобы начать страдать по-настоящему. Оглушает пронзительная музыка, и еле сдерживаешься, чтобы не подхватить несущееся со сцены «Замолчи! Замолчи!». И выхода нет: железные двери наглухо закрыты. В них стучат, потом колотят, а затем с разбегу бьются об эти неприступные двери, встают и снова бегут, чтобы снова разбиться. И только когда нет сил, когда уже совсем-совсем нет выхода, люди сбиваются в кучу, прижимаются друг к другу, судорожно, болезненно, истово сплетаются в объятиях. И тогда дверь открывается, но в нее уже никто не рвется. Потому что другие — это ад, но они же и спасение.

Май 2008 г.