В. Баранов.
Фото В. Постнова

Владимир Баранов — из тех, кто стреляет не дробью, а из базуки. Именно таким выстрелом оказался Ваня Васильчиков — монстр с холодным взглядом рептилии, в коротких штанишках и варежках на резинке из «Крокодила», первого спектакля Экспериментальной сцены. В командире девчачьего эскадрона угадывался даже не столько чекист или человек с Лубянки, сколько обобщенный образ супергероя. Образ строился на гротескной двойственности младенческого маскарадного обличья и повадок «правильного» героя голливудского боевика, невозмутимо ломающего ребра и выворачивающего суставы всевозможным «плохишам». Возможно, тем самым не только режиссер поквитался с «детской радостью», но и актер Баранов — со своим травестийным тюзовским прошлым.

Васильчиков Баранова производил эффект пустоты, оболочки, за которой не может быть ни конкретной биографии, ни индивидуальных мотивов поступков, ни внутреннего развития.

Маска? Да. Несмотря на иронично-неприязненные сценические реплики Анатолия Праудина в адрес Мейерхольда, его актеры зачастую работают в условной технике. Техника маски, как оказалось, не противоречит ценностной системе режиссера, склонного к притчеобразности и лубку. «Тени» ключевых героев Серебряного века приобретают резкость карикатуры в «Поющих призраках». Герои «Царя Петра», подобно героям моралите, олицетворяя «пороки» и «добродетели», выстраиваются в четкую знаковую систему.

Баранову уютно в этих маскарадных обличьях. Играя Михаила Кузмина, он доводит пародию до абсурда. Если «маяковский» или «мейерхольд» выполнены актерами в имитативной технике восковых фигур (здесь — желтая кофта, там — знаменитая феска), то жеманный фавн в телесном трико, увитом виноградом, — образ, скорее, фантасмагорический, ассоциативный.

На обертонах «теплого» и «холодного», «мягкого» и «жесткого» строится образ Ивана-дурака и Меншикова в спектакле «Царь PJOTR». Но больше запоминается тяжелая сытость глаз Меншикова, которые нет-нет, да метнут холодные стрелы из-под набрякших век.

В своей мохнатой, не то лисьей, не то медвежьей, шубе он похож на хищника — с виду мирного, но хитрого и опасного.

В. Баранов (Король), М. Лоскутникова (Золушка), Ю. Елагин (Принц).
«До свидания, Золушка». Фото Ю. Богатырева

Арсенал выразительных средств Баранова довольно скуп: пристальный взгляд светло-голубых до прозрачности глаз да голос, в бархатной медовости которого отчетливо звучат металлические нотки. Но этого достаточно для того, чтобы его несуетные маски-персоны надолго засели в памяти мгновенным жестким слепком.

В «Бесприданнице», филигранной с точки зрения действенного анализа, масочность — скорее свойство героя Баранова (Кнурова), чем актерский инструментарий. Это не та маска, под которой что-то скрывают, а личина, под которой все та же пустота, что была в герое «Крокодила». Каждый образ «Бесприданницы» строится на пересечении обобщенного и конкретного. В Кнурове гротескное «сверхчеловеческое» Васильчикова приобретает узнаваемые жизненные черты нового русского капиталиста. Непроницаемость, пустотность трансформируются в бесчувственность, бесстрастность.

Кнуров — очень точная социально-психологическая зарисовка. Этот молчаливый, одетый с иголочки человек, определенно проводящий три четверти своей жизни не восточнее Парижа, смотрит на мир холодным, брезгливо-отстраненным взглядом. Он подчеркнуто непричастен к возне, которая происходит вокруг Ларисы, и издевательствам над Робинзоном. Он если и действует, то чужими руками. Он не нуждается ни в любви, ни в восхищении. И если злой самолюбивый мальчишка Вожеватов (Юрий Елагин) проиграет ему, то потому, что того сжигает внутренний огонь. Для Кнурова же Лариса — вроде редкой вещи. Охотно представляешь коллекцию статуй, очередным экспонатом которой уготовано ей стать. Власть — вот, пожалуй, единственное, что еще сближает этого Кнурова с миром людей. Власть тихая, не на показ. Но именно поэтому неприметная Лариса (Маргарита Лоскутникова) — единственный неподвластный его воле объект — становится тем магнитом, который удерживает его в Бряхимове.

В. Баранов (Винни-Пух), С. Андрейчук (Пятачок).
«Дом на Пуховой опушке». Фото В. Постнова

Последние роли Баранова лишены характерной для него резкости линий. В труппе «сказочной феи» («До свидания, Золушка») его актер — самый старший. Трудно ожидать, что он с юношеским азартом бросится изображать каплю росы или воздушный шарик. Скептичный, устало-ироничный, лишенный безыскусного пыла Мальчика-пажа и высокотехничного блеска персонажа Сергея Андрейчука, он только «из-под палки» натужно изображает «зайчика». Чувствуется ироничный посыл скорее в собственный адрес, чем в адрес театра детской радости. Естественно, что и Король в исполнении этого актера совсем не похож на наивного, мечтательного короля-ребенка Эраста Гарина. Это скорее король-администратор, который печется о своем королевстве так же, как мог бы печься директор пришедшего в запустение театра.

Кучка оборванцев во главе с явно побитым молью медведем («Дом на Пуховой опушке») больше напоминает немногих уцелевших жертв землетрясения, чем персонажей милновской сказки. Потрепанные игрушки, полностью утратив интерес друг к другу, разбрелись кто куда по пыльным углам помойки, где они оказались после смерти своего бога и кумира, и один Пух навязчиво реконструирует старые, заигранные до оскомины сюжеты. Он один не чувствителен к царящему вокруг раздору и распаду. И хотя все шары давно полопались, а запах меда выветрился из разбитых горшков, Винни-Пух упрямо пытается превратить старые тряпки в шары, а канализационные трубы — в деревья.

Трудно ожидать, что в маленькой труппе Анатолия Праудина каждое назначение на роль будет точным попаданием в цель. Но если это попадание все-таки произошло, Владимир Баранов даже в эпизодических ролях оставляет ощущение скульптурной четкости. Служи Баранов не на Экспериментальной сцене, а где-нибудь в Голливуде, его непременно окрестили бы «королем эпизода». Но все-таки хорошо, что он работает здесь, а не на «фабрике грез».

Сентябрь 2006 г.