Лучшей рецензией на «Конька-Горбунка» (режиссер А. Молостов) было бы, наверное, восклицание «Во дают!..». Тобольский театр носит имя П. Ершова, и «Конек…» для него — что «Чайка» для мхатовцев. Опасения увидеть нечто скучно-хрестоматийное не оправдались: давно уже сцена Выборгского ДК, ставшая полигоном унылых антрепризных опытов, не видывала такой искренней актерской самоотдачи, и давно забыл его огромный холодный зал, что в театре бывает подобный драйв. Взрослые, думавшие, что привели своих чад на стандартный утренник (по каким-то причинам перенесенный на вечер), к середине первого акта уже радостно подскакивали в креслах и, визжа от восторга, хлопали в ладоши — признаюсь, удержаться было трудно…

«Фантазия для театра» — такое скромное жанровое определение дал московский режиссер своему произведению — оказалась разудалым фолк-мюзиклом: не столько пышно, сколько остроумно оформленным, на редкость изобретательным в постановочном плане и честно, весело сыгранным (о внешности актеров Левана Допуа, Константина Орлова, Игоря Колдачева, Олега Исакова, Евгения Пономарева и проч. вообще промолчу, чтобы не быть заподозренной в женской пристрастности). При этом драматизм, таящийся между строф далеко не безобидной сказки, не был утрачен в изобилии клоунских париков и шутовских колпаков — напротив, начинавшийся как лихое скоморошье представление, от сцены к сцене, от трюка к выдумке, спектакль постепенно вырастал в серьезный разговор о безумной стране, утратившей всякие нравственные ориентиры. Тут бы, кажется, и карты в руки: две-три пародии, сальность, пошлый анекдот — и готова «злободневная» комедия, рецепт известен. Но поразительно: в «Коньке» любые отсылки, аллюзии, музыкальная эклектика, сленг, узнаваемые персонажи «из телевизора» (от городничего в кепке до рыжебородого шоумена) — остались в рамках безупречного вкуса, а сцены почти трагического накала («На тебя донос, Ванюша…») — ироничны лишь в той мере, в какой бывает «смех сквозь слезы».

Художник А. Паненков придумал простую, но очень удобную сценографическую постройку: поместил в центр площадки белую конструкцию, отдаленно напоминающую смятый кусок исписанной бумаги — не то черновик, брошенный Лицом от автора, не то письмо, им же не законченное. «Станок» претерпевал множество трансформаций: вращался, складывался, открывались люки (они же «три котла»)… и, наряду с огромным пером, не только радовал глаз законченностью «картинки», но и диктовал мизансценический рисунок. В условиях открытой игры, когда один актер исполняет несколько ролей, это было особенно уместно, и «номера» (к примеру, танец «жар-птиц», решенный почти в эстетике кабаре) не выглядели «вставными». Поразительно — и радостно, потому что есть еще, оказывается, театры, где умеют смеяться, а не зубоскалить, играть — а не наигрывать и не шарахаются от «пафоса», как от чумы.