«Иваны» (по «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» и другим произведениям Н. В. Гоголя. Переложение для театра Д. Ширко). Александринский театр.
Режиссер Андрей Могучий, художник Александр Шишкин

Миргородская глухомань с улочками, где не могут разъехаться две телеги, буквально разверзлась вселенским хаосом многовековой разрухи, ссоры, вражды, беды и бреда в спектакле «Иваны».

Полноценные и полнокровные миргородские обыватели, уже не летающие на чертях, как их романтические предшественники из Диканьки, а лениво греющие на солнце спины, — выкинуты Андреем Могучим из своих уютных гнезд в ветреный мир грандиозной сюрреалистской круговерти времен, вещей и людей. Никаких тут вам плодоносных яблонь, груш, черешен, вишен и слив, никакого просушивания на солнце слежавшихся за зиму в сундуках одежд, кроем напоминающих шаровары героических запорожцев «шириною с Черное море», никакого провинциального затхлого уюта, саркастически описанного Гоголем…

Нет, в самом начале спектакля мир и город Миргород еще как будто стоят: благостный Иван Иванович Перерепенко (Николай Мартон) в луче теплого света оглядывает свое благодатное хозяйство и хозяйство соседа Ивана Никифоровича Довгочхуна (Виктор Смирнов). Хозяйства мы не видим, Иван Иванович прозревает его сквозь высоченную стену небывалого по размерам сарая, воздвигнутого на александринской сцене, вокруг которой мы сидим. В сарае часами лежит на ковре неподъемный, как стена, Иван Никифорович. Его живот возвышается на равнине пола отдельной горкой…

Жизнь продолжала бы оставаться прекрасной, не возжелай Перерепенко ружье ближнего своего — соседа Довгочхуна. В момент ссоры стены махины-сарая разверзаются — и обнажается гигантская театральная конструкция художника Александра Шишкина. Вьюгой летает мусор, проезжает телега с оцинкованным корытом-гробом, а в нем — покойник… Кто-то пытается на тросах поднять пианино, а оно падает и разбивается… Отпевает эту жизнь гоголевским текстом хор «бурсаков», еще и еще раз проходит настоящая запряженная лошадь все с тем же оцинкованным гробом, но покойник вдруг вскакивает и убегает…

Сцена из спектакля.
Фото В. Постнова

Раздор между Иванами, не помнящими родства, склока двух физических лиц дает цепную реакцию, порождает развал страны и мира. Ссора (как сообщают нам) длится уже триста с чем-то лет, и конца ей не видно.

Перенося свою распрю из века в век, Иваны переселяются в однотипные «хрущобы» и вредничают, стуча друг другу в пол (вариант — потолок) и мешая смотреть «Лебединое озеро» (как известно, Иван Никифорович обозвал Ивана Ивановича гусаком — вот вам и «танец маленьких лебедей» или гусей… в общем, водоплавающих…).

Сцена из спектакля.
Фото О. Кутейникова

В этом лохматом мире по радио передают утреннюю гимнастику и главы из повести Гоголя в исполнении артиста Александринского театра Михаила Долгинина. А по утрам, замерев, все поют гимн, наподобие гимна Советского Союза: «Русь! Дай ответ! Не дает ответа!» Копошится, мельтешит, живет дикая отечественная вселенная…

На опустившейся огромной крыше среди чудной украинской ночи Иван Иванович обедает. Тут же бегает его маленький сын (карлик), внезапно превращающийся в гусака, за которым гоняются с топором, а затем приносят его, фаршированного, украшенного жемчугами, на подносе к обеденному столу. И Иван Иванович съедает… оскорбительное прозвище «гусак», а заодно и сына своего… «Стой, сынку! Я тебя породил, я тебя и убью!» — восклицает он, потомок запорожца Тараса Бульбы, вырывая из рукава карлика настоящую копченую рульку… Он грызет эту лапку, а наверху дурной Панночкой парит девка Гапка…

А. Ингелевич (Гусек), Н. Мартон (Иван Иванович).
Фото В. Постнова

Конечно, это никакой не романтизм, это сюрреализм, сон разума, рождающий чудовищ.

Не соленья, маринады, галушки и вареники — скудные банки соленых огурцов на столе и многочисленные «герои кунсткамеры» — карлики, великаны, уродцы — вместо презираемых Гоголем, но нормальных миргородских обывателей. Они больше похожи на мистических героев какого-нибудь «Петербурга» Андрея Белого, какими представили их два года назад во дворе Михайловского замка тот же Могучий с тем же Шишкиным…

В повести про Иванов тоже не было ни одного приятного лица, но там была хотя бы бурая свинья, съевшая прошение Довгочхуна и признанная литературоведами положительным героем повести. В спектакле мир, который с начала до конца строками гоголевской повести отпевают «бурсаки» (так отпевал ведьму-Панночку Хома Брут), лишен «теплокровных». Холод и хаос… Отпетый мир.

Н. Мартон (Иван Иванович), В. Смирнов (Иван Никифорович).
Фото Ю. Белинского

Обдумывая многофигурный, замысловатый, лихо сочиненный и вековому лиху посвященный, действительно могучий спектакль, ловишь себя на том, что вся его фактура, конфигурация и т. д. имеют малое отношение к миру «Миргорода».

Не миргородская лужа — петербургская. В нее и смотримся.

А почему бы и нет?

Когда-то в книге «Мастерство Гоголя» символист и мистик Андрей Белый увидел в Гоголе самого себя. Андрей Могучий, дважды ставивший «Петербург», очевидно видел себя в Белом, и теперь он идет к Гоголю через Белого, не забывая к тому же, что повести, включенные в «Миргород», писались вперемежку с «Петербургскими повестями» в 1833–1834 годах. Повесть о двух Иванах и «Портрет», «Старосветские помещики» и «Записки сумасшедшего», «Вий», «Нос» и «Невский проспект» — все это теснилось в сознании Гоголя одновременно, создавая единый трагический, саркастический, отчаянный вихрь. Он уже знал Петербург, великий Город-мир, но одновременно писал про захудалый малороссийский Мир-город… «Сырость меня проняла насквозь… однообразный дождь, слезливое без просвету небо. — Скучно на этом свете, господа!». О чем это? О петербургской погоде, о черно-белом ландшафте, превращающем живописца — в графика, сводящем с ума южанина Гоголя-Яновского? Нет, господа, это — из последнего абзаца «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»…

Могучий помнит и о том, что «Миргород» — это в том числе и «Вий» (отсюда Панночка), и «Тарас Бульба», что высокое, героическое, романтическое соединено в книге с низким, ничтожным — с историей двух Иванов. Но высокое из мира сценических «Иванов» изгнано совсем, мотивы «Тараса Бульбы» издевательски пародируются, высокое здесь — только театральные колосники…

Н. Мартон (Иван Иванович).
Фото Ю. Белинского

В финале на телегах уныло ездят, круг за кругом, враждующие Иваны со своими кляузами, жалобами, претензиями, сообщая, что «завтра непременно решится дело мое». Они ездят уже в оцинкованных гробах-корытах, при случае вскакивая, чтобы начать новый круг упертой твердолобой тяжбы. Они бодаются, молчат и упираются ну просто как… Россия с Украиной. Или Украина с Россией… Или как Россия с Грузией. Или Грузия с Россией. Как Перерепенко с Довгочхуном. Вечные Иваны.

А пока они ссорятся, страна приходит во все большее запустение. Сидишь и думаешь: сколько строили всем миром эту декорацию? А сколько времени надо, чтобы очистить сцену от всего этого хлама? А сколько надо, чтобы очистить от хлама жизнь?

Андрей Могучий, конечно, ставит перед нами систему зеркал. В них выходит не одна рожа крива, а все. И неча на зеркало пенять.

Свет сошелся клином на Белом и померк. Но, читая Гоголя через Андрея Белого, Андрей Могучий и Александр Шишкин создают грандиозный, полифонический спектакль. Это не мир-город, а немытый и нечесаный гротескный мир. Его можно и должно пристально и долго разглядывать. В каждой ячейке, каждой клетке вечных «строительных лесов» идет своя, параллельная (или перпендикулярная?) «другая жизнь»: отбиваются бифштексы, заседают суды по примирению, пьют, вместо живой лошади телегу с гробом-корытом возят бабы, поскольку, видно, и лошади все пали (если уж падение мира — то падение всего и всех…). И никаких в этой холодной зимней стране пампушек и галушек, а одни соленые огурцы в однотипных банках да мелькающие за забором фонари, тревожно напоминающие о быте концлагерей… Этот мир тотальной ссоры настигла страшная месть свыше: жизнь покинула его, отлетела Панночкой—Гапкой в черное небо.

…И ходит Баба вообще (Светлана Смирнова), и весь спектакль тихонько кличет: «Ваня, иди домой!» А где дом нашего вечного Ивана? Где дом каждого из нас? Русь, дай ответ! Не дает ответа. Со всех сторон, как заметил Гоголь, дует…

Май 2007 г.