Актер с такой внешностью непременно бывает героем-любовником.
«Эх, чуб волной, не ходи за мной, эх, чуб кучею, я тебя замучаю!» — поет его Егорша в «Братьях и сестрах». Эх, эх, позабавится не грех.
Но «Власов» — не любовник. Тут спрашивают — что я такое в кавычках написал. Это значит, что я имею в виду не артиста Сергея Власова — я не знаю, он-то, может быть, и любовник, — а его образ сценический. Совокупность черт, так сказать, все, что — общее у сыгранных им персонажей. Так говорят: «Смоктуновский», «Янковский», «Алиса Фрейндлих». Что означает — тема актера, его психофизические данные, интеллект, темперамент, тембр голоса — все, что неизменно вкупе привносится в каждую сыгранную роль. Неповторимая, как узор отпечатков пальцев, сценическая индивидуальность.
С. Власов (Шатов). «Бесы». Фото Ю. Белинского
В театре Додина тоже сформировались эти образы. Есть «Шестакова», есть «Лавров», есть «Бехтерев», есть «Семак». И «Власов» есть. Самый, на мой взгляд, неожиданный персонаж сцены Малого драматического театра.
И «Лавров», и «Бехтерев» и другие самоочевидны, самоадекватны. Лавров не играет сумасшедших, не от мира сего бехтеревских персонажей. Бехтерев не играет земных, надежных людей Лаврова.
«Власов» занят не своим делом. Еще это называется «характерный актер».
Я помню, как репетировались «Братья и сестры». Всяк занял подобающее место на эпическом полотне — согласно имиджу и масштабу. Мазок, еще мазок — актерская краска, неизменная, судьбой дарованная, под рукой мэтра ложилась в общую картину народного страдания. Патетическая поэма вполне по-христиански не искала виновных (виной был первородный человеческий грех), прощала всем все и воспевала муки людей, приподнимавшие их в страдальцы, в святые.
Егорша был тут, конечно, ни при чем.
Один из финалов спектакля — кажется, первого вечера — по-театральному динамично представлял мечты Мишки Пряслина: живой отец возвращается с фронта, хлеба вдоволь, братья и сестры счастливы, Пекашино радуется и веселится, ко всем мужья вернулись, все здоровые, с орденами… Щедрость, с какой спектакль через Мишку дарил людям счастье, не распространялась лишь на Егоршу.
Выдумки из актера Власова сыпались на репетициях, как пекашинское зерно в закрома Родины. Там они и пропадали. Власов то выезжал на сцену на воображаемом тракторе, то на мотоцикле (который Егорша купит и продаст на следующий вечер), то в поте и машинном масле строил вместе со всеми светлое будущее… — режисер «вырезал его из кадра». Ну никак не вписывалась радость однозначно отрицательного героя в представление о небе в алмазах. Немотивированное зло Егорши имело первопричиной его нежелание страдать, возвеличиваться, участвовать в коллективном эпосе духовного преображения и наказывалось изгнанием.
«Власов» — русоволосый красавец, которому все должно само падать с неба в руки, хозяин жизни, в этическо-эстетической системе Додина оказался первым злодеем. Потому что именно «само», с легкостью, без претензий на выражение народного характера. Потому что «полюбила не за ум, не за красу, а полюбила за поглядку веселу». Какое может быть веселье в мире, исполненном боли и борьбы добра со злом! И прирожденный герой-любовник лишается любви. Любить нужно других: неудачников, блаженных, «духом нищих», тружеников от сохи и топора. Еще один герой-любовник МДТ — «Скляр» становится «юродивым». «Осипчук» — «злодеем» или «чудаком». Героини любят мрачного тугодума «Козырева» и трудягу «Лаврова» — «Семака». Им любовь не золотым яблочком в ладонь попала. Это вознаграждение Создателя за муки душевные и физические. Ишь чего захотели — «за поглядку веселу!»
В МДТ любят тяжело, несчастливо, со страданиями. Не в счастье счастье. Создатель любит несчастных. Вот и бродят из спектакля в спектакль неприкаянные мужчины без женщин и женщины без мужчин. Если же «для веселья нам даны молодые годы», то любовь становится массовым траханьем, как будто к бешеным дикарям из «Повелителя мух» завезли проституток из «Звезд на утреннем небе».
Егорша обманывает Лизку, Варвара бросает Михаила, от Анфисы уводят Лукашина. За что? А чтобы жизнь не казалась сказкой. Как бы ни пытались персонажи устроить свое счастье — Творец перерешит по-своему. Самостоятельность, устроенность, жизнестойкость — качества героя, которые не могут не раздражать Того, кто сам намерен распоряжаться их судьбою. Иначе зачем Он, если не уповать на Него?
Егорша обречен на проигрыш. Создателю он нужен лишь для «доказательства от противного»: в сказке с моралью для поучения зло должно быть примерно наказано. Хотя оно и порождено самим Сказочником.
Герою-любовнику не добиться ответности. Мир веселья и радости, который был готов привнести Принц из «Золушки», чужд высокоидейному глобальному конфликту добра и зла. «Ну не нравишься ты мне!», как в анекдоте, отвечал Создатель обездоленному, обескураженному персонажу.
Позабавиться — грех!
Эх!
Появившись в Шатове, «Власов» не изменил герою-любовнику. Если не любят его, он будет любить сам. Опять сам!
Шатов сыгран не по-достоевскому отстраненно. Мрачный мир додинского спектакля — мир идеологической борьбы, всякий персонаж прежде всего выразитель определенной идейной системы, суммы взглядов, розданной им Создателем. Расставленные на черные и белые клетки, герои ведут словесные перебранки.
Витийствует и Шатов. Да только, в отличие от интеллектуальных персонажей Бехтерева и Курышева, в слова Шатова не вслушиваешься. Потому что герой выражен не в извивах сбивчивой мысли, а в светлом облике. Что же до его идей, то к ним относишься не более серьезно, чем к вершининскому «давайте пофилософствуем, если чаю не дают». (Сравните достоевское: «Пусть весь мир провалится — а чтобы мне чаю не пить?!») Некоторая разница интонаций.
Шатов, как и Егорша — не от мира сего. Не от мира додинских «Бесов» — тяжелых, беспросветных, злых. Вопреки миру сему — Шатов счастливый человек, вопреки миру — любящий. Частное лицо, живущее вне борьбы идей, он, конечно, обречен. Он хочет просто жить. Без идей. А этого-то ему и не положено. Нельзя быть свободным от общества! Нельзя быть счастливым по природе своей, а не по прихоти Создателя! Наказуемо.
В сущности, любовь — проявление частное. А у Додина прав коллектив. Природная масса, а не индивидуал. Счастливых людей вообще немного. Достоевско-додинский мир таких и знать не хочет.
А зря.
Сюжет невоплощенной энергии растаскан по актерским портретам, но оттого не менее любим. Они не играют — что же делать нашей энергии? Хочется фантазировать: Власов — Андрей Прозоров, все понимающий, трагически-преданно любящий мерзавку Наташу; Власов — Горацио, ничего не понимающий, доверчивый, преклоняющийся перед Принцем и унижаемый им; Власов — Чацкий, переросток, тридцатилетний мальчишка; Власов — граф Альмавива, взбалмошный, закомплексованный и тщеславный, но такой милый…
Мечтать не вредно.
Комментарии (0)