ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА ЛЕТЕНКОВА

Так безвременно оборвавшаяся жизнь Володи Летенкова в пору расцвета его дарования неотделима от театра Рубена Сергеевича Агамирзяна, от судеб других выпускников его актерской мастерской, неизменно пополнявших в 1970-80-е годы коллектив комиссаржевцев, который Рубен Сергеевич возглавлял четверть века. Тут прежде всего решала особая творческая атмосфера, надежные уважительные отношения артистов и режиссера — сильного разумного лидера с его душевной заинтересованностью в профессиональной, да и человеческой судьбе каждого. И многоопытных мастеров, и, конечно же, своих недавних учеников.

Одаренная молодежь уверенно и щедро вводилась режиссером в репертуар театра. Володе Летенкову прозорливо поручались разноплановые роли. Порой полярные. Светлый и по-мальчишески чуть несуразный облик. Высокий и очень худенький, со впалыми щеками, подчеркивающими величину ясных, распахнутых на мир глаз, — таким он предстал на сцене в начале своего актерского пути.

Отзывчивость чистой высокой души, отвергающей несправедливость, обман, зло объединяла его Сашу Малышева, современного паренька («Романтика для взрослых»), и царя Федора Иоанновича. И в отличие от царя Федора Владимира Особика (первого исполнителя этой роли), с его трагическим постижением жестокости бытия, Федор Летенкова — очень юный, напоминавший нестеровских отроков — словно истаивал разумом перед злом мира.

Неподдельной была искренность его Васи Тюрина («Притворщики») — молодого артиста «дубляжа», энтузиаста своего, казалось бы, скромного дела, влюбленного в искусство. А как завораживающе раскрывалась его душа — точно вибрирующая струна, когда он пел, играя на гитаре, свою песню: «Актер, как гладиатор, выходит на арену…», «И я заставлю палец вверх поднять».

И в ту же пору Летенков, как он сам признавался, с истинным удовольствием играл в детском спектакле по Марку Твену («Вниз по Миссисипи») мнимого «Герцога», продувного жулика, нелепого, зловредного и жалкого одновременно. Вспомним и другого его «антигероя». Этакого оборотня спортивной стати в умопомрачительном белоснежном костюме, наемного обольстителя, который ломает жизнь поверившей ему девушке и проигрывает собственную («Лакейские игры»)…

…Шли годы. Накапливался профессиональный опыт. Обогащалась внутренне личность артиста, человека. Расширялся круг интересов, и уже его ждали встречи с Достоевским, Мольером, Островским, Тургеневым, Шекспиром, классикой японской драматургии. А также участие в постановках современных пьес — Друце, Шатрова, Дворецкого… Тут Летенкову опять доставались резко контрастные образы в спектаклях разных жанровых решений.

Он прикоснулся к трагическому миру Достоевского, давая ощутить душевную муку Рогожина и силу его тяжелой и гибельной страсти. И был красив, как ослепительный павлин, и обворожительно смешон в образе великосветского пройдохи маркиза Доранта в комической мольериане Михаила Булгакова, последнем спектакле Рубена Сергеевича Агамирзяна, премьера которого состоялась еще при жизни Мастера. Он достойно провел стихотворную партию чтеца-ведущего, который был нравственным и поэтическим камертоном в японской пьесе «Самоубийство влюбленных на острове Небесных сетей», когда был вынужден покинуть театр первый непревзойденный исполнитель этой роли Валерий Дегтярь.

…А последняя большая роль Летенкова — Просперо в шекспировской «Буре». Согласно версии режиссуры, решительно отступившей от идей и жанровой природы пьесы, мудрый и милосердный волшебник Шекспира здесь остается скорбным и сумрачно высокомерным. И отрешенным от «малых сих», которых призван был вывести из мрака заблуждений. Восстановить справедливость. Даровать счастье любви. Все, в чем было отказано героям спектакля. Да и само их существование оказалось эфемерным. «Театр счастливого конца не предлагает, в сказку не верит», — справедливо замечает критик. Владимир Летенков отчетливо играл это сумрачное предощущение тщеты благих надежд, в котором улавливается отзвук иных сегодняшних раздумий о путях человечества. А может, невольное предчувствие развязки собственной судьбы…

Сколько он успел бы еще сделать! Как любил свой театр! И как его там любили! Когда уже настигла беда, неизбежность больницы, мучительнейшие процедуры, Володя при малейшей возможности вырывался в театр. Работал, играл, общался с товарищами на воистину героическом преодолении. Продолжал вести занятия в Лицее, с учениками которого очень дружил. Так, словно сама жизнь не хотела его отпускать. Однако победила смерть…