ЛИЦО

Лицо, снятое со стенки фойе театра и глядящее на вас со страницы журнала сквозь фотографический глянец, читатель, – это не вполне то лицо, о котором хочется рассказать. «То лицо, под лицом которого я подразумеваю лицо…» (как говорилось в одном шварцевском сценарии) – не склонно к столь торжественной серьезности. Оно бесконечно смеется, шутит, острит, «делает» собеседника, потому что любит его, радуется телефонным звонкам и бесконечным посетителям литчасти, устало (и иногда тупо) глядит в компьютер, изменяет цвет волос, обрамляющих «бледное лицо», вплоть до зеленого, потом с трудом возвращается к исходному состоянию, очень много (сдуру!) курит, иногда очень мало спит – и опять смеется, воодушевившись очередным проектом творческого и человеческого характера.

Ольга Никифорова.
Фото из архива редакции

Это лицо завлита Омской драмы Ольги Никифоровой. Когда несколько лет назад я присвоила ей звание «Лучшего завлита Сибири», все удивлялись. Теперь, думаю, на торжественной линейке это подтвердят театры Красноярска и Новосибирска, где она работала до Омска. Остальные присоединятся. Даже те, в которых она не работала. Потому что она – Кулиска. Когда-то, работая в Днепродзержинском театре, она придумала театральную домовиху Кулиску. Ее, Кулискина, бабушка работала домовихой еще в античном театре, а когда изобрели кулисы и бабушка вдохнула их пыль – она резко чихнула, и от этого чиха родилась Кулиска. По прямой – от бабушки. Никифорова написала о ней пьесу, пьесу поставили, дети начали писать Кулиске сотни писем, и всем Кулиска отвечала через городскую газету. Естественно, О.П.Никифорова не читала всю обширную корреспонденцию, иначе она сошла бы с ума, но она выбирала какие-то проблемы и, главное, тщательно собирала все подписи и ни одно имя (Саша, Коля, Маша… и так тридцать четыре) не забывала. Открыв газету, ребенок находил его в общем перечислении и понимал – он единственный, он один – Ваня, его письмо дошло! Потом понадобился еще один сценарий, был поставлен следующий спектакль… Потом Оля Никифорова уехала с Украины в Сибирь, но поскольку она, собственно, и есть настоящая театральная домовиха, то с ее приездом театральная жизнь Сибири резко оживилась.

НАЧАЛО ТВОРЧЕСКОГО ПУТИ

Когда Оля Никифорова закончила первый курс заочного отделения театроведческого факультета ЛГИТМиКа, она написала в студенческий журнал «Представление»… мемуары («…поскольку я скоро уйду. Ведь цель мемуаров предполагает оставить после себя, в назидание потомкам, яркие страницы своего пребывания здесь»). До сих пор поколения студентов (каждый следующий курс) с восторгом читают эти первокурсные мемуары – ведь педагоги остались те же… Слава Богу, что Оля оставила нам свидетельства своих первых шагов на дороге в большое Искусство.

Город, который я хорошо знала по телевизионной рубрике «Погода на завтра», встретил меня на вокзале. Радуясь такому обстоятельству, совершенно не предполагая, чем это обернется в дальнейшем, я очутилась перед дверью с угрожающей надписью «Приемная комиссия». Надпись это ассоциировалась в моем сознании со знакомым до боли «Прием поношенных вещей на комиссию», или, если сказать проще, с «комиссионкой». Добрейшие люди из «комиссионки», на удивление, ничего сами не знали и обо всем спрашивали меня. Рассказав все, что я услышала от одной умной абитуриентки, я прошла комиссию, и меня приняли, видимо думая, что на чистом листе легче писать…

Первая сессия напоминала стихийное бедствие, при котором жертв и разрушений нет.

Один из педагогов, носящий титул де’кан, объявил, что всем нужно сдать анализ, заранее называя его драматическим. В результатах своего анализа я не сомневалась – это была драма чистейшей воды.

Дальше – больше. Человек с умными глазами и английской фамилией Бар-бой решил ввести меня в театроведение. Не зная, что это такое, я сопротивлялась, плакала и никуда без разрешения мамы входить не хотела. Впрочем, длилось это недолго, поэтому, так ничего и не поняв, я без больших потерь вышла оттуда.

Потом… Ах, что было потом… Пришла и ко мне первая любовь. Я ходила на его лекции в кокошнике и сарафане. По ночам захлебывалась от слез над «Артаксерксовым действом», пытаясь найти там ответ на свою любовь. Ответа не было. Позже я узнала, что единственная его любовь и страсть были куклы. А я… Я была живая. <...>

Как сейчас помню с блеском сданный мною зачет по русскому театру. Мы тогда еще Островского проходили.

Ольга Никифорова в литчасти Омской драмы.
Слева от не А. М. Смелянский, Н. Скороход и М. Дмитревская.
Фото из архива журнала

Наталья Борисовна – интеллигентнейшая и умнейшая женщина – любила нас непонятно за что, явно предполагая, что мы лучше и умнее, чем кажемся. Читая лекции, она без тени сомнения говорила: «Вы, конечно, помните…», – называя даты или факты из биографии великих. Мы утвердительно кивали головами, помня то, чего никогда не знали. На зачете я писала о пьесе Шпажинского «Свои собаки – сочтемся» и, видимо, написала так хорошо, что Наталья Борисовна попросила написать еще раз.

Контакт, возникший между нами, дошел до того, что мы по глазам читали недосказанное ею. На последней лекции я с восторгом прочла в глазах Н.Б. строки из пьесы Островского: «Приезжайте еще, без дураков скучно»…

Но, несмотря ни на что, на экзаменах и зачетах мы узнавали многое. Как я была удивлена, узнав, что «дабл ю» не предложение, а всего лишь буква, правда, не помню, из какого языка…

Конечно, обо всем, что я узнавала, я рассказывала дома. И только об одном язык не поворачивался рассказать. Да и писать-то не знаю как. Он, секс, хоть уже и появился у нас несколько лет назад, а до провинции все равно не докатился, поэтому про Апулея с его злополучным «Золотым ослом» я умалчивала, не говоря о многих других. И хоть на лекциях я хихикала, слушая, что творилось за рубежом еще много веков назад, на экзаменах я стыдливо опускала глаза в пол. А педагоги думали, что я списываю, и требовали подробностей. Мама, мама, неужели ты так ничего и не узнаешь…

Списывали мы на другом предмете. На этом… Дай Бог памяти… На театральной критике. Бывало, соберешь все рецензии, вспомнишь арифметику, выведешь среднее и… А педагог, накручивая на тоненький пальчик кудряшку, скажет: «Ну, что ж, работа средненькая…» Еще бы! Списывала-то я у ведущих!

ПРОДОЛЖЕНИЕ ТВОРЧЕСКОГО ПУТИ

Дальше, закончив институт и защитив небольшое дипломное сочинение об истории капустников, Ольга Никифорова стала списывать у других авторов – великих. Она делает инсценировки и даже написала однажды пьесу «Женщина в песках», насмерть перепугав наследников Кобо Абэ творческими отношениями с его прозой. «Я не Кобо, я не Аба, я простая russiаn баба», – декламировали тогда в театре ее стишок и целый сезон называли Олю «Оря», поскольку в японском языке нет звука «л». В исполнении Ольги Никифоровой на разных сценах (не только в Омске!) идут Диккенс и Бунин, поставлена ее детская пьеса «Ну и Ну!», репетируется взрослая – «Тетя Мотя». Она пишет сказки, несколько из них были напечатаны в «Письмах из театра». Раз в два месяца довольно толстый изысканный журнальчик Омская драма рассылает своим постоянным зрителям, читателям, друзьям. Его делает Оля вместе со Светланой Кузьминой и Светланой Яневской – литературной и очень дружной службой театра. Потому что она вообще умеет дружить.

ГОЛОС ЕЕ РЕЖИССЕРА

Конечно, Оля Никифорова нашла своего режиссера (вернее – он ее. И переманил в Омск из новосибирского «Красного факела»). Это Владимир Сергеевич Петров. И хотя об Оле стремились сказать доброе слово все режиссеры, с которыми она работала в Омске и которые работали с нею, я попросила написать «Слово о завлите» одного – главного режиссера. Он прислал это слово – в три минуты.

…А вы можете себе представить, что два солидных человека, один главный режиссер театра, другой – генеральный директор омского телеканала, выпивая и ужиная вдвоем 28 августа в летнем кафе, вдруг практически одновременно вспомнят и поднимут рюмки в честь дня рождения отсутствующей личности, о которой я сейчас веду речь. Не за подругу, не за жену, не за завлита. А просто за здоровье народившейся души, каковую и ценим.

…А скажите мне, друзья, театральный народ, кто видел (чуть не написал «плачущего большевика»), кто видел танцующего Анатолия Мироновича Смелянского? Нет, не танцующего, а самозабвенно отплясывающего?! И это было! И только Никифорова могла привести его в такой экстаз.

…Не все всегда так весело и занимательно. Бывает иногда и пасмурно со скрежетом, и печально с безысходностью, и тоскливо с маетой. В такие отрезки жизни важно знать, где можно зализать раны. Да. И это тоже все о ней.

…Подаю заявку на публикацию в дурацкую Книгу Гиннеса: «Сколько человек может поместиться в комнате площадью восемь квадратных метров?» Когда происходят у нас в театре различные премьеры, фестивали, приемы, конкурсы, лаборатории, «мастерские театральных инноваций» и прочие «тусоуки», добрая половина из которых придумана Ольгой Петровной, в ее комнату завлита набивается многократно несообразное с площадью количество народа. Что им там, медом намазано?

…Хорошо, что она рядом. Мы вместе уже шесть лет, моя подросшая за это время дочь выдала как-то следующую фразу: «Папа, знаешь, я Бога не люблю. Я не могу Его любить – ведь я же Его не знаю. Я Его уважаю. Вот как тебя тетя Оля Никифорова».

ЕЕ ЖИЗНЬ В ИСКУССТВЕ

«Знаешь, жизнь расплачивается с каждым своей валютой. С кем – деньгами, с кем – успехами, с кем – жилплощадью. Со мной она расплачивается исключительно людьми», – говорит Оля. Это точно. Вокруг нее, как вокруг печки, всегда люди. Греются. Зажигаются от ее идей. Вот она придумала фестиваль телевизионных театральных программ, вот – совместные проекты Гете-института, Сороса, Британского совета, чего-то там еще. (Никифорова О.П. стала представителем Гете-института в Сибири, не зная немецкого языка. Кажется, это единственный случай в истории немецкой культуры, когда человеческое и деловое обаяние перевесило для упорядоченных немцев неукоснительно исполняемые формальности.) А праздники – капустники, которые сочиняют они с Петровым! Лучших юбилеев (самых коротких, самых остроумных), чем в Омской драме, я не видела (сценарий 125-летия можно прочесть в № 21 «Петербургского театрального журнала», остальные будут изданы прижизненно). Надо сказать, и сама Оля – «обменная валюта», щедро расплачивающаяся с людьми своим участием, текстами, отношениями.

«Ты учила меня пять лет, а я тебя – всю оставшуюся жизнь», – вздохнула недавно Оля. Я и в самом деле не устаю учиться у нее. Как умеет она наладить отношения между людьми, а те даже не знают, кто помирил их, сколько несостоявшихся распрей погребено в ее дипломатической памяти! Как умеет промолчать о том, что может разжечь конфликт. Сколько в ее человеческом посредничестве и дружеском участии настоящего таланта – не меньшего, чем дар сочинительства и юмор. «И как тебе удалось сохранить такой юмор, когда сын в Петербурге, муж в Новосибирске, сама в Омске и мама болеет?» – поражался как-то А.М.Володин, глядя на Олю Никифорову. «Я больше не могу слышать, что я великий и классик!» – жаловался он ей, а она невозмутимо отвечала: «Раньше надо было думать, когда за ручку брались пьесы писать!»

Ей тоже надо было думать раньше, когда начинала в театре чуть ли не курьером. Теперь вот – завлит…

Когда праздновали 125-летие театра, она придумала издать не официозный буклет, а «Семейный альбом» Омского театра драмы. В нем – на тонированных листах – старые и новые фотографии людей: в детстве, на пляже, на сцене. История театра как история человеческих жизней, уют общей жизни, где все – родные и не надо подписывать, кто заслуженный, а кто народный. В семье и так знают друг друга. А кто не знает – тот чужой, и знать ему не надо!.. Собственно, в этом полиграфическом шедевре Никифорова О.П. отчасти воплотила свою идею человеческого и творческого дружества, которым (хотелось бы!) была наша жизнь.

Когда она чихает за кулисами, я уверена – что-то там рождается.

Ноябрь 2000 г.

P.S. Этот текст был подготовлен для журнала «Театр». Но в декабре 2000 г. творческая судьба Омской драмы напряглась – и наши московские коллеги передвигали и передвигали омские материалы из номера в номер, ожидая, чем дело кончится. Дело пока что не кончилось, но директор Б.М.Мездрич стал директором Новосибирского театра оперы и балета, главный режиссер В.С.Петров в тот момент, когда мы делаем этот номер, ставит спектакль в Риге. В Омске пока нет главного режиссера. А Оля Никифорова по-прежнему работает там завлитом. Но даже если завтра она переменит место службы, все равно этот материал не потеряет актуальности как исторический. Как памятник тому пятилетию, когда в Омской драме наблюдалось очередное счастье. Которое то ли кончилось, то ли затаилось до времени в кулисах этого намоленного театра.

Сентябрь 2001 г.