Дж. Свифт. «Путешествия Гулливера». Национальный театр Radu Stanca (Румыния, Сибиу). Режиссер Сильвиу Пуркарете, художник Драгош Бухаджар

IV международный фестиваль «Академия» в Омске завершился невероятным подарком: впервые в России был показан спектакль знаменитого румынского режиссера, живущего во Франции, работающего по всему миру Сильвиу Пуркарете. Он — лауреат Командорского креста (высшей государственной награды Румынии) и кавалер французского ордена Искусств и литературы, десятков других престижных наград и премий, в том числе за многочисленные оперные постановки. Он настаивает на статусе фрилансера, не желая служить какой-либо определенной регулярной труппе. Тем не менее именно сотрудничество с Национальным театром Раду Станка из Сибиу, где труппа уникальна по степени актерской оснащенности, позволило Пуркарете выпустить «Фауста» и «Путешествия Гулливера», ставшие главными событиями последних Эдинбургских фестивалей.

Добавлю, что театр Раду Станка за долгую, более чем 200-летнюю историю своего славного существования лишь однажды приезжал в Россию — в «Балтийском доме» показал «Жизнь с идиотом» Виктора Ерофеева в постановке Андрея Жолдака, а затем этот же спектакль представил в Киеве. И все. Омская «Академия», включив в программу творение Пуркарете, ликвидировала пробел в наших познаниях, презентовала публике совершеннейший, изумительно стройный по стилистике образец современного, бескомпромиссного, радикального театра. Кстати, в спектакле — никаких медиа, видео и никаких признаков постдраматического театра. Классических средств выразительности, оказывается, достаточно.

Сцена из спектакля. Фото С. Марковича

Актерские игры, вдохновленные работами Джонатана Свифта, — такой жанровый подзаголовок дан режиссером спектаклю — композиции, объединившей «взрослые» части эпопеи Лемюэля Гулливера (не о великанах и лилипутах, а финал фантастической тетралогии о странствии в страну гуигнгнмов и знакомстве с струльдбругами), а также ряд других прозаических отрывков и фрагмент «Поэмы о проститутках». Автор инсценировки Лиа Бугнар опиралась еще и на доскональное знание биографии выдающегося сатирика из Дублина, точно передала его мрачную, желчную, порой свирепую ментальность, сформированную осознанием умственного превосходства над окружающими. Разумеется, от «Путешествий Гулливера» не следовало ожидать никакой красоты и нежности, бал в нем правят моральное уродство и разложение. Слабонервным и ханжам смотреть не рекомендуется! Натурализм доведен до абсолюта, причем именно блестящими, отточенными техниками актерской игры, подогретой воображением. Так что жанр стопроцентно оправдан.

Никакой проблемы не составляло то обстоятельство, что персонажи говорят на другом языке, — текста мало, а потому синхронный перевод не транслировался через наушники, а загорался на экране над сценой. Стремительно менявшиеся картины были настолько красноречивы по визуальному и пластическому ряду, что хорошо знакомому с наследием Свифта зрителю перевод вообще не требовался. А человеку перестраховывающемуся, как я, дабы не растерять драгоценностей, было полезно посмотреть спектакль дважды — с переводом и без перевода, чтобы уже всецело насладиться текстом, изобретательностью режиссера и сценографа, художника по свету Драгоша Буходжара. Ну, и хватит предисловий. К действию!

Сцена из спектакля. Фото С. Марковича

…Пока зрители устраивались на своих местах, на сцене привольно паслись, ржали и фыркали, топтали жнивье кобылицы, очень разные — поджарые и беременные, старые и молодые, здоровые и увечные, ковыляющие на костылях. Были средь них красавицы с пышными гривами, округлыми бедрами, а были и невзрачные бедняжки. В общем, модель мира. А когда прозвучал третий звонок, по периметру сцены степенно прошелся настоящий молодой гнедой конь, которого вела под уздцы девочка в белом одеянии, с распущенными светлыми волосами и ангельской внешностью. «До меня еще долго доносились возгласы гнедого лошака, который всегда любил меня: „Береги себя хорошенько, мой дорогой йеху!“» — идут титры. Пролог логично повторен в эпилоге, где тот же идеальный конь плавно шествует за полупрозрачным задником и воспринимается венцом творения: он, в отличие от людей, молчит, не врет, не суетится, исполнен благородства. А йеху — дурное племя, существа, похожие на коней и на людей, но движимые исключительно животными инстинктами. Сам Свифт (или сам Создатель) в белом парике и судейской мантии устраивается в кресле и открывает фолиант, собираясь поведать кобылицам нечто важное. Но злодейки тюкают его молотом по голове, лишают сознания и варварски разрывают в клочья его книгу. Мир йеху не нуждается ни в Боге, ни в вере, ни в мысли. И когда санитары волокут грузное бездыханное тело, под слоем соломы, мусора обнажаются чудесные изразцы — сценограф Бухаджар воссоздал точную копию пола церкви Святого Патрика в Дублине, где Свифт долгие годы служил деканом (настоятелем) и где при жизни сочинил себе эпитафию: «Наш век достоин лишь сатиры». Зачином спектакля стала его оборванная проповедь; в этом месте каденции достигает и мелодия клавесина — на протяжении всего действия звучит живая музыка английского композитора Шона Дэви, с воодушевлением исполняемая органисткой Корой Мирон. Особой запоминающейся яркости звукоряд достигает в хорошо темперированных ритмах, сопровождающих сцены социальных ритуалов: мужчины и женщины в одинаковых белых рубашках, серых костюмах и галстуках, с портфелями шествуют друг за другом по прямой линии, как роботы или муравьи. Вдруг они останавливаются и в припадке ярости дерутся, сдирают друг с друга одежду и, выпустив пар, вновь, как ни в чем не бывало, выстраиваются и слаженно маршируют.

Дистанцию времени, отдаляющую нас от Свифта и его XVII века, Сильвиу Пуркарете легко преодолевает, тасуя в своей колоде карты-картины из разных веков. Шествие и буйство офис-менеджеров — это сегодняшняя картинка. Нагой проповедник оказывается на койке в больнице для умалишенных, он унижен своей беспомощностью, его моют и кормят насильно грубые санитары — это картинка вневременная, недаром в ней возникают три глумливые ведьмы из шекспировского «Макбета». Книгу нашел мальчик в белой ночной сорочке, приехавший на деревянном коне-велосипеде. Ребенок (Александру Никоара) — преемник создателя — читает вслух взрослый дневник, напичканный химерами и полный горечи, с некоторыми запинками и паузами, оставляющими зазор для осмысления. Ему вторит старый усталый голос автора. Сочетание двух голосов — вдумчиво-пытливого и остыло-разочарованного — создает диапазон художественной ткани и рождает зону сомнений. Вот для чего и нужен был не голосовой, а экранный, в титрах, перевод.

Сцена из спектакля. Фото С. Марковича

Больницу для умалишенных заполняют люди алчные — с огромными животами, зобами, раздутыми конечностями и промежностями, их режут санитары, выпрастывая из людей мукy и мyку. Ребенок собирает муку в простынь и кладет куль грехов на колени Свифта, сидящего в инвалидном кресле. А далее в больнице появляются роженицы. Матери, одетые в тряпье, в бесформенные, грубо связанные кофты, увешанные котомками, полными младенцев, бредут в никуда — это очень напоминает документальную хронику из Косово двадцатилетней давности. Но в расстрелянных и разбомбленных Балканах детей уносили, чтобы спасти, а тут…

Одна из женщин (Офелия Попи, получившая в Эдинбурге приз как лучшая актриса) в пути дико кричит и корчится от боли, подставляет себе между ног ведро, в него льются воды и плюхается окровавленный ребенок с пуповиной. Она продолжает тупо, как зомби, идти вслед за всеми раскачивающимся широким шагом. Натурализм подкреплен фактурой (вновь браво художнику Драгошу Буходжару) — у кукольных латексных младенцев, как у живых, болтаются лысые, рыженькие и чернявые головки, желейно трепыхаются ручки-ножки. Женщины несут своих детей к тележке с электроприборами — устройству для подсчета денег и ростеру. Голос ребенка, титры: «Один очень образованный американец, с которым я познакомился в Лондоне, уверил меня, что здоровый годовалый младенец, за которым был надлежащий уход, представляет собой в высшей степени восхитительное, питательное и полезное для здоровья кушанье…» Эти сцены продажи новорожденных очень подробны и, по-моему, страшнейшие в спектакли. Матери, обменяв детей на деньги, выполняют балетные па и цирковые кульбиты (хореограф Аттила Бардос), торжествуя освобождение и обогащение. Дети, сваленные кучами на хирургических каталках, слабенько верещат, санитары их поглаживают, а повар «успокаивает» выбранного младенца, тюкнув молотком по темечку. Режет, расчленяет, жарит, приправляя солью и перцем. В зал реально проникает запах жареного мяса, а в палате клиники появляется парочка отвратительных гигантских крыс, совокупляющихся на койках, радостно поедающих остатки жареной младенческой плоти и пляшущих. Из серых крысиных шкур вылезают люди, сбросившие латексные лапы. Как раз в этом месте, примерно на пятнадцатой минуте действия, слабонервные и сбегали со спектакля…

Под какими только личинами не скрывался человек!.. Сначала думалось, что Свифт ненавидит лишь женщин — «самка йеху подпускает к себе самца даже во время беременности, она делает то, на что другое существо, имеющее здравый смысл, никогда бы не согласилось». Но нет, Пуркарете, следуя за мыслью Свифта, презирает и мужчин, выставляя проституткой особь сильного пола. На сцене возникает Коринна — «по ней не станет беспричинно вздыхать влюбленный пастушок». Верзила в туфлях на шпильках и парике, в ярко-красном коротком декольтированном платье (привет Педро Альмодовару) заклеймен яростным стихом и не менее яростным действием — проституирующую личность вымазывают в глине, обливают помоями, и, уходя, ковыляя в одной туфле, она вздыхает: «И в Ковент-Гарден на порог ее не пустят…»

Сцена из спектакля. Фото С. Марковича

Спектакль длится менее полутора часов, а в нем столько ярких сцен, что не удержаться от описательности. Чего стоит визит Гулливера к струльдбругам! «Как только струльдбругам исполняется 80 лет, для них наступает гражданская смерть», — цитата иллюстрирована средствами театра теней: люди в одинаковых морщинистых масках, драповых пальто и приличных котелках ритмично вышагивают вереницей; когда один падает, другой трогает его зонтиком, убеждается, что тот жив, но ему уже стукнуло 80, плюет, отворачивается и шагает дальше. А какой кукольный театр был разыгран в балагане проституток-лилипуток, гораздых на любые уловки, толкавшихся локтями за право сделать минет. Шлюхи раздирали на соперницах боа из красных перьев, вытаскивали из сумочек пистолеты. Они стреляли, и в них стреляли — тут уже привет всей киноиндустрии вестернов и боевиков.

«Дурные йеху! Противные йеху! Я не хочу быть йеху!» — кричит в отчаянии герой, терзаемый в своей инвалидной коляске то ли воспоминаниями, то ли видениями. «Возвращайся к йеху, ты тот, кто ты есть», — беспощадно отвечает ему глас свыше в финале. Это очень логично: показав всю низость рода людского, все грехи от чревоугодия до блуда, Свифт ведь не настаивал на том, что это единственный путь. В спектакле Пуркарете и под соломой пастбища просвечивает храм — путь к вере, к освобождению от животного ради человеческого. Вспоминается другой философ: «Путь вверх и путь вниз — один и тот же путь». Зрители, взявшие на себя труд толерантности, устоявшие в том эстетическом и физиологическом шоке, который им устроил спектакль, конечно, резко помудрели. А 18 артистов только один раз вышли на поклон. Им профсоюз не велит работать дольше обозначенного контрактом времени. Неистово разминались, в ходе спектакля чуть не каждую минуту меняли костюмы, маски, грим и пр. Но поклоны тоже считают работой. Они играют не для славы, не для гонораров, идут путем, отличным от путей йеху, — к постижению смыслов через коллаборации.

Июль 2014 г.