Последние полтора года жизни он мужественно боролся с тяжелой болезнью. И при этом ни одного дня Роман Михайлович Виндерман не лежал в больнице, не брал бюллетеня. После изматывающих процедур он собирался с силами и ехал на репетицию в свой театр. В самый трудный период своей жизни он, как когда-то Евг.Вахтангов поставил «Принцессу Турандот», поставил, может быть, самый веселый, жизнерадостный спектакль «Из Пушкина нам что-нибудь». Более того, в перерывах между курсами активного лечения ставил спектакли в Воронеже, в Барнауле. Он умел жить, ощущать себя, только когда работал. Смыслом его жизни были обдумывание будущих постановок, репетиции. Вся его жизнь до последнего дня была отдана театру. На репетиции произошла остановка сердца. Сознание работало до последнего.
Он родился в Одессе, режиссерское образование получил в Ленинграде. Начинал работать как режиссер и уже стал известен в
Он приехал в Томск в 1982 г. — на разовую постановку, в 1984 г. — насовсем, в том числе и потому, что в нем работал тогда Ф.Григорьян, сделавший город своего времени театральным. Но Григорьян внутренне уже уходил из томской драмы, как уходят, ища любой повод, от опостылевшей жены. И повод нашелся: его уволили — это, наверное, последний случай в советской практике — за формализм в постановке классики (на мой взгляд, «Гроза» задумана была гениально, но не по-добролюбовски — в чем и состояла, по мнению томской университетской профессуры, ересь — и недовоплощена на актерском уровне).
Виндерман приехал, когда «гроза» в театральном Томске уже заканчивалась. И он начинал на голом месте, постепенно стягивая из Свердловска своих учеников в едва приспособленное под зал помещение старого купеческого склада (кроме торгового склада, мне кажется, оно никогда и ничем не было). Негде было репетировать, не было места для цехов. Но была надежда на будущее, и они обживали теперь уже свое пространство, сообщали ему жизнь, населяли своими героями — из «Пиросмани» В.Коростелева, «Марсианских хроник» Р.Брэдбери. Потом там поселилась Мирандолина К.Гольдони — прекрасная, талантливая и невостребованная (в спектакле работала одна Марина Дюсметова и созданные ее воображением «кавалеры», которых «замещали» в ее руках оживавшие парики, ботфорты, рубахи и пр., что нужно привести в порядок, почистить, постирать, погладить).
Мы ходили, таскали своих детей на эти спектакли по много раз. Я благодарила Бога, что с отъездом Григорьяна театр в Томске не кончился, потому что в Драме началось что-то жуткое: чехарда режиссеров, актеров (вслед за Григорьяном уехало 17 актеров, и, естественно, не худших). С Виндерманом мы познакомились не сразу, а когда его «оставила» нам в наследство уезжавшая из Томска приятельница. Я долго не могла перейти с ним на «ты», хотя с людьми мне близкими я преодолеваю эту грань моментально: он был для меня мэтр, Режиссер, и я смотрела на него внутренне снизу вверх. Он где-то уже начинал подкалывать меня, чувствовал себя даже неловко, так как встречались мы часто, что называется «домами», а я никак не могла перешагнуть границу.
Поражало и восхищало многое. Хотя далеко не все в равной степени. Ну, а что, шедевры рождаются каждый раз? Мы все время говорим на занятиях, пишем точно выверенные, выношенные вещи? Шварц после гениального «Голого короля» перед «Тенью» сочинял для Акимова «Наше гостеприимство» о том, как «наши» поймали вражеских разведчиков (Вирта ему кланялся), Горин наряду с «Тилем» и «Мюнхгаузеном» делал по просьбе Миронова для Сатиры несопоставимые с ними жизнеподобные пьесы! Это примеры из истории драмы, а в театре не так? Всегда и у каждого есть вещи проходные, не лучшие периоды жизни… В годы застоя непросто было режиссеру отстаивать свою линию в театре, в выборе материала для постановки. Виндерман умел быть остро современным и всегда интересным зрителю, ставя произведения классиков русской и мировой литературы — Пушкина, Булгакова, Платонова, Горина, Шекспира, Рабле, Ануя, Мрожека, Брэдбери. Театр «Скоморох» всегда был полон. Билеты в переулке Кооперативном спрашивали далеко от театра.
Виндерман — режиссер, реализацию таланта которого я имела счастье наблюдать не однажды, и, кроме того, умный и редкой порядочности человек, редкой особенно в той сфере, в которой он работал. Человек с заветами. Никогда не тянул одеяло на себя. Всегда был консолидирующим центром всех театральных людей в городе. При нем начали актеры отмечать в СТД старый Новый год, ходить друг к другу на премьеры. Он всегда собирал около себя режиссеров, никогда не давал их в обиду. А как он верил своим актерам! Сколько раз я поражалась его распределению ролей, и актеры росли, «вытягивались».
Скажите, какой театр выдержит, сохранится без помещения, без стабильной работы, не перегрызется, не разбежится за 8 лет? Его театр выстоял, хотя помещение, которое он занимал, пришло в полную негодность. И город и область виноваты в том, что почти 8 лет не могли найти нового места для театра.
Простой в театре немыслим — театр живет, чтобы репетировать и выступать перед зрителями. Не один театр распался, лишившись стационара. Но Роман Михайлович создал такой коллектив и такой микроклимат в нем, что театр устоял. Актеры не переругались, не перессорились. Испытания как будто закалили их. И конечно, их держала вместе творческая энергия их режиссера. В трудные годы без стационара театр, набравший силу, уже получивший известность в мире, начал выезжать. Он начал выезжать за границу раньше, чем кто бы то ни было в Томске. Причем поездки были не только гастрольные, но и фестивальные. Театр приглашали на престижные фестивали — в Базель, во Вроцлав, в Гренобль и др.
Р.М. работал не только в своем родном «Скоморохе», который был, конечно, главным делом его жизни, но и в ТЮЗе — помните замечательного «Али-бабу и сорок разбоников»? — работал в Томском драматическом театре. Он ставил Достоевского в Германии, Шекспира в США… Охотнее всего обращался к мировой и русской классике, в ближайших планах была работа над Маркесом… Он хотел понять, на что способен человек, может ли он оставаться Личностью вопреки обстоятельствам, требованиям толпы… Более 130 спектаклей в 22 городах, кроме Томска.
Середина шестидесятых, Моховая, ЛГИТМиК. Поступить туда, оказаться там, в нем, с ними… Мечта казалась недостижимой. И все-таки не сразу, не с первого раза, но это произошло. Я плохо себе представляю, как нынешние счастливчики воспринимают Институт. Для них, сегодняшних, Театр практически умер, его не существует. Они в него почти не ходят. Они питаются телевизионным или, в лучшем случае, киношным эрзацем. А мы тогда… Эти фамилии! Юрский, Фрейндлих, Тенякова и пр. и пр. и пр. Они только что учились здесь! И вот теперь мы?! Была в этом заведении… ат-мо-сфе-ра! Особый воздух какого-то сказочного королевства. И вот мы… А вокруг старшекурсники. Еще не короли, но уже наследные принцы. Уже другой взгляд, другая осанка. Их уже любят, о них говорят, их ждут. А какие были Принцессы! А мы? Что мы?
Но знаете, это поразительно: стоило кому-нибудь на каком-нибудь курсе сделать что-нибудь эдакое, неожиданное, яркое, броское, смешное — об этом начинали говорить все, весь Институт. Героями становились мгновенно. Или так казалось?
Я, например, получил некоторую известность в момент поступления. Так случилось, что Г.А. только что выпустил дипломный спектакль со своим последним режиссерским курсом (а курс-то был какой! Сандро Товстоногов, Кама Гинкас, Гета Яновская, Вальдас Линцявичус, Лева Шварц…) «Люди и мыши» по повести Дж.Стейнбека, а я в самодеятельности тоже поставил «Люди и мыши», и когда на коллоквиуме Г.А. это от меня услышал, попросил показать отрывок. А отрывок-то — это уже последний тур, на который он придет, а до того-то его не будет, будут Гипиус, Агамирзян, Кацман, а Его-то не будет. И меня пропускали тур за туром, тур за туром, потому что все знали: Мастер дал задание. И все это знали и улыбались, рассказывали друг другу, как анекдот. Вот так и случилось. Повезло. А потом поехало — с вершины в пропасть, из пропасти на вершину, кто как, кубарем…
Когда же я впервые увидел Рому? Не помню. Наверное, все-таки на капустнике. Ах, этот Институтский Капустник! Ах, эти дивные, не просто талантливые, а уже при жизни поднявшиеся на Олимп небожители! Одна из ярчайших легенд, которую мы застали, это легенда о Капустнике, Который Был До Нас. До нас! От него нам достались только рассказы и эта фантастическая строфа: «Куем чего-то железного / На вид как будто бы полезного / А если внутрь заглянуть…/ Жуть!!!» Мы умирали! Но — до нас! А тут вдруг — бабах!!! «Птицы»!
Это была компания заговорщиков. Я их так воспринимал. Вадик Жук, Саша Урес, Игорь Окрепилов, Алик Махцир, Игорь Еремеев, Лева Копелев, Эдик Драпкин и Рома Виндерман. Ну, что тут скажешь?
Р. Виндерман, Л. Стукалов. 1996 г.
Фото из архива Л. Стукалова
— Столпотворение?
— Да.
— Сумасшествие?
— Да.
— Хохот?
— Да, до истерики.
— Блаженство?
— Да.
— Приобщенность к чему-то такому?..
— Да! Да! Да!
Как мы их всех любили! О-бо-жа-ли. Ах, если бы собрать воспоминания тех, кто это делал, и тех, кто это видел…
Вот там я его и увидел по-настоящему. Рому Виндермана, молодого человека с лошадиным лицом, студента режиссерского курса кафедры кукол, Героя и Небожителя.
Надо сказать, что в тот момент на Институт обрушилась какая-то эпидемия. Можно назвать ее «Эпидемия Ч». Полыхнуло неведомо откуда. Мне почему-то кажется — из недр этого капустника. Это была какая-то удивительная, странная манера речи. Она была странная, обаятельная, невероятно заразительная, эта манера говорить немного по складам и еще невероятно выделяющаяся буква «Ч». Откуда это взялось? То ли от Кирилла Черноземова, то ли от Володи Маслова, то ли еще откуда, но через этих ребят точно.
Я заразился от Ромки. Это безобразие длилось несколько лет. Нормальные люди, среди которых институтские иногда бывали, смотрели на нас с легким испугом. А нам нравилось. Это был масонский пароль. Знак посвященности. Много лет спустя в Роминой речи слышались отзвуки, сигналы из нашей молодости, из того времени, когда все мы были наследными принцами, все были гениями. Часами мы общались на этом странном диалекте под лестницей или на ступеньке Учебного Театра напротив Института, делясь друг с другом какими-то туманными, возбуждающе-гениальными идеями, соображениями, сведениями. Не беда, что все эти идеи возникали на основании только что полученных от Мастеров, самых первых знаний о профессии и ремесле. Упоительное времяпрепровождение. Мы любили эти разговоры, друг друга, самих себя. Мы учились. Уже много лет спустя, став доцентом кафедры основ актерского мастерства и в свой черед пытаясь что-то объяснить о ремесле и профессии актера нынешним студентам, я подумал, что можно учить лучше или хуже, так или эдак, но главное обучение происходит там, в разговорах «Под Лестницей», «На Ступеньке». Если происходит.
Именно на этой ступеньке, где в теплую пору мы часами сидели, как курицы на насесте, высиживая кто что, возникла у нас с Ромой очередная гениальная идея, превратившаяся в настоящую авантюру.
Приближалась Дата.
Год назад мы обменялись приветами, звонками. Вот его ответ на письмо и посылку собранных и высушенных грибов из Щелыково:
Галя, Лева, вы простите, что так долго
Не писал я после телеразговора.
Что поделать? Развитое чувство долга
Говорит мне: лучше ХОРОШО, чем СКОРО.
Правда, я исполнил долг наполовину:
Написал не СКОРО, а вот ХОРОШО ли?
Сомневаюсь: тут и строчки слишком длинны,
Вял размер и раздражают рифм мозоли.
Что ж, наверно, есть такие, у которых
Как у главного поэта всей России, —
Бздынь! минута — и, обрушив все заторы,
Потекут стихи свободно, без насилья.
Впрочем, хватит! Долгое вступленье это
Превращается в словесные потоки.
Всем известно, что больших, как я, поэтов
Не друзья оценивают, а потомки.
***
Левка, помнишь, как (от умиленья млею)
В грандиозную мы влипли авантюру —
Как задумали к Большому Юбилею
Эпопею сочинять и ставить сдуру,
Как проректор института С.С.Клитин
Лично выписал в Москву командировку,
Чтобы мы вернулись, сделав ряд открытий
И впендюрили их в эпопею ловко,
Как корпели мы в ЦГАОРе, где хранимы
Авторы коммунистических утопий.
В результате этих бдений привезли мы
Б… для Кацмана и пачку фотокопий.
Или вспомнить, как еще в семидесятом
Мы мороженым на Невском торговали…
А теперь вот обзавелся ты театром
И уж выпустишь его из рук едва ли.
И пред мысленным, как говорится, взором
Всё танцуют тех далеких лет картины…
…На столе грибы рассыпались узором.
Щелыково, Говоруха и Марина.
Всё. Тринадцать строф написано, и баста!
Думаю, пора поставить точку. Хватит.
Далее писать становится опасно —
Не дай Бог, читателей Кондратий хватит.
«Жизнь прекрасна, если памятью согрета».
Вот таким трюизмом я прощаюсь. Ну и
От жены (что знает всё о вас) приветы
И от Ромки Виндермана поцелуи.
Р.
И, как часто бывает, мы все собирались ответить… а потом пришел последний привет, банка меда и письмо:
Семье Стукаловых, получившей — уверен — мое письмо (в стихах) еще в начале декабря прошлого тысячелетия.
На ответ уже не уповая,
Нутряно вскричу я, выйдя к рампе:
«Мед сбирать на склонах гор Алтая —
Это не грибы сушить на лампе!»
Адову работу оцените —
Пчел укусы, хлад сибирской ночи —
И в ответ хоть что-то напишите,
Коротко, хотя бы пару строчек.
Писано пятистопным хореем
11 февраля 2001 г.
Р. Виндерман
ПрощЧай, Рома. Ты опять уехал, а я еще учусь.
Комментарии (0)