А.П.Чехов. «Дядя Ваня». Театр Буландра, Румыния, Будапешт.
Режиссер Юрий Кордонский, художник Елена Дмитракова

В револьвере у дяди Вани больше не осталось ни одной пули. А тут и осень началась. Ранняя, холодная, промозглая осень, погружающая все в темноту. Доктор Астров готовится к отъезду и ласково-неловко прикасается к стеклу, в котором отражается Сонино лицо — темный платок, потрескавшиеся губы. Дядя Ваня, нацепивший на нос две пары очков и похожий теперь на близорукую бабу, клацает на счетах. Гости уехали. На крючок к Телегину наконец-то попалась рыба. Его руки насквозь пропахли рыбой. Марина сапогом раздувает тлеющие уголья в самоваре.

Все совершается по порядку — или, в известном смысле, свершается порядок как таковой. Порядок придает смысл вещам, сколь ничтожными и незначащими они бы ни казались, он раскрывает их во всей их счастливой полноте, в их совершенном и гармоническом круговороте.

Теперь, после всего, дядя Ваня (Хорациу Малаель) щелкает костяшками счетов — после того, что выстрадал, увидев Елену в объятиях Астрова, после того, как выслушивал чушь, провозглашаемую Серебряковым, после того, как пытался застрелить сего ученого мужа… Теперь же он терпеливо и тихо заполняет бухгалтерские книги, его движения покойны и сосредоточенны, покорность, ярость, сожаление — все одинаково далеко от него сейчас… И в этом и заключается настоящая драма, она обнаруживает природу вещей, давая начало движению в сторону их сокровенной сути.

Х. Малаель (дядя Ваня), А. Бибири (Соня).
Фото из архива редакции

Х.Малаель улавливает красоту этой секунды, он ощущает ее во всей полноте. Судьба отказывает дяде Ване в праве на любовь — во-первых, в праве на преступление — во-вторых, не отказывая, впрочем, в праве быть комичным, поскольку судьба умеет осознавать свой собственный комизм. Остается лишь наводить порядок, и он делает это страстно. Экономя каждое движение и скрупулезно складывая по порядку свои конторские книги, дядя Ваня отдается мистической страсти простых жестов, как будто каждая новая строчка в бухгалтерских счетах может оправдать или объяснить что-то в реальной жизни.

М. Михуц (Марина), К. Скрипкару (Астров).
Фото из архива редакции

А затем, совершенно естественно, круг с островом и беседкой — место, где сконцентрировалась предначертанная судьбой трагедия возрастов, расстояний и противоречий, — вдруг оказывается захваченным силой притяжения и уплывает, плывет вокруг сцены. Декорация, задающая масштаб почти космический (сценограф — Елена Дмитракова), расширяет метафору круга и усиливает ощущение всемирного тяготения.

Чего нет в спектакле? Той очень важной вещи, к которой в румынском театре обычно прибегают для того, чтобы превратить Чехова в нечто невыносимо печальное и утомительное. Нет того психологизма, за который принимают одержимое желание объяснять каждого персонажа через мелочное хитросплетение многочисленных характеристических, биографических и прочих определений-ярлыков. Но на самом деле, сможет ли кто-либо когда-либо объяснить — почему Елена Андреевна предпочла Астрова Войницкому? Кордонский берет на себя смелость отставить в сторону ложные вопросы, впервые сталкивая румынскую публику с абсолютно новой перспективой.

Персонажи движутся по орбите вокруг некоего фрагмента реальности и облагораживают его, открывая его мистическую, сакральную сущность. Они встречаются, распространяя свет вокруг своего центра притяжения, — преисполненные любви и возбуждения перед лицом целомудренной природы. И не ждите от меня слов о «великой русской душе», понятии, которым душат нас с подмостков румынского театра. Я вижу волнующего, трогательного Чехова — вижу чистую нежность, тепло и человечность, которые не опускаются до вопросов традиционной психологии. «Великая русская душа» не должна быть переплетена в молочно-белую, полупрозрачную обложку.

И я понимаю, что вижу Чехова, свободного от темы «фальшивых человеческих отношений», — трудновыполнимая задача!

Х. Малаель (дядя Ваня), И. Петреску (Маман).
Фото из архива редакции

Возведение на сцене острова из цветного стекла (божественно-небесного), сочиненного Юрием Кордонским, разрушает все наши стереотипы о русской традиции постановки чеховских спектаклей. И конечно, чтоб это произошло, нужен был русский режиссер.

Интуитивно ощутив космический масштаб чеховской реальности, ученик Льва Додина концентрирует все образы спектакля в уникальной декорации и собирает все четыре части пьесы в единое действие (ничего при этом не пропустив), избирая для спектакля живой и своеобычный драматический темп. Цель этого — прояснить и в то же время ускорить события, которые, находясь в синтактическом единстве, стимулируют друг друга, вызывая цепь видимых и невидимых взрывов. Люди живут в перенаселенном месте, и все возникает неожиданно, в поэтическом измерении: поспешные объятия; дядя Ваня, нарядившийся клоуном и признающийся в любви на едва переносимой полуденной жаре; проект управления имением, который предлагает невменяемый Серебряков; ночная боль в суставах; бессонница; ящик Пандоры в руках Елены Андреевны — белая дамская сумочка, где перемешаны зеркальце, губная помада, глазные капли для мужа и прочая дребедень; картограммы Астрова, нарисованные на окнах оранжереи; гроза с ужасными вспышками молний, когда пространство, кажется, раскалывается пополам и крики людей сплетаются в диком резонансе с предостережениями судьбы; преступная ярость дяди Вани. Но в револьвере у Войницкого не осталось ни одной пули. А тут и осень началась…

Русская аудитория должна услышать несколько имен румынских актеров, все они — уникальны. Виктор Ребенчук (Серебряков), чью игру можно сравнить с чистотой звучания скрипки Страдивари, Марианна Михуц (Марина), Анна Иоанна Макариа (Елена Андреевна), Корнель Скрипкару (Астров), Анка Сигартау (Соня) и уже упомянутый Хорациу Малаель в роли дяди Вани. И во главе их — русский режиссер Юрий Кордонский, пока еще неизвестный в вашей стране. Театр Буландра преподносит вам его, уже доказавшего свой талант, на блюдечке.

Июнь 2001 г.