О ПОЛЬЗЕ ВЕДЬМ

ПОПЫТКА АБРАКАДАБРЫ*

* Абракадабра — (позднелат. аbracadabra) — слово, обладающее магическим содержанием; заклинание.

Что является определяющим для состояния современной культуры и жизни вообще — то, что в ней есть или то, чего в ней нет? Из Петербурга исчезли ведьмы. И это при всей многочисленности прочей нечистой силы, которая в разное время появилась в городе, освоилась и обжилась. Особенно широко представлены разнообразные вампиры, вурдалаки и упыри. Оживленным обсуждением их полезной деятельности потенциальные жертвы заняты в метро, на работе и дома. Телевидение (которое вполне может поделиться опытом по части вампиризма) с каким-то странноватым наслаждением вещает на ту же тему и успешно убеждает сограждан в том, что головные боли, например, — неоспоримое свидетельство встречи с вампиром, а вовсе не следствие неумеренного потребления трудно-доставаемых напитков, как считают наивные маловеры. В этом плане Запад нам помог, поделившись своими ужасами. Кошмары на улице Вязов теперь ничем не отличаются от кошмаров где-нибудь на улице Стахановцев. Присланный в качестве гуманитарной помощи Фредди Крюгер честно предупреждал: «Тик-так. Тик-так. Фредди придет. Бесполезно запирать двери».

Родное искусство и особенно театр, который геройски решил не отставать ни от каких новых веяний, постепенно перестраивает свою творческую деятельность под лозунгом: «Зову неживых!» Спектакль театра на Литейном «Упырь» через некоторое время станет не только гвоздем репертуара, но, при соответствующем учете зрительского спроса, грозит превратиться в широкомасштабную фреску взаимоотношений человека и вампира.

Вампиры и бесы — наиболее уважаемые у нас виды нечистой силы. Видимо, вследствие приписываемой им принадлежности к излюбленной историко-социальной тематике. «Бесы-революционеры» (именно в таком виде их восприняло массовое сознание) занимают ныне почетное место в зоне нормативных общественных страхов. Вампиры же вполне могут восприниматься как своеобразная месть исторического прошлого отрекшемуся от него настоящему. Вампир сам по себе — идеальный носитель традиций. Живет он черт знает сколько лет, хорошо сохраняется и все живое и новое — буквально впитывает.

Но даже наш потусторонний мир не отличается многообразием. По понятным причинам. Разумеется, в этом неизменно сереньком, унылом пейзажике, с трогательным упорством претендующим на звание «урбанистического», не могут найти себе достойного места лешие, волки-оборотни, русалки, лесные духи и проч., ибо магическая, то есть естественная в данном случае, связь человека с природой — разорвана. Непонятно — в чем душа держится?

Вместе с понятием «род» и последними петербуржцами, помнившими что-либо о своих пра-пра-прадедушках и — бабушках, исчезли и привидения, в которых когда-то не было недостатка. Не осталось призраков и в осиротевших дворцах, где конторские служащие запугали тень государя императора. По причине отсутствия Дома исчезли домовые. Зато постукивают то тут, то там так называемые барабашки (представляющие собой, видимо, одичавших Чебурашек). Демоны, которые зажигали лампы на Невском проспекте, слезли с разбитых фонарей и шныряют под ногами недотыкомками — туда-сюда, туда-сюда… И отсутствие в городе своего Нотр-Дама не мешает нашим химерам спорить: «Которая из них урод?» (Если подразумевать под «химерой» в том числе и ложный, навязанный миф).

Мельчает все — даже нечистая сила. Разукрупняется — но отнюдь не развоплощается, предоставляя это право человеческой личности. Для лучшего рассмотрения себя со всех сторон, истина любит в чем-нибудь отражаться. В зеркале потустороннего мира она отражается ничуть не хуже, чем в любом другом. Но это не должно нас смущать, ведь и дьявол, в конце концов, — только «обезьяна Бога».

Семейный портрет потусторонних сил в интерьере города, которого нет, далеко не полон без ведьмы. Кто же такая ведьма? Ответ на этот вопрос зависит от выбранной временной координаты. Ведьма — понятие историческое. Сейчас слово «ведьма» употребляется, в основном, или в сугубо бытовом смысле, или в устойчивом словосочетании «охота на ведьм», отсылая нас к распространенному в XY-XYIII вв. общественному настроению, получившему красивое название — «демономания». Образ ведьмы начал ассоциироваться тогда прежде всего с костром — с аутодафе. В наследство от чужой (но не чуждой) истерии нам достался страх перед ведьмой. Страх, от которого избавиться можно только при помощи огня. Своеобразно проинтерпретирован этот момент в фольклорной традиции — помните коварную, зловредную старушонку, которую любознательный Ганс или Иванушка сажал на лопату и в печку — толк!

Но связь ведьм с огнем имеет и более глубокие корни. Огонь этот — ритуальный, и ведьмы — не просто одинокие старушки, знающие толк в травах, а древние языческие богини, поклонение которым было запрещено с возникновением новой религии. На процессах против ведьм подозреваемые должны были сознаться, что летали, намазавшись кремом из трупов некрещенных младенцев, на свой шабаш — рядом с Юноной. Люди боялись мести попранных старых богов — тем более, что те не утратили своей власти. Ведьма — это еще и олицетворение темных, глубинных сил земли (не религиозных — магических) — во многих календарных обрядах под именем ведьмы сжигали зиму.

Образ ведьмы — мистического, стихийного женского начала, одновременно отталкивающего и нестерпимо притягательного, отнюдь не нужно восстанавливать по старинным трактатам — он щедро дан человек в ощущении. Чеховский дьячок Савелий Гыкин совершенно точно знал, что имел в виду, когда ночью толкал в бок спящую жену и, замирая от ужаса, шептал: «Ве-е-едьма!» Ощущение это по инерции остается с человеком, несмотря на то, что все костры давно отгорели — видимо, потому, что у ведьм очень высока способность к самопроизводству. Механизм превращения женщины в ведьму довольно прост: «Я стала ведьмой от горя и бедствий, обрушившихся на меня», — авторитетно свидетельствует канонизированная в нашей отечественной культуре ведьма — Маргарита Николаевна. Для бедного, издерганного нашего сознания, которое заставляет одновременно правой рукой неумело креститься, а левой столь же неуверенно бросать гадательные китайские палочки, что может быть характернее, чем канонизированная ведьма?! И что может быть естественнее для театра, чем воплощение образа ведьмы на сцене, ведь и в основе искусства театра и в основе искусства ведьм лежит, в сущности, одно и то же жит, в сущности, одно и то же — имитативная магия (недаром критики любовно твердят о «магии театра»).

Отказ театра от этой чрезвычайно близкой ему темы поначалу обескураживает. Казалось бы, рядом с «Бесами» непременно должны присутствовать «Ведьмы». Тем замечательнее то обстоятельство, что даже в тех спектаклях, где они могли бы быть, — их нет. Кто рискнет назвать имя настоящей ведьмы — например, в «Салемских колдуньях» БДТ? (Неоспоримые достоинства спектакля в целом несомненно оценят любители академических театров). Не нужно в поисках ведьмы еще раз сажать за решетку весь Салем, чтобы понять, что у нас только одна подозреваемая — Абигайль Уильямс. Но полноте — даже то, что она так не по-салемски спокойно и твердо смотрит в глаза самого представителя губернатора Денфорта, то, что по ее вине демономания, протекавшая в городе в скрытой форме, превратилась в эпидемию, то, что она заставляет принимать свои мнимые обмороки за вмешательство Провидения (впрочем, не вполне убедительно) — даже это не дает нам права обвинить Абигайль Уильямс И.Сенотовой в ведовстве. За всеми ее поступками скрывается вовсе не подвергшаяся дьявольской мутации личность, а все те же слишком человеческие страсти.

Ведьма — это непременно прорыв в иной (в данном случае — потусторонний) мир, попытка осуществления иной свободы, попытка инобытия. Абигайль в пьесе недаром поначалу приняли за святую: и святая и ведьма — выход за рамки реальности, все дело в знаке вектора. Но в спектакле племянница салемского пастора такая же ведьма, как и святая. Абигайль — Сенотова — просто «трудный подросток» со скверным характером и крепкими, по молодости лет, нервами. Причина ее преступного, презрительного бесстрашия, правда, несколько экзотическая — с ее родителей сняли скальпы, — но это «инфернальности» в ее облик не прибавляет. Она обеими ногами стоит на земле и вполне вписывается в этот крепко, грубо, но не наспех сколоченный деревянный мир Салема, где взгляд зацепляется за воткнутые зачем-то острые колья на крыше и где, наверное, житья нет от колючих заноз.

А остальные жители Салема тихо и незлобиво, по-семейному, по-соседски стучат друг на дружку, обвиняя в сношениях с дьяволом, а потом хнычут и искренне удивляются тому, что полгорода сидит за решеткой. Ничего не поделаешь — охота так охота! Может быть, не стоило запрещать девочкам плясать в лесу? Они ведь «только плясали, только плясали»… Ничего страшного — просто новое поколение выбирает старые игры.

В названии спектакля — «Салемские колдуньи» — заложена, по-видимому, горькая ирония, ибо ведь никаких колдуний нет, все — лишь жертвы. И Абигайль Уильямс в том числе. Ей уготована достойная кара — быть осужденной единственным человеком, суда которого она боялась. Горько плачет несчастная Абигайль Уильямс, превращенная театром в жертву потенциальная ведьма («Тоже ведь — по-своему несчастная…») — нам почему-то так хочется увеличивать количество жертв — видимо, чтобы было с кем раз-делить общий страх…

О, как знакомо это постоянное деление мира деление мира — на жертв и палачей! Иногда оно даже кажется вечным и единственно возможным. И то, что жертвы и палачи могут меняться местами — все это мало меняет суть дела. Деление мира на добро и зло, которые, находясь в постоянной борьбе, взаимоуничтожаются — пагубно хотя бы потому, что в конце концов мало что остается от самого мира. Пустота. Только вот как быть с «частью той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо»? Для охоты на ведьм ведьмы вовсе не нужны. Была бы, как говорится, охота. Мало того, наличие ведьм чрезвычайно осложнило бы, если не испортило бы окончательно этот увлекательный процесс. Невозможно охотиться, если мишень движется в параллельном измерении. Ведьма в принципе не может быть жертвой. Трудно охотиться, когда добыча настолько сильнее охотников, что и сама не прочь поохотиться за ними. Ведьму, как и саламандру, невозможно сжечь на костре — огонь является ее стихией. В любой, самой ужасной мести ведьмы всегда присутствует элемент какого-то странного, необъяснимого, «нефункционального» артистизма, что, собственно, и делает ведьму — ведьмой.

Проблема существования ведьм и иже с ними — отнюдь не проблема Добра и Зла, как ни странно. Исключительно воплощением метафизического зла нечистая сила представлялась, пожалуй, только деятелям церкви. Традиция же мирская воспринимала соседство с потусторонним миром несколько иначе. Мир просто оказался более населенным, чем это предполагалось. Более насыщенным, более полнокровным — более живым. Он был весь, буквально сверху донизу — заполнен причудливыми существами, разнообразными жизнями, только частью которых были сами люди. Реальность воспринималась как возможность и необходимость жизни — в любых формах. Мощное витальное начало — именно оно будило творческую фантазию народа, заставляя ее заселять, обживать пространство, с любопытством заглядывать за любые горизонты, не слишком страшась умозрительных запретов. Любопытство было сильнее страха. Воля к жизни.

Четкая граница, разделяющая этот мир и потусторонний, прилегла совсем недавно. После того, как возникло гипертрофированное представление о ценности человеческого облика — естественно, возник страх его утраты. Следовательно, множественность форм жизни постепенно должна была прекратиться. Русалка не могла уже спокойно сидеть на ветвях, началась всенародная борьба с волками-оборотнями и т.д. Больше всего досталось ведьмам. Основная опасность ведьмы на самом деле состоит в том, что ведьма — это активность традиционно пассивного женского начала, окончательный итог женской эмансипации. Церковь всегда держала женщину под подозрением — воля к жизни может быть в ней слишком сильна, и тогда… Что может быть ужаснее, чем женщина в свободном полете!

Не случайно образ ведьмы вызывал не только чувство страха, но и некоторое преступное благоговение, преклонение. Королева, Панночка…

«Панночки» бывают разные. За короткое время они облетели всю страну. В Петербурге тоже была своя «Панночка» — в Молодежном театре. Поднимите мне веки, я хочу ее увидеть! Но, пожалуй, только такому нервному, затравленному философу, каким предстал в этом спектакле Хома Брут (А. Марков), (вот она до чего доводит, философия-то!) могло почудиться в тяжеловатом, заземленном танце симпатичной девушки (Н.Сурковой) нечто от сверхъестественного «ведьминского» артистизма. Разве что мигание света нагнало на него страху. Опустите мне веки, спасибо…

Театр стал побаиваться стихий. Он не знает, что с ними делать, не может с ними справиться. Театру нужна ведьма — или, что то же самое, нужна драматическая актриса. Кто хоть раз ощутил на себе воздействие магии театра — тот знает: актриса, если она не ведьма — не актриса. А ведь город должен помнить одну из самых ослепительных своих ведьм — ту, которой Бог говорил «нет», а черт говорил «да!», и зрители завороженно соглашались с таким выбором…

Кстати, вы никогда не задумывались над вопросом: «Отчего это ведьмы летают?» И совсем не «так, как птицы»? Сразу вспоминаются какие-то отдельные детали, вроде уже упомянутого крема и корня мандрагоры, крови василиска (далее по рецепту), метлы или половой щетки, ступы и помела, на худой конец… С точки зрения физики, а тем более метафизики, это выглядит Не вполне убедительно. До чего же подчас технологичным оказывается наше мышление!

… Теплый летний вечер, и легкая стайка женщин, весело смеясь и щебеча, направляется на очередной пикник где-то в горах, используя при этом нетрадиционный способ передвижения… Ведьма летит и смеется. Ведьма летит — потому что смеется. Смех ведьмы — вот единственная истинная причина ее полета. По свидетельству всеми любимого очевидца, ведьма — это женщина, «безудержно хохочущая, скалящая зубы». Смех ведьмы вполне может быть рассматриваем как необходимый элемент в общей смеховой культуре. «Скалить зубы», будучи «невидимой и свободной» — призвание ведьмы.

Хочется гармонии. Путь к обретению гармонии лежит через хаос. Но уничтожить хаос — еще не значит обрести гармонию. Можно уничтожить хаос (или считать его уничтоженным), — но обрести лишь пустоту. И гармония вновь окажется недостижимой… Что вы об этом думаете, королева?