Ф. Ведекинд. «Весенние побеги». Северный драматический театр им. М. А. Ульянова.
Режиссер Константин Рехтин, художник Ольга Веревкина

На VI фестивале «Молодые театры России» в Омске я, как самый молодой критик в жюри, была командирована смотреть спектакль самого молодого Северного драматического театра им. М. А. Ульянова. Мне предстояло ехать в Тару.

Тара — маленький городок в пяти часах пути на север от Омска, мы с водителем Юрой выехали солнечным, теплым, почти весенним, а не октябрьским утром. Справа и слева нас окружали желто-рыжие от цветов и пожухлой травы поля, а за ними тянулась непроглядно-черная стена соснового бора. Никогда еще мне не приходилось ехать так долго, чтобы посмотреть спектакль.

Водитель, очень доброжелательный и разговорчивый молодой человек, всю дорогу рассказывал истории из жизни сибиряков, приводя меня в ужас. Проза Абрамова и Астафьева оживала в его рассказах, и мне трудно было поверить, что все это может существовать сейчас, сегодня, в реальной жизни, а не в спектаклях Льва Додина. Юра рассказывал мне про страшные деревни, в которых долгими зимами пьют все — и взрослые и дети. Про то, что в начале XXI века жизнь целых семей зависит от кормилицы-коровы… Мне казалось, что он пересказывает спектакль МДТ.

Тара поразила своей красотой. Этот город тоже оказался похожим на декорации к спектаклю, а не на реальность. Он очень маленький, дома почти все деревянные, ладные, бревенчатые, с коньками на крышах и голубыми резными ставенками. Еще поразила тишина, царившая на совершенно безлюдных улицах. За высокими заборами шла какая-то жизнь, слышались голоса, лай собак, но улицы были пусты. Это уже было похоже на «Грозу» Островского. Что там, какая жизнь за заборами?

В. Хрусталев (Мориц), А. Липская (Вендла).
Фото из архива театра

В. Щенин (Отто), В. Хрусталев (Мориц).
Фото из архива театра

А на самом краю города — театр. Огромное здание из бетона и пластика производит сильное впечатление. Театр похож на гигантский инопланетный корабль, приземлившийся посреди типичной русской деревушки. Перед центральным входом разбита аллея, напоминающая формой стрелу, которая указывает на север. Там, за театром, начинается трасса на Север, дальше еще два «городка» поменьше Тары и… тайга. Край света. Последняя точка, где есть жизнь, искусство и творчество, — это Северный театр.

Нашей попутчицей была мать одного из тарских актеров, ехавшая навестить сына, от нее я узнала историю этого маленького театра. Ему всего пять лет, труппа состоит из молодых актеров, в основном однокурсников: когда было решено, что в Таре будет театр, то специально для него был набран актерский курс в Омске. Ребята из большого города уехали в маленькую Тару, чтобы вместе строить свой театр. Жить здесь не просто: бытовая неустроенность, материальные проблемы. Один из актеров прошел кастинг в каком-то популярном сериале, отбыл в столицу, и, как рассказал главный режиссер театра Константин Рехтин, у молодых артистов появился соблазн: в Москву, в Москву, в Москву. Ведь в маленькой Таре им остается только одно: работать так, как в столичных театрах уже давно не работают. И, разумеется, это не во вред профессии, а как раз наоборот: не много я видела молодых актеров, которые выходят на сцену настолько наполненными, как тарские ребята, и при этом замечательно владеют телом, речью, поют и танцуют.

Спектакль «Весенние побеги» в постановке Константина Рехтина стал для меня главным событием фестиваля. Режиссер обратился к малопопулярной в России пьесе Франка Ведекинда (нынче мы знаем ее только в постановке Романа Виктюка «Пробуждение весны»). Драматург определил жанр пьесы как «трагедию детской души», Рехтин поставил «интимную драму на фоне карнавала». Спектакль эклектичен: тут есть и элементы театра дель арте: маски, лацци, яркая театральность, отстранение, есть шекспировские таблички с обозначением мест действия, но есть и драматизм. Все, что происходит с детьми, когда они превращаются во взрослых: пробуждающаяся сексуальность, любовь, обиды, одиночество, комплексы, философские споры и наболевшие вопросы без ответов, — все это наполнено драматизмом, отчаянием, к переживаниям «детей» и режиссер и актеры относятся внимательно и серьезно. Это настоящая драма детской души, и заключается она в том, что дети вынуждены становиться взрослыми. Они должны пройти через тяжелые испытания, но еще драматичнее финал пути: стать взрослым в этом спектакле — значит утратить в себе человеческое, личностное.

А. Липская (Вендла), О. Пасиченко (Мама).
Фото из архива театра

Сцена из спектакля.
Фото из архива театра

«Взрослых» и «детей» играют одни и те же актеры. Вот на очаровательную пухленькую Марту (О. Пасиченко) надевают лифчик с огромной накладной грудью, прицепляют большую поролоновую попу, а лицо закрывают маской, расплывшейся в сладкой улыбке, и она на глазах у нас превращается в мамашу Вендлы, ханжу, которой предстоит убить свою дочку во имя добродетели. Или же юная проститутка (О. Которева), девочка, измученная своим грехом, озлобленная и развязная, но такая живая, «приклеивает» на красивое личико фальшивую улыбку и, повторяя механические движения заводной куклы, превращается в маму Мельхиора, образец так называемой «хорошей мамы», которая не навязывает своему сыну обывательскую мораль. Но и ее разоблачает режиссер: просто ей дела нет до сына, она занята собой, за этой широтой взглядов кроется равнодушие. Родители и учителя в этом спектакле — не живые: как только человек взрослеет, он начинает врать и фальшивить, он приносит живые чувства в жертву навязанным стереотипам, называемым «моралью и добродетелью». «Взрослые» чудовищны, на все наболевшие вопросы у них заготовлены шаблонные лживые ответы, а сами они вопросов уже не задают. Дети от взрослых страдают по-разному. Толстушка Марта со слезами признается, что родители жестоко ее бьют, Вендла (А. Липская) — «счастливая» девочка, ее наряжают и балуют, она доверяет свой матери и не знает, что мать «подставила» ее в главном: она все робела и стеснялась поговорить с взрослой дочерью о том, откуда берутся дети, ханжеская мораль была сильнее материнского чувства. И потому Вендла даже не поняла, что произошло между ней и Мельхиором, что это и есть тот грех, от которого ее предостерегали. До последнего момента она так и не поняла, что беременна, послушная, доверчивая дочь позволила матери и старухе-ведьме убить ее ребенка и покорно умерла сама, истекая кровью после неудачного аборта. Но кульминацией становится рассказ юной Ильзы о том, как она стала проституткой: это апофеоз взрослого насилия над детьми, самый наглядный и безжалостный его пример. Так же безжалостен мир взрослых к незадачливому влюбленному Мельхиору (Я. Новиков): мальчик не совершал подлости, он был с девочкой, которую любил, и сам про свою природу и про то, что бывает между мужчиной и женщиной, знал ненамного больше, чем она. И он-то готов жениться, но у «взрослого» мира свои законы, свои беспощадные правила игры: его отправляют в тюрьму. «Взрослые» заигрались…

В Таре мне впервые предстояло выступить на труппе. Я не то что ни разу не выступала — ни разу даже не присутствовала на обсуждениях спектаклей. Мне посчастливилось: я могла говорить то, что чувствовала и думала. А думала я, что это так прекрасно: жить в маленьком городе, где дома с голубыми ставенками, и строить свой театр… Вдалеке от суеты, шумихи, гламура и «Дома-2».

Ночью после теплого и по-домашнему уютного ужина все вышли провожать нас на улицу, было морозно, падал снег… а театр, освещенный огнями, был похож на приготовившийся к взлету космический корабль.

Апрель 2008 г.