Оперная эпопея по роману Льва Толстого «Война и мир» — в чем ее смысл, в чем ее жизнеспособность? Не обходясь всякий раз без купюр, а иногда и переделок, вот уже сорок пять лет «всплывает» музыкальное творение Сергея Прокофьева время от времени на оперных сценах мира, интригуя слушателей и зрителей — и оставляя их, как правило, в некотором недоумении. Музыка Прокофьева сама по себе обладает непререкаемой убедительностью — только вот ближе к финалу ее слишком прямой патриотический пафос, столь понятный в 1945 году, когда не только праздновали победу, но и ждали, по свидетельству Пастернака, глубоких перемен в сотрясенном войной обществе, вряд ли может быть впрямую «взят» в наше время, когда подобный патриотизм отдает квасом и топором, а желание удержать русскую культуру на краю бездны пользуется иными выразительными средствами.
Валерия Гергиева, художественного руководителя Мариинского театра, ведет желание снова насытить русскую оперу действенной энергией и человеческим излучением. Взявшись в год Прокофьева за осуществление замысла, для нынешнего состояния культуры дерзкого и даже кажущегося безумным — провести фестиваль музыки великого композитора с четырьмя премьерами силами одного коллектива, — Гергиев обращается прежде всего к самому масштабному полотну, к «Войне и миру» с ее гигантским объемом, расплывчатой формой и смысловыми загадками.
Мое поколение не может не вспомнить знаменитой постановки Большого театра (премьера 1959 года) — скульптурно-четкие мизансцены Бориса Покровского, покоряющая экспрессивность Галины Вишневской, цементирующая воля Александра Мелик-Пашаева создали в свое время высокий образец современного музыкального театра. Врезались в память и несколько спектаклей, которыми дирижировал незадолго до горького исхода из страны Мстислав Ростропович, — лирические открытия его «Евгения Онегина» озарили огнем вольного музицирования и монументальное полотно Прокофьева. Еще двадцать лет тому назад советская оперная режиссура по праву чувствовала себя в мировом сообществе на равных, по праву праздновала свои триумфы во время гастролей на Западе. А теперь?..
«Война и мир». Сцена из спектакля. Фото В. Григоровича
А теперь — Мариинский театр в лице Валерия Гергиева затевает постановку «Войны и мира» совместно с двумя западными театрами — традиционалистским лондонским Ковент Гарден и парижской Оперой, с недавних пор выступающей на ультрасовременных подмостках площади Бастилии. И может предложить для сотрудни-чества все, что угодно — музыкантов, певцов, танцоров, хореографа, художника по костюмам, но не режиссера: западные критики всякий раз во время гастролей наших трупп отмечают, что советская оперная режиссура попросту не знакома с обеспечивающими успех «правилами игры», принятыми ныне на Западе. Есть ли у нac свои завоевания в этой области — другой вопрос. Здесь найдется материал для споров. Например, почему ни один из европейских или американских критиков не сумел сколько-нибудь внятно прочитать богатство и неординарность художественных мыслей в «Младе» Большого театра, почему компетентные немецкие рецензенты попросту не поняли смысла «Музыки для живых» Гии Канчели в блистательной Интерпретации Кахидзе и Стуруа. По-видимому, доверий западной критики к нашей режиссуре в целом подточено, и даже лучшие образцы воспринимаются — не без оснований — сквозь призму жалостного отстранения…
Как бы то ни было, нынешняя «Война и мир» явилась к нашим зрителям во внешнем обличье, созданном английской бригадой — режиссером Грэмом Викком, сценографом Тимоти О’Брайеном и художником по свету Томасом Уэбстером. В чем нельзя упрекнуть основательных англичан, так это в присутствии хотя бы минимальнейшей «клюквы» — много лет прошло с тех пор, как мы фыркали на «ляпы» в американском фильме «Война и мир» Кинга Видора. Но ведь на топорность и конфетность киноверсии Бондарчука мы уже просто мрачно рычали — и кто нам снова даст неоспоримую Наташу на первый взгляд непритязательной Одри Хепберн?
Тимоти О’Брайен разговаривает c нами на языке театра
Режиссер Грэм Викк не мог не проявить зрелого западного профессионализма — и он проявил его, прежде всего, в эпизодах войны. Здесь, явно во благо спектаклю, пошел полный отказ от купюр, на котором настаивал Гергиев: музыкальная масса обрела в динамичном, разнообразном, подчас сдобренном постмодернистской иронией зрелище ту опору, без которой она вознеслась бы в несвойственные Прокофьеву туманные высоты. Череда захватывающих картин, в которых мнимокинематографическая проработка деталей заостряет внимание зрителей, а чисто театральная световая «разделка» пространства придает сиюминутным эскизам обобщающую суггестивность, без видимого напряжения катит вперед действие огромного второго акта. Оперная эпопея предстает нам «не как длинное произведение, а как произведение неопределенной длины» (мысль американского исследователя Гари Морсона о романе Толстого). В первом акте режиссерское мастерство Викка проявляется скромнее мизансцены, спору нет, стильны и содержательны, есть и волнующие моменты, но на глубокую работу с актерами, кажется, просто не хватило, времени.
«Война и мир». Сцена из спектакля. Фото В. Григоровича
Певцы Мариинского театра читают музыкальный текст Прокофьева с редкой самоотдачей, практически все партии спеты не только осмысленно и художественно внятно, но и с вокальным блеском. Что же касается целостных образов, то здесь многое зависело от художественного опыта и чутья певцов и от их прямого фактурного соответствия толстовским героям. Не повезло способным молодым вокалистам Елене Прониной (Наташа) и Александру Гергалову (князь Андрей): им не хватило актерского злого азарта, чтобы создать не эскизы, а портреты, — при всей убедительности вокальных красок. В широком спектре актерских попаданий-непопаданий можно легко выделить два полюса. На одном — уникальный по обезоруживающей убедительности, лирической подлинности, истинно толстовской искренности Пьер в исполнении Гегама Григоряна. С первой ноты певец, не имеющий, кажется, по облику ничего общего с романным Безуховым, вбирает в себя все личностное наполнение спектакля. Партия Пьера, как сеть кровеносных сосудов, дает жизнь и движение телу спектакля. Пожалуй, без душевной поддержки такого Пьера и гигантский второй акт был бы невозможен — даже Гергиеву с его неистощимой энергией пришлось бы трудно, не подставь этот «атлант» свое плечо. На другом полюсе — Юрий Марусин, фактура которого, что называется, без зазоров ложится на роль Анатоля Курагина. Но пение Марусина доведено ныне до гротесковых звучаний, и фальшивые ноты, от которых хочется зажать уши (Наташе Ростовой, наверное, не меньше нашего), рушат до основания образ блестящего, победительного кавалера. Опера — искусство никак не реалистическое, на каком бы материале она ни взрастала: бот ведь сколь неожиданны проявления в опере большого артиста — ждешь прихода героя в дверь, а он является в окно.
Произведение Прокофьева предстало как сценическая симфония без главного героя, как конгломерат плотно сцепленных между собой личных и социальных тем. В спектакле чувствуется согласное, дельно-сосредоточенное сотворчество постановщиков (в том числе и хореографа Александра Полубенцева, чья пластическая чуткость придала сценам мира дополнительный шарм, и главного хормейстера Валерия Борисова, выведшего хор на истинно петербургский уровень) — вместе с истовым трудом певцов это формирует ту действенную энергию, которая перетекает в зал.
Зачем нам нужен сегодня этот неподъемный груз, эта тяжелая ноша, амбициозная прокофьевская эпопея «Война и мир», которую надо играть без единой купюры, от первой до последней ноты? «Любовь есть действие», — говорила Марина Цветаева. Этим действием, этим подвигом любви к музыке, к русской культуре, этим рекордным прыжком — подвигом доверия к гению Прокофьева утверждают Валерий Гергиев и его музыканты, а с ними и весь Мариинский театр свое желание остановить наш общий прыжок в бездну.
В эпилоге спектакля с задней стены срывают черное полотно, которое на протяжении всёх военных эпизодов скрывало от людей образ священного дуба. Народ снова смотрит на дерево с немым благоговением. Кто материализует эту надежду — англичане Викк и О’Брайен, которым наше будущее со стороны виднее? Или нам всем еще есть на что надеяться?
Комментарии (0)