К. Гоцци. «Зеленая Птичка». Московский ТЮЗ.
Режиссер Геннадий Тростянецкий, художник Елена Орлова

Золото, серебро, эмаль, изумруды, бриллианты… Стройная женщина в изумрудном трико скрещивает уголком руки: к сверкающим на пальцах кольцам прикреплены ярко-зеленые перья — вот вам хохолок на голове птички и хвостик веером. Грациозно поворачивается к зрителю «головка птички», и мелодично щебечущий голосок словно и вправду звучит из пальцев-клювика. Подобная птичка могла бы выпорхнуть из рук какого-нибудь Эрте* — символа и синонима «арт деко», чтобы тут же быть заключенной в черную лаковую шкатулку…

* Эрте (Роман Тыртов) (1892–1990) — дизайнер, ювелир, график.
Главный мотив его фантазийных работ — изящная женская фигура.

Сравнение со шкатулкой для драгоценных безделушек могло бы показаться банальным, если бы речь шла не о «Зеленой Птичке» в постановке Геннадия Тростянецкого — режиссера, делающего спектакли с двойным и тройным дном, с постановочными фокусами и «потайными дверцами», вполне достойными китайской шкатулки с механическими сюрпризами… Образ волшебного ящика с филигранно сработанными движущимися фигурками возникает с намеренным постоянством в спектакле, сценографический колорит которого весьма строг: черный кабинет, серебряно-мерцающий занавес, белые костюмы, «биметаллическая» конструктивная «музыка сфер» над головами героев. Почти монохром, лишь ненадолго выбрасывающий из своих глянцево-черных недр или алый букет, или золотое полотнище, или ярко раскрашенный шар-яблоко, или волшебно-гибкую танцовщицу-птичку — чтобы через минуту поглотить, утаить, спрятать за многочисленными дверцами, ставнями, створками. И на этом лаково-черном фоне карусельно-пестрой кажется эмоциональная атмосфера спектакля, где картинки-диалоги захватывают зрителя и стремительно-аккуратно передают его «с рук на руки» в течение двух действий.

Костюмы кукольно-изящных обитателей спектакля-шкатулки логично напрашиваются на сравнение с костюмами для прошлогоднего «Короля-Оленя» в Молодежном театре, созданными той же Еленой Орловой. Сравнение, бесспорно, — в пользу «Птички». Герои этой постановки одеты на первый взгляд довольно эклектично: изысканный гранж, потертая официальность, где-то шемякинские, где-то тонкие ориентальные, где-то даже и античные нотки — все «звучит» удивительно слаженно и словно бы «вполголоса». Спорная эпатажность, отличавшая «Короля-Оленя», сменилась стильно выдержанной гармонией формы, материала и цвета. И это — при наличии вполне экстравагантных или даже комически гиперболизированных форм (шляпа-замок на голове Барбарины, мультяшные «босые лапки» на ногах Труффальдино и Смеральдины…). В «Зеленой Птичке» рождается четкое ощущение органичности костюма, его максимальной способности помогать актеру в сценическом существовании, подчеркивать характер и характерность. Костюм здесь вырастает почти до маски.

А масками в этом спектакле многое обусловлено, и многое обречено на успех: выразительная, четкая пластика, яркие голосовые характеристики и обаятельная «кукольность» персонажей — сокровищ черной шкатулки. Каждый из них чем-то сверкает, чем-то, как маленький живой магнитик, притягивает зрительское внимание, участвуя в сказочной истории о близнецах королевской крови, воспитанных в бедняцкой семье и ничего не знающих о своем происхождении.

Блистательно комедиантствуя, Тарталья с Тартальоной — мать и сын, король и королева — буквально рвут из рук друг у друга эмоциональный центр спектакля, борются за него, как за королевский трон на колесах (комично громоздкий и неповоротливый), вызывая бурные аплодисменты и гомерический смех зала.

Сцена из спектакля.
Фото Е. Лапиной

«Карикатурная королева» Тартальона (Виктория Верберг) придумана как постаревшая, но не утратившая амбициозности поп-дива. Тартальону, по большей части, вывозят на сцену на уже упомянутом гибриде трона и трехколесного велосипеда, словно персонаж какого-то королевского паноптикума: поставленные дыбом лучи-локоны седого парика, хрипловато-сварливый, с самовлюбленными нотками, голос, паучья пластика, платье «по мотивам» скандальных туалетов Мадонны, лаковые белые сапоги на каблуках. В этом визуально почти нечеловеческом персонаже очень много узнаваемого, человеческого и женского: и самодурство, и лживость, и ревность, и скаредность, и «звездная болезнь». Все это играется темпераментно, театрально — и достоверно.

Король Тарталья (сын вышеописанной Тартальоны, возвратившийся с многолетней войны и обнаруживший отсутствие любимой жены Нинетты) истеричен и сентиментален, яростен и благороден, страстен и наивен — и бесконечно обаятелен! Актер Николай Качура — худой, высоченный, не боящийся и очень хорошо умеющий быть не просто смешным, но и пластически смешным. В его игре клоунадная, такая простодушно-искренняя скорбь обязательно чередуется с не менее клоунадной «реабилитацией королевского достоинства». «Трудно быть монархом!» — обращается Тарталья к залу, а за высокопарной фразой слышится: «Мальчишки не плачут!». Мальчишески заносчив и беззащитен он перед интриганкой-Тартальоной; легко забывает о своей недавней скорби и увлекается пленительной нахалкой Барбариной (не узнав в ней потерянную дочь)… Порывисто-нескладные, «донкихотски»-пафосные движения (и вдруг, внезапно — изящный, почти балетный жест!), из-за маски с плаксиво приподнятыми бровями звучит голос, порой перекликающийся с голосом мамаши-королевы неожиданно сварливыми нотками…

Королевские близнецы Ренцо и Барбарина предстают перед нами в тот момент, когда узнают о том, что они подкидыши, приплывшие по реке завернутыми в клеенку: испуганно прижавшиеся друг к другу, с ошеломленными кареглазыми физиономиями. Узнав о том, что мир жесток, а люди — бессердечны, близнецы надевают маски.

В ипостаси высокомерного философа исполнитель роли Ренцо (Андрей Финягин) наиболее органичен, а поэтому и интересен: вздернутый подбородок, горделиво выпрямленная спина, королевски-повелительные интонации… Вероятно, сценически выигрышный образ заносчивого в своей малоопытности молодого человека, склонного к самолюбованию, во многом близок стройному привлекательному актеру, а потому выглядит достоверным и эффектным.

Сестренка Барбарина (Алена Стебунова) — обладательница мягкого сердца, которое мешает ей преданно следовать за братом в его бескомпромиссной философии (героиня Гоцци куда более самоуверенна в своем юношеском всезнайстве). Женственная (то робкая, то кокетливая) пластика и мягкий тембр голоса преобладают в диапазоне выразительных средств роли, «сквозят» за высокомерными интонациями и резкими жестами — борьба противоположностей становится судьбой этого персонажа до тех пор, пока любовь к брату не победит непомерное тщеславие.

Похожие на встрепанных птиц колбасник Труффальдино (Александр Тараньжин) и его супруга Смеральдина (Марина Зубанова), воспитавшие королевских детей, — несомненные существа от dell’arte, и режиссер в самые острокомедийные моменты действия заставляет их нести вполне органичную псевдоитальянскую тарабарщину.

Труффальдино достается максимум фокусов: очень узнаваемый, подчеркнуто бытовой персонаж (из этих, в «трениках» с отвисшими коленками) с почти цирковой ловкостью кувыркается, не выпуская из рук кастрюлю «с огня», очень эффектно пантоми мически изображает приготовление бифштекса из собственного сердца. Смеральдина — невысокая, с пышными, акцентированными формами — беззащитно-комично кудахчет то сварливым, то нежным голоском, двигается, имитируя забавную порывистую неуклюжесть. «Второе дно» этого персонажа — истинно женская способность любить, жертвовать и прощать, унаследованная ее приемной дочерью принцессой Барбариной.

Нинетта (Татьяна Белановская), жертва королевской семейной интриги и мать близнецов, появляется из люка, который почтительно открывают на авансцене одетые во все черное слуги просцениума, и с августейшей грациозностью проносит по сцене серебристую цилиндрическую клетку, трагическим глубоким голосом сетуя на совершенно невыносимые запахи (место королевского изгнания по Гоцци — сточная яма).

Прорицатель-поэт Бригелла во фраке и треуголке (Михаил Парыгин) с планетами общается напрямую, заставляя металлические трубки «музыки сфер» звучать с помощью длинного шеста-жезла. Картинные позы, утрированно-помпезные интонации в голосе, которым он, трагически завывая, излагает поэтические пророчества, — все его сценическое существование обращено к Тартальоне, избранником и наследником которой он надеется стать.

Сцена из спектакля.
Фото Е. Лапиной

Из многочисленных говорящих статуй Гоцци в спектакле остались Кальмон (Дмитрий Супонин) — «царь изваяний» с повадкой культуриста-брейкера и добродушием мудреца (дружелюбный «медвежий» голос, квадратная фигура в «мраморном» цивильном костюме: строгий плащ, шляпа… и забавно неуместная, почти противогазная, сумка через плечо) — и прекрасная Помпея (Екатерина Кирчак), возлюбленная Ренцо. Немалый комизм заклю чается в том, что представляющая Помпею-статую абстрактная «мраморная» композиция «ножка-попка-бюст» оказывается интереснее появляющейся затем миловидной блондинки с локонами, пропевающей текст нежным эстрадным голосом на оперные мотивы.

И, наконец, сама ПТИЧКА (Оксана Белановская), заколдованный царь Террадомбры, влюбенный в Барбарину. Фантастическое зеленокрылое существо олицетворяет в этом спектакле куда больше ТАЙНУ, чем ЛЮБОВЬ: и силуэтом Птичка напоминает изящный иероглиф, и причины ее действий пугающе непонятны, и пророчества поэтически-заклинательны… В распоряжении актрисы два голоса (щебечущий, певучий и юношески грубоватый), два пластических рисунка (завораживающе плавный и каратистски-порывистый) и две разнокалиберные птички-куклы на длинных черных гибких тросточках. Тонкая фигурка в изумрудном трико появляется в неожиданно открывающихся проемах черного кабинета (а в одной из последних сцен спускается от колосников на трапеции), почти гипнотизируя зрительский взгляд: «не вспугнуть бы!». Встреча с Птичкой привносит в жизнь героев риск, опасную неизвестность — и веру в красоту, в благое чудо. А в спектакль — нечто фантастически высокое, непознаваемое как органически необходимую составляющую фьяб Гоцци.

Что до сказочных чудес — то они переосмыслены в авангардно-минималистском, очень «тростянецком» духе. Танцующая вода — золотистое газовое полотнище, Поющее яблоко — медленно поднимающийся из люка, довольно натуралистично раскрашенный шар, который вовсе не поет. Логика такой «экономии» оказывается вполне оправданной позже, когда последует сцена, номинированная на московскую театральную премию «Чайка» как самая эффектная (хочется прибавить — и самая поэтичная) сцена сезона. Испытания, которые следовало пройти Барбарине, чтобы завладеть Зеленой Птичкой (сложный расчет шагов и т. д.), решены остроумно и лаконично: по тому самому золотому полотнищу к свисающей из-под колосников трапеции, где сидит Зеленая Птичка, стоя на том самом шаре-яблоке, медленно катится, перебирая его босыми ногами, девушка в белом платьице. Преодолев по диагонали почти всю сцену, она вспрыгивает на трапецию и, взяв микрофон, поет: «Мой милый друг, мой друг золотокрылый! Я Барбарина…». «Сбылось заветное желанье!» — вторит ей Птичка, и руки влюбленных сплетаются в уже знакомую фигурку птички с яркозеленым хохолком и хвостиком. Тут неизменно следуют бурные аплодисменты…

К проблемным составляющим «Зеленой Птички», унаследованным ею от прошлогоднего «Короля-Оленя», все-таки придется отнести музыку… Вот маршевый фрагмент, вот лирический, вот буффонный — но ситуационное единство музыки и действия, увы, не становится органичным. Музыка Сергея Горбенко и Юрия Турчина производит впечатление навязчивоцитатное: вот Таривердиев, вот Петров, так ведь не Таривердиев и не Петров! Грамотный, остроумный подбор, скорее всего, был бы более уместен.

Еще один «наследственный мотив» — отношение режиссера к лирической линии. Интрига, страсть, ненависть, ревность, зависть, комедийный трюк и в «Олене», и в «Птичке» — блистательны, смелы, образно ярки. Любая из лирических сцен проигрывает в выразительности многократно. Парадоксально — при этом спектакль позволяет себя полюбить, в отличие от эффектно-эпатажно выстроенного «Оленя» он обладает каким-то почти цирковым, простодушным и непобедимым шармом.

И вот финал — почти не сказочный, почти медийный… Персонажи Тростянецкого оказываются в этаком младенчески-телевизионном раю, где «дядя Панталоне» (Вячеслав Платонов) рассказывает на ночь сказки с хорошим концом (кругленький, с красным клоунским носиком, почти по-чаплински семенящий министр Панталоне, так похожий на ностальгически-родного «дядю Володю» из бессмертной детской передачи). Изначально в спектакле он — Рассказчик, он — почти Автор, он — Медийный персонаж, он — не alter ego ли самого режиссера?

Н. Я. Берковский писал когда-то о том, что фьябы Гоцци, по сути, высокие трагедии, где происходит примирение фантастического с утилитарным. И — ах! Как красиво и злободневно в сказке Панталоне утилитарное побеждает! Серебристо мерцающий занавес, побывав и магическим по крывалом небес, и океанской волной, и королевской мантией, становится… милым ковриком, на котором так уютно посидеть в семейном кругу, из уголков которого можно соорудить персонажей маленькой кукольной сказки, на который соблазняется присесть и загадочная Птичка, дабы присоединиться к всеобщему благоденствию. Даже злодеи-интриганы (у Гоцци беспощадно, но справедливо обращенные в черепаху и осла) не в силах противостоять очаровательному зову бюргерского уюта! «Мама!» — восклицает примиренный наконец со своей сценической монаршей реальностью Тарталья. И одиозная Тартальона, сняв маску, мгновенно преображается в миловидную маму…

Вся ироническая игра реализуется в этом эпизоде, когда волшебный черный ящик — целый маленький космос с «музыкой сфер», с филигранными движущимися фигурками — открывает свою главную тайну. И предстает перед завороженными зрителями не кто-нибудь, а Его Величество Телевизор — на экране которого они только что увидели «Санта Барбару от дель арте»!

Финальные сцены так и просятся на фотографию — в семейный альбом, в рамку на офисный стол, за прозрачное окошечко бумажника, кажется, что вот-вот на заднике возникнут аккуратная лужайка, бассейн, белый коттедж и решетка для барбекю… Под доброй или коварной, смешной или миловидной маской у каждого из героев и злодеев обнаружился симпатяга-филистер. И тот, кто посмеет подумать, что эти очаровательные, пережившие столько сказочных невзгод куколки не заслужили тихого телевизионного счастья, — путь бросит в меня камень!

Май 2007 г.