Георгий Товстоногов. Собирательный портрет: Воспоминания. Публикации. Письма.
Авторы-составители Е. И. Горфункель, И. Н. Шимбаревич.
СПб.: «Балтийские сезоны», 2006.

Начал читать — и сначала кое-что показалось странным. Книгу открывает текст выдающегося польского режиссера, духовно близкого Товстоногову человека Эрвина Аксера. Потом — идут воспоминания Басилашвили. Следом мемуары Александра Белинского. Стоп… а по какому принципу? Ну, по хронологическому, скажем… Сначала первые шаги, становление художника, потом зрелые годы, затем апогей и угасание. Или — сперва высказываются коллеги, следом ученики, за ними критики… В крайнем случае, как в советские времена составлялись подобные сборники — впереди народные и лауреаты, дальше рыбешка помельче…

Полез в оглавление, и тут, наконец, дошло — просто по алфавиту, никакой хронологии. За Валентином Гафтом, повествующим о постановке «Балалайкина» по Салтыкову-Щедрину в «Современнике», следует Михаил Гижимкрели с рассказом о поездке театральной бригады, в которой Товстоногов был режиссером, по грузинским деревням во время войны. Немудреные воспоминания Светланы Головиной, бывшей актрисы БДТ и невестки прославленного режиссера, расположились рядом с основательными наблюдениями замечательного сценариста Анатолия Гребнева…

В жанровом отношении тоже пестрота и разноголосица. Тут и беседы под магнитофон, и отрывки из солидных мемуарных источников, в которых создатель «Мещан» и «Истории лошади» лишь один из вспоминаемых персонажей, и специально написанные для этого издания монологи — признания в любви руководителю «лучшего на протяжении 30 лет театра в СССР»… Причем беседы под диктофон подверглись редактуре, похоже, в совсем малой степени, их старались не «причесывать». Иногда даже чересчур. Отсюда повторы. Чуть ли не все воспоминатели рассказывают о товстоноговской любви к анекдотам. О вспышках гнева и отходчивости. О его вечной влюбленности в хороших актеров и о тоталитарном режиме созданного им уникального театра. Совпадения иногда почти текстуальны. Сравним. Кама Гинкас: «Более театрального человека, чем он, я в своей жизни не встречал… Все в нем было из театра и для театра». Анатолий Гребнев: «Он был человеком театра. Театру — и только ему — принадлежало все…»

Словом, авторы-составители Е. И. Горфункель и И. Н. Шимбаревич создали том, посвященный режиссеру-классику, «вопреки всем правилам». Ну, если не всем, то, во всяком случае, вопреки определенным стандартам составления такого рода сборников. И слава богу! Потому что результат получился значительным. Оказалось, что алфавитный принцип не только демократичен, он еще и чрезвычайно эффективен именно при создании подобного портрета. Получилось не только яркое, объемное изображение выдающегося художника и человека, но и портрет времени, эпохи, написанный сразу и маслом, и акварелью, и темперой, и сангиной…

Читателя не ведут за руку по этапам большого пути, не вытягивают указующий перст — сначала читай это, потом то. Да, сперва попадаешь в БДТ, скажем, 70-х или даже 80-х годов, а потом в учебный класс Театрального института послевоенного Тбилиси, в сложную, но вдохновенную обстановку театральной Грузии. А дальше переносишься на десять лет вперед и оказываешься в Ленинграде 50-х, когда фамилия Товстоногов уже гремит в городе, но он еще только начинает строительство своего БДТ… Вот из этой пестрой круговерти и возникает портрет выдающегося художника в интерьере странного, неповторимого, уродливого, но творчески плодородного времени.

Мало того, «непричесанность» некоторых текстов, их живая интонация дает еще и ряд портретов самих авторов — людей, стоявших рядом с Товстоноговым. Разумеется, со всем их эгоцентризмом, жертвенностью, амбициозностью, преданностью, наивностью и прочими качествами и чертами, свойственными людям театра.

Беря в руки этот объемистый том (500 с лишним страниц), самонадеянно полагал, что вряд ли найду для себя что-нибудь новое. Ну чего уж такого не знаю я о Товстоногове? Да сам мог бы быть одним из авторов этого сборника. Студентом-театроведом на практике подвизался помрежем на трех легендарных спектаклях Учебного театра на Моховой — «Люди и мыши», «Зримая песня», «Вестсайдская история». Сидел на всех репетициях, которые вел Георгий Александрович. Кое-что записывал. Он не раз обращался ко мне с указаниями. Один раз даже наорал как следует. Я приятельствовал с обоими его сыновьями — Сандро и Никой. Видел почти все лучшие и не лучшие спектакли БДТ от «Не склонивших головы» и «Варваров» до «На дне». Помню многие околобэдэтэшные слухи, сплетни, анекдоты…

…Однако читал, не отрываясь. Много интереснейших подробностей, психологических штрихов, фактов, наблюдений. Оказывается, я многого не углядел, забыл или просто не мог знать. Вот взять, например, замечательное описание Олегом Басилашвили концовки монолога Тетерева в «Мещанах», когда «постепенные сумерки как бы растворяли и делали фигуру Тетерева бестелесной… когда вы наблюдаете, как серый мрак поглощает человека». Небольшой абзац — и сразу товстоноговская образность приближается, словно при помощи хорошего театрального бинокля.

А как много и точно запомнили товстоноговские ученики, ныне сами известные мастера, режиссерская чета Кама Гинкас и Генриетта Яновская… О репетициях в БДТ. Актеры собираются за 15—20минут до начала, курят, что называется, треплются, рассказывают анекдоты, сообщают друг другу последние новости, смеются… Но чем ближе к назначенному часу, тем тише становится в репетиционном помещении, тем сосредоточеннее делаются лица, каждый вместе с тетрадкой роли уходит в себя. И когда появляется Товстоногов, все уже погружены в процесс, готовы к творческому акту. Знаменитая исполнительская дисциплина Большого драматического… Очень любопытны размышления Гинкаса об отношениях Товстоногов — Акимов. Или соображения Яновской об одиночестве Товстоногова как главного режиссера. И, конечно же, восприятие обоими Товстоногова-педагога.

Вообще воспоминания учеников мастера весьма содержательны, наверное, потому, что, как утверждает Владимир Ветрогонов, «самое главное, чему научил Товстоногов, — определенный способ мышления, мышления режиссера», умение анализировать любую ситуацию, явление, процесс, извлекая внутренний драматизм. И дальше очень точное наблюдение: «Вот этот жест товстоноговский, который мы часто видели, когда он репетирует, на фотографиях есть: он стоит перед актером и две руки разведены — два полюса. Эти два полюса нужно искать. Две крайности, между которыми мечется человеческая натура. Конфликт как внутреннее человеческое противоречие — это и мировоззренческое понятие»…

А через полторы сотни страниц читаешь воспоминания Бориса Покровского, где Товстоногов сам запечатлен студентом ГИТИСа. И метаморфоза, пусть, скорее всего, чисто внешняя, повергает почти в шок. Оказывается, руководитель лучшей труппы в СССР, основатель своей театральной империи, непререкаемый и грозный, перед которым трепетали все — от народных артистов до первокурсников, в пору своего студенчества был веселым выдумщиком, возмутителем спокойствия, почти хулиганом. Тот, кто, будучи профессором Театрального института, мог отчислить ученика за дисциплинарное нарушение, сам нередко играл на лекциях в крестики-нолики, устраивал довольно рискованные розыгрыши, был причиной разбирательств в ректорате. Но «уже тогда он проявлял необыкновенное умение видеть людей как актеров, а жизненную ситуацию — как сцену из спектакля, который он ставит»…

Последнее наблюдение легко подтверждается, если заглянуть во второй раздел тома — публикации. Там напечатаны две товстоноговские режиссерские экспликации той поры — «Разбойники» Шиллера и грибоедовское «Горе от ума». Острая режиссерская образность, темперамент постановщика и мыслителя прорываются в этих работах сквозь вульгарный социологизм и полемический задор.

В этой книге есть неожиданные вещи не только в содержании мемуарных текстов, но и в том, как некоторые из них написаны. Удивили, скажем, воспоминания Кирилла Лаврова. Можно было ожидать строк о гражданственности, страниц о действительно героическом преодолении трудностей в процессе руководства таким сложным и идеально отлаженным организмом, каким был товстоноговский БДТ. Вместо этого читаешь чудесный, легкий, полный юмора путевой очерк о том, как трое великолепных мужчин — Товстоногов, Лавров и Копелян — с семьями на трех «Волгах» совершили невероятный по тем сугубо советским временам, когда о частном туризме даже не мечтали, поскольку не знали, что это такое, вояж в Финляндию. И это тоже часть сложного, временами противоречивого собирательного портрета.

К безусловным достоинствам сборника необходимо добавить, во-первых, комментарии. Краткие, ясные, содержательные. Комментаторы временами не боятся вступать в полемику с авторами воспоминаний. Но делается это очень тактично и всегда к месту. А во-вторых, подбор фотографий — многочисленных, незатасканных, в массе своей очень выразительных…

Приходилось неоднократно читать и слышать, что товстоноговский БДТ перестал существовать с уходом своего создателя. Да и вообще, нынешний театр — это совсем другой театр. Время изменилось, другие духовные запросы, другая публика, другая эстетика и все прочее. Все это так, да не так. Но в данном случае речь не об этом. Интересно, будет ли двухтомник (обещан и второй том) «Георгий Товстоногов. Собирательный портрет» востребован через 10—20—30 лет? Будет ли он так же затрепан и зачитан в частных и общественных библиотеках, как в 60-е и последующие годы прошлого века двухтомник документов и воспоминаний Мейерхольда? Или это только дань памяти, литературно-публицистическое надгробие, созданное непреодолимым желанием тех, кто знал и любил, запечатлеть образ ушедшего гиганта. Скорее для себя, чем для новых поколений.

Думаю, новая волна интереса к театру Товстоногова когда-нибудь все-таки возникнет. Потому что уже давно живет легенда о БДТ и его руководителе. А легенды имеют особую мистическую силу. К ним рано или поздно возвращаются.

Апрель 2007 г.