Мозговая игра импровизации по роману А. Белого «Петербург».
Формальный театр. Режиссер Андрей Могучий
26 января 1992 г.
Высшее художественно-промышленное училище имени В. Мухиной — «Муха», бывш. Центральное училище технического рисования барона Штиглица (строитель — художник Месмахер, 1896 г., Соляной пер., д. 9). Большой зал музея. Вход бесплатный*
* Каждый раз этот спектакль может идти в новом пространстве. На Пороховых, где живет театр, в Театральном музее, на ступенях Инженерного замка. Его декорация — естественная архитектура города. Наступит момент, когда спектакль сольется с отцовским телом Петербурга.
«Чрез зал, отделанный в стиле Людовика XV, входим в большой зал Музея. Он занимает центральное место и освещается сверху огромным куполом из матовых стекол, покрытых живописью. Зал окружен хорами. Красныя мраморныя колонны поддерживают хоры… На хорах, над красиво извивающимися лестницами из светло-желтого мрамора, возвышается работы Антокольского статуя основателя барона А. Л. Штиглица. В нижней галерее, окружающей зал, находятся: статуя Терпсихоры с лирой в руке: бюсты Зевса, Геры, Геркулеса, Александра Македонского.»
Вянет лист. Проходит лето.
Иней серебрится
Юнкер Шмидт из пистолета
Хочет застрелиться.
Долго били в медную кастрюлю вокруг. На счет одиннадцать зажглась свечечка, за ней другая, третья. Продувная темнота затеплилась и заиграла, отразила свечечки в бездне стеклянного черного потолка.
Зал вмещал сотню в нем сбившихся туловищ на полу и хорах: зыбь рук, голов, ушей, локтей. Сидели, стояли, ходили, друг в друга протискиваясь, — бабки с кошелками на груди и барышни Промышленного училища вольного вида, в шубы завернутыя, лавочники, студенты, рабочие, оператор с видеокамерой.
Вот: все ухнуло, стукнуло, пукнуло; как отблеском ясным весь зал просиял электричеством; и Петербург появился из двери старого шкафа, увидясь шире и толще себя написанного, околпаченный голубым колпачком звездочета. Он бежал из шкафа к очарованным зрителям, качаясь на ходулях, с богровым лицом от усилия в уши врубать тяжелые фразы тапера на пъедестале, — забил этой музыкой как топором. Аккорды в сто килограммов почти ушибали. Потом кто-то что-то шваркнул на пол со стуком, кто-то что-то швырнул через голову, листая странички зеленой забытой книжицы, сделал ижицу, другой глазки, поплевали, покричали и разошлись, расползлись в стороны по огромному залу «Мухи», залу-зданию, залу-городу, с ажурными решетками и Зимней канавкой, куполом черным блестевшего неба. Мы кубарем понеслись на космической изобразительности.
— Мое почтение!
То ли Дудкин, то ли Липпанченко, похожий на Гвоздицкого, черной шапочкой своей парадоксально мотая.
Кудрявенький, худенький, с рисунка А.Белого одиннадцатого года, с ручками палочками, детский и тепленький, Николай Аполлонович, бац-бац…
— Матушка ваша… Анна Петровна…
Зеркало не разбито, аккуратно нарезано, рама как подножие трона. — бац!
Видишь ли, Николенька, нам нужно объясниться…
Папаша дернет белый мундир и уйдет с матушкой на хоры, зацепившись за шнур оператора распушившимся зонтиком.
Бац!
Бац!
Матушка стала Сонюшкой.
Бац!
Кто-то пляшет захлопнутой крыскою, царапая воздух усами, черной пуговицей дырявя живот. Бац — Никола-а-ай! — по-ло-ныч — шепотом — батюшку вашего знаю
собственноручно покончить с «отцом» — добрый вечер, папаша — очередь нынче за Вами — партия, Николай Аполлоныч, ждет ответа — мать твоя вернулась — потруди-тесь-ка… Бац! Бац! Взрыв, фейерверк, праздник, Медный всадник, Николай Аполлоныч пушистенький встает на ходули, скользит по полу в халатике и колпачке Звездочета. Сонюшка лезет на пьедестал. На матрасе разводят огонь, гомоном сверху скрывая тихий интимный — пук!
Того, чьей волей роковой
под морем город основался…
Этот пук и есть взрыв в сардиннице Аполлон Аполлоныча, теракт перед отъездом в родное имение на воздух.
Погоди безумный, снова
Зелень оживится!
Юнкер Шмидт! Честное слово
Лето возвратится!
— Анна Петровна, голубушка, Вы любите удить рыбу?..
Издали раздался петуший, взволнованный голос, в солнечном воздухе пахнуло родным и погасило сознание.
А. Белый. Кубок метелей
Ухожу в надзвездные страны. Жемчужные края.
Чтобы омыться водами алмазными.
Звездами горячими рассыпаться.
А. Белый. Предсимфония
После первого мига сознания предстают: коридоры и комнаты — — Странно ведомы стены, уводядие в неизмеримые глуби, уводящие к «матерям», где все образы тают в безобразном…
А. Белый. Котик Летаев
Могучего поцеловало вдохновение. Андрей Белый пурпурной кисточкой халата играя, подошел, шершавя ладонь, познакомился. Обмочил лоб поцелуем. Могучий потряс худые плечи учителя, прислонил роман к стенке, попросил дунуть. Белый дунул. Могучий открыл крышку, просунул ногу, пригнул голову и вошел. И вышел на городском отшибе в районе Пороховых, где получил под театр нору навроде Дудкинской конуры. Потолок припер его к полу, коленки въехали за уши, тапера усадили с трудом. Из стенок полезли душные буки, Медный всадник оказался мерзавцем, Пороховые утонули в грязи, по дороге Могучий вмазался в гадость и, в сердцах написав на афише «Мозговая игра импровизации», прикинулся террористом Дудкиным. Он выстроил в темноте туманную плоскость, надергал из романа цитат, разбросал их по актерам, запретил издавать программки, заставил всех ходить босиком, затолкал в комнату зрителей, припер дверь дрыном, а сам сунул нос в щелку и попробовал запугать: бац! бац! конец! тонем!
Могучий явно схитрил. Ибо «Мозговая игра» романа — маска, плоскость, не имеющая поверхности и объема, безнадежная низменность Пороховых, удел террориста Дудкина.
Могучий, как Енфраншиш, на глазах уподобляет роман мелкой тарелке, бегает, шныряет, двоится, долбит по «мозгам», ловит Николай Аполлоныча за руки, сует ему тючок с бомбой, захламляет пространство вещами, обводит ими магический круг, кричит: летим, летим, бездна! сам садится в трамвай и едет на Соляной переулок, где в темноте огромного зала зажигает фонарик и пускает зайчика в стеклянную глубину. И оттуда — как Гретель путь отмечая — куда поведет: в кабинет Теляковского, на ступени Инженерного замка, Марсово поле, Шоссе Революции, Индию, Италию и Китай, повсюду куда можно проникнуть, втиснуться, разбежаться, запрокинуть голову, зажечь свечку и найти ее отражение в космосе. Вот эти променады в иные пространства, «переживания стихийного тела» Петербурга и есть главная цель режиссера, «приобщение ко второму пространству, полет в звездную бесконечность».
Могучий занят этим давно. Он распахивал окошко в «Лысой певице» и, шлепая босыми ногами, уводил ребят в беспредельность. На поклон выходил одинокий живой петух.
Он сворачивает и разворачивает материю, накидывает ее на свои плечи, пробует плечом кирпичную кладку города, выбивает четвертую стенку шкафа и ищет то место, где плоскость нашего бытия касается «шаровой поверхности громадного астрального космоса».
Здесь, зарисовывая миг, когда судьба выкинула как под ноги Могучего с «Петербургом», даю его силуэт как бы в кредит. Его тема — Пространство в вариациях спектаклей — стала спектаклем в вариациях. Каждой следующей вариации нужен порядковый номер, точная дата и сводка синоптиков. Укаждой свой цвет глаз и перекрашены волосы. Прежние очевидцы спектакля, встретив назавтра в «Пассаже» нового зрителя «Петербурга», хватают за пуговицу, возглашая:
— Фейерверк был?
— На ходулях скакали?
— Так Липпанченко или Дудкин?
— Мамашенька?!!
Сам Могучий — перманентная смена вариаций своих. То страница
…Мы живем в четвертом измерении, не отмеченном ни на одной карте.
— Голубчик, а Вы любите удить рыбу?
Послесловие. В июне с. г. на малой сцене Открытого театра (бывш. им. Ленсовета, Владимирский пр., дом 12) прошла серия спектаклей А. Могучего. Автор приступил к написанию мозговой монографии. Главы «Могучий и Енфраншиш», «Проблема птицеводства в творчестве А. Могучего», «Путеводитель по Санкт-Петербургу Формального театра», а также рецензию на последний спектакль А. Могучего «Две сестры» по Тургеневу (художник Женя Вушанова) читайте в ближайших номерах журнала.
Комментарии (0)