«Этот ребенок». Копродукция: театр «Практика» и Французский культурный центр в Москве.
Автор пьесы и режиссер Жоэль Помра, сценография и свет Эрика Суайе

Москва познакомилась с Жоэлем Помра благодаря фестивалю «NET» поздней осенью 2007 года. В холодных, нечеловечески скрюченных просторах какой-то очередной фабрики для спектакля Помра «Торговцы» был выстроен специальный павильон с высоким станком для зрительских мест и четким прямоугольным планшетом сцены. То, что тогда увидели зрители, было странным образом ни на что не похоже — ни по манере исполнения, ни по оформлению, ни по способу работать с текстом. И по произведенному эффекту: зрители уходили с «Торговцев» в том же вязком оцепенении, в каком существовали актеры на сцене. А простая, но дикая история, столь необычным образом рассказанная нам французской «Компани Луи Бруйяр» (так называется созданная Помра в 1990 году труппа), оставалась в памяти, как вкус описанной Прустом мадленки.

Жоэлю Помра 44 года, и он считается одной из главных надежд современного европейского театра. У его труппы, названной по имени несуществующего литературного персонажа — Луи Бруйяра, нет собственного помещения. Помра со своими артистами работает там, куда его позовут. Скажем, после успеха в 2006 году на Авиньонском фестивале трех спектаклей — «К миру», «Красная Шапочка» и «Торговцы» — Помра на три года стал резидентом Театра Буфф дю Нор. Как говорит сам режиссер, только треть средств его театра — государственные субсидии, остальное — деньги, которые платят им театры, приглашая на постановку. У Помра есть удивительные опыты — скажем, он ставил своего французского «Этого ребенка» по заказу, и среди заказчиков был «Фонд семейных пособий Кальвадоса». В результате на свет появился не «соцзаказ», как могло бы показаться нам, не привыкшим к таким выходам театра за пределы собственно искусства, а спектакль, названный тамошней критикой лучшим франкоязычным спектаклем 2006 года. «Мне заказали написать пьесу, где исследовалась бы проблема: что значит быть родителем? Наша задача состояла в том, чтобы показать этот спектакль не в театральном пространстве, а в самых разнообразных местах, в тех районах, где живут малообеспеченные семьи. Достучаться до людей, у которых есть семейные проблемы, у которых возникло сомнение: нужен ли вообще институт семьи и брака. Мне впервые сделали предложение поработать над таким проектом. Поначалу я сомневался, что его вообще можно сделать. Потому что я не до конца понимаю — может ли искусство напрямую использоваться в целях социальной реабилитации?»

Дело, конечно, не в том, какими регалиями обладают спектакли Помра на его родине. И не в том, что социальное сегодня «носят» в Европе. Дело в том, что его спектакли, конечно, образец высокого искусства и невиданной режиссерской, драматургической и актерской техники.

Сцена из спектакля.
Фото В. Луповского

Сцена из спектакля.
Фото В. Луповского

Сцена из спектакля.
Фото В. Луповского

Сцена из спектакля.
Фото В. Луповского

Сцена из спектакля.
Фото В. Луповского

Свои истории Помра сочиняет сам. Он вообще не разделяет театр на «слово» и «движение», он сочиняет его так, как если бы писал историю. Только не на бумаге, а в трехмерном пространстве, во времени и с живыми актерами. В интервью он ясно объясняет свою художническую позицию, а заодно и режиссерскую методологию: «Когда я пишу, я сразу пишу картинками, как и словами, — одинаково. И картинки, которые меня вдохновляют, могут явиться из кино, живописи, моего воображения, моей мечты и моих снов. Из документального фильма или жизни. Есть много возможностей вдохновиться.

<…> Как автор в течение многих лет я уделял много внимания слову. Когда ты являешься писателем, первое, что приходит в голову, — это заставить говорить людей. Я думаю, что даже в театре можно писать, не заставляя говорить людей. Можно рассказать что-то, просто показывая людей, которые живут, двигаются, действуют. И поэтому для этого спектакля („Торговцы“. — К. М.) я решил не заставлять говорить своих персонажей. Просто дать слово для того, чтобы объяснить то, что необходимо».

Вот с этого и начинаются загадки, которые так ясно и прозрачно излагает нам в спектаклях Помра. В его «Торговцах» слово действительно отделено, вынуто из спектакля, причем демонстративно: в зале сидит русскоговорящая актриса, которая произносит весь текст от лица персонажей в микрофон. Это не функциональный синхронный перевод, а прием: перед нами проходит череда картин из жизни рабочих завода провинциального французского городка, героини, ее подруги, ее семьи, но как немое кино, без звука. Помра, как мы потом увидим и в «Этом ребенке», вообще серьезно работает со светом и пространством, а здесь у зрителей создавалось впечатление, что актеры погружены в аквариум с вязкой серой жидкостью. Рассеянный ли свет, незримый ли экран, отделяющий сцену от зрительного зала, тому причиной, но эффект был полный. И когда в этом пространстве начинали двигаться, сидеть у экрана телевизора, работать у конвейера, пытаться убить своих детей персонажи, и все безмолвно (их простые и наивные рассказы озвучивала «таперша»), то производственная драма превращалась в современную трагедию. Речь в «Торговцах» шла о том, как после закрытия завода, выпускавшего какое-то обмундирование, а может, и не только, для армии, в маленьком городе, где каждый второй лишился работы, случилась странная вещь. Женщина, о которой с самого начала рассказывала ее подруга как о полусумасшедшей, помешанной на том, чтобы получить работу, выбросила своего 10-летнего сына из окна. Она пошла на это жертвоприношение сознательно, полагая, что уж теперь власти обратят внимание на ее обезумевших от безработицы земляков и откроют завод. Так и случилось. К героине, посаженной в психиатрическую клинику особого режима, стали приходить со всей страны благодарственные письма. И она была горда и счастлива своим поступком. За пьесу «Торговцы» Помра в 2007 году удостоился у себя на родине Гран-при в области драматургии.

«Этот ребенок» — пьеса, которую Помра сочинил по мотивам разговоров с женщинами из бедных нормандских пригородов. Режиссер и актеры расспрашивали женщин о их семьях, детях, о том, какими болезненными часто бывают обычные родственные отношения. А потом Помра написал пьесу, состоящую из нескольких лаконичных и бесстрастных, но очень драматичных эпизодов. Он взял самые простые, очевидные и, как может показаться, одноплановые ситуации из жизни людей. Лишь в двух истерических точках спектакль меняет свое накатанное русло — это когда молодая беременная женщина (Юлия Полынская) орет, что не позволит своему ребенку жить так, как жила она сама, и когда взрослый сын (Дмитрий Готсдинер) орет на своего слетевшего с катушек отца (Анатолий Хропов). Сцена в морге, куда две женщины (Светлана Камынина и Елена Муравьева) приходят, чтобы опознать найденного на стройке мальчика, — тоже истерика, но утопленная в повторяющихся, как мантра, словах, коротких нервных смешках и уговорах — нет, там не мой сын, не мой, не мой…

«Этот ребенок» начинается с детской песенки про Мамонтенка, потерявшего свою маму. Зрители смеются. И осекаются — потому что дальше им рассказали нечто прямо противоположное детской уверенности в том, что «мама услышит, мама найдет…». Им рассказали, как молодая женщина родила ребенка и хочет отдать его соседям по лестничной клетке — пожилой бездетной паре. И большой мужчина-сосед (Анатолий Хропов) обескураженно берет сверток, который ему вручает девица, и держит его минуту ровно так, что веришь — там и вправду ребенок. В этой истории, как и во всех остальных, нет излома или ужаса — они просты, обыденны и потому особенно ужасны.

Пространство маленькой сцены «Практики» Помра превратил в конус, сужающийся к заднику, и опять применил тот самый свой «серый свет», из-за которого постановочная часть театра сломала голову — ни один фильтр не годился для этого. Свет размыл, стер очертания актеров, убрал стены и сделал спектакль похожим на особым способом недопроявленное фотоизображение. Временами, в ритмически точно угаданных перерывах, высвечивается пространство за задником-экраном, и мы видим маленький джаз-банд или просто банд, который играет незатейливый милый попс.

«Мне хочется, чтобы мои истории были неправдоподобными, нескладными, шаткими, чтобы они, так сказать, не выдерживали испытания на прочность… И чтобы потом, уже на сцене, мне стоило огромных усилий не дать этим историям рухнуть, развалиться на части. По-моему, нет ничего прекраснее этого хрупкого равновесия». Помра знает, что говорит. Это не сверхидеи, это то, что воплощено в его спектаклях. И семеро российских актеров (московских — Тимофей Трибунцев, Юлия Волкова, Юлия Полынская, Светлана Камынина, петербургских — Анатолий Хропов, Дмитрий Готсдинер, Елена Муравьева) уловили странный тон этих фантазий французского идеалиста и держат его с музыкальной точностью. И получились пронзительные, не желающие нравиться и обманчиво простые (а может, и правда простые?) истории. Такие, что мысль о «золотом сечении» приходит на ум.

Февраль 2008 г.