НАТАЛЬЯ АКИМОВА

Много лет назад по сцене Учебного театра металась худенькая девочка в старом выцветшем платье, с большими, красными, не по-детски натруженными руками. В дипломном спектакле «Братья и сестры» вовсю шла, хмельная гульба, голосили пекашинские бабы, а девочка, словно предчувствуя беду, растерянно, с тихим отчаянием повторяла: «Пуговичку потеряла… пуговичку…» — и все беспомощно искала ее в темноте.

Сегодня мне кажется, что на той учебной сцене потерялась и сама девочка, студентка Наташа Акимова, и ее героиня Лизка. Актриса Малого драматического театра Наталья Акимова, разумеется, имеет к ней отношение. Но страшно далекое.

Н. Акимова. Фото А. Укладникова

Наташа Акимова в тот выпускной год казалась идеальной ученицей кацмановской школы. Играя одну из самых трагичных абрамовских героинь (жизнь ни по кому так не била, как по горемычной ее Лизавете, и ни на чьи плечи столько не взваливала, как на ее, полудетские), Наташа сияла на сцене. У Федора Абрамова было написано про Лизу: «Всех зальет своей радостью», — Наташе это искусство — лучиться от радости — давалось легко и органично. Частушки и хороводы были «радостной душой» студенческого спектакля, сегодня стали его «этнографией».

А. Кацман, владевший в жизни и на сцене искусством светотени, поставил тогда со студентами комедию Шекспира «Бесплодные усилия любви». Наташа Акимова играла там грациозно и пленительно: у нее было тело «гуттаперчевого мальчика», движения отважной акробатки и душа юной влюбленной женщины — она летала на сцене, над сценой — вся роль была выстроена как танец, как полет.

За ее героинь дрожало и болело сердце — и никто вместе с тем не вызывал столько смеха в зале, как они. Сегодня Наталья Акимова смеха на сцене не вызывает. Она стала идеальной актрисой додинского театра. Тут не до смеха. Ее нынешний сценический имидж и бледное, холщовое лицо русской страдалицы могло бы стать эмблемой театра Льва Додина, его театрального Дома, который он выстраивал много лет. Актриса Наталья Акимова смотрится в этом Доме хозяйкой.

В ней воплотились представления режиссера как о русском характере, так и о русской актерской школе, призванной этот характер воплотить и предъявить миру.

Он приглушил в ее детском голосе ноту радости и изумления перед жизнью. Кого бы она сегодня ни играла — Лизу в «Братьях и сестрах» или Марию в «Звездах на утреннем небе» — везде одна и та же интонация исступленного страдания и мученичества, доведенных чуть ли не до мазохизма. То, что так поражало в студенческой ее работе по Абрамову — тихая совестливая душа, — здесь, на сцене театра доведено до крайности (как вообще до крайности доводятся здесь многие человеческие чувства и проявления). Тихая Лизкина совестливость обернулась фанатизмом. Из ее зеленых глаз ушел не только свет — они потемнели, из них исчезли кротость и великая терпеливость. И загадка русского характера с его покорностью судьбе, умением гнуться, но не ломаться, с невозможностью жить не по совести — теперь обратилась жестокостью. Можно сказать, Акимова стала идеальной актрисой «театра жестокости». Она играет мучениц, сироток, страдалиц, выброшенных «горькой судьбиной» на обочину жизни, — но какой злой блеск в глазах у прежней многотерпеливой «кроткой»! Какая кривая, болезненная усмешка, какая исступленная страсть саморазрушения…

Если в романе Петр говорил ее героине: «Мы не судьи тебе, сестра», — и Лиза плакала над этими словами, то сама она в сегодняшнем исполнении Акимовой — всем судья, судья всем пекашинским братьям и сестрам… Судья, а не заступница. Акимова и играет в технике додинского «театра жестокости» — жестко, грубо, наотмашь, не щадя ни себя, ни других. «Железом по стеклу».

В «Звездах на утреннем небе» ее малолетняя проститутка сидит в бараке на ржавой железной кровати и поет блатную «жалостливую» песню. Песня вымучивается в нечеловеческом напряжении, так не поют, а взрезают себе вены. Акимова так и ведет свою роль — «в кровь разбивая локти и колени», и в конце спектакля ее Марию, полуживую, изнасилованную и окровавленную, унесут со сцены на руках.

Вся роль — на вскрике. Тяжелейшее, физически непереносимое напряжение всего существа. Но почему-то за героинь Натальи Акимовой больше не дрожит сердце. «Кровавые» истерики в фальшивой драме — это не для меня.

Героиню не жалко — жаль актрису. Ей столько давала природа и наобещал студенческий дебют! — на сцене Моховой мы видели такой сплав совестливой, терпеливой и любящей женской души — и душевного сияния, детской мудрости и юмора, и еще какой-то особенной, чуть неуклюжей грации…

Жизнь ужасно искривила и сузила ее природу. Цельный земной характер подточила неврастения; не то чтобы отдавать радость другим — она сама-то, кажется, радоваться разучилась. На этой сцене ценилась более всего смутная, теневая сторона человеческого духа: на смену сияющей девочке с зелеными в пол-лица глазами пришла другая героиня, не щадящая ни себя, ни ближних.

В студенческих «Братьях и сестрах» Наташина игра — и роль — были как бы цитатой из стихов Рубцова: «Тихая моя родина…» Сегодня вспоминаешь совсем другое: «Родина! Еду я на родину — пусть кричат: «уродина»!

В нынешних магазинах народных промыслов — новая мода: иностранцам предлагаются сувенирные куклы — не красавицы с льняными косами и голубыми глазами, а кривые-косые уродины. Новый русский стиль. Наверное, художники думают, что такая Россия быстрее и легче уйдет на Запад.

На сцене Малого драматического все больше и больше процветает такая Россия — уродина. И дело, думаю, не в страшных прозрениях режиссера по поводу русской души, и не в знаменитом зеркале, на которое неча пенять, коли рожа крива. Рож кривых, может быть, и хватает, и жить в нашем Доме разучилися — но тогда он не продается за СКВ на западном рынке. «Широк человек, обузить надо», — говорил один из героев Достоевского, любимого этим театром. Творчество Натальи Акимовой — печальный пример такого обуживания.

А другой замечательный писатель в XX веке с тревогой писал: «Человеку не додано». В спектаклях театра на Рубинштейна человеку не додано особенно жестоко и безбожно.

Увы, сценическая судьба Натальи Акимовой, а также судьба ее героинь — тому не единственный пример.

…Раз-два,
люблю тебя,
люблю тебя,
ну почему ты не нарядная?..

Господи, до чего нарядной, и до чего красивой была на студенческой сцене угловатая девочка! — носик уточкой, брови выгоревшие — когда расплели ей светлые косы, надели алый сарафан и повели под венец…

..да на реке
оставила ведерочки…
«Что мы за люди?» —
Федор Абрамов. «Дом».