«1914». Либретто М. Любковой по мотивам романа Я. Гашека «Похождения бравого солдата Швейка» и драмы К. Крауса «Последние дни человечества». Национальный театр (Narodni divadlo), Прага. Режиссер и сценограф Роберт Уилсон

…Лето, Прага, жара. Сословный театр (Stavovsko divadlo — одна из сцен Национального театра) закрывает сезон премьерным спектаклем Боба Уилсона «1914». Билетов в партер нет, кассир находит мне место в маленькой боковой ложе на трех человек. Соседи — милая чешская пара средних лет — уже там. Раскланиваемся с наилюбезнейшими улыбками. Они явно настроены на необязательную болтовню до начала спектакля. Опознавая иностранца, предлагают выбрать язык для разговора:

— Инглиш?

— Инглиш, — говорю, — о рашен. Улыбки не исчезают (все-таки европейцы), но становятся гораздо суше. Продолжения диалога не последовало.

С. Червена (Время). Фото из буклета к спектаклю

В Европе нас опять не любят. Сто лет назад тоже многие не любили. Некоторые даже воевали с нами. В том числе та империя (Австро-Венгрия), гражданами которой были чех Ярослав Гашек и австриец Карл Краус. Неоконченный и широко известный на нашей Родине роман первого о похождениях бравого вояки Швейка и никогда не добиравшаяся до отечественной сцены монструозная сатирическая драма второго (Краус предполагал, что его «мировое обозрение», во многом построенное на текстах европейских газет о Первой мировой войне, будут играть в течение десяти вечеров) стали литературной основой спектакля «1914». Авторы замысла, идеи, первого импульса будущей постановки — актриса Соня Червена и композитор Алеш Брезина.

Соня Червена — актриса с мировым именем и легендарной биографией. После десятилетий триумфов на сценах ведущих музыкальных театров мира она вернулась в родную Прагу, где вышла на драматическую сцену, сыграв среди других ролей главную героиню «Средства Макропулоса» в постановке Роберта Уилсона (не первая встреча этих актрисы и режиссера). Алеш Брезина был композитором того спектакля Национального театра, как и постановки «1914» (всего несколько мелодий, очень точных по атмосфере и исчерпывающе выразительных, напоминающих о цирковой арене и немом кино, военных маршах и поминальных службах). Своей актерской индивидуальностью (во всяком случае, в этом спектакле, в других мне ее видеть не привелось) Соня Червена напоминает «священное чудовище» нашей сцены — Аллу Демидову: особая графика мимики и жеста, чеканность интонаций, интеллектуальный изыск актрисы-чтицы и актрисы-демиурга. В «1914» Соня Червена играет персонаж по имени Время, появляясь (я бы сказал, всплывая) в прологе спектакля (седые пряди, выбеленное лицо, черный балахон со шлейфом) как свидетель и судья всего, что будет происходить. И немножко как фея Карабос из «Спящей красавицы».

Сводить в единое целое брутальный юмор прозы Ярослава Гашека и трагическую, безнадежную экспрессию драматургического коллажа Карла Крауса — казалось бы, соединять несоединимое. Один должен подавить и победить другого. По интонации, атмосфере явно «побеждает» Краус, спевший реквием европейской цивилизации (хотя по текстовому объему сцен из «Похождений…», кажется, больше). Но к единству и мрачной гармонии все сводит режиссерская и сценографическая воля Роберта Уилсона, которому литературный материал нужен прежде всего для создания нескольких визуальных образов-сцен: завораживающих, трагических и поистине незабываемых.

Сцены из спектакля. Фото из буклета к спектаклю

В прологе все зеркало сцены перекрыто картинкой, сначала черно-белой, потом мозаичной: серебристые точки-квадратики, пульсирующие в лучах света. В картинке можно узнать Прагу (район Староместской площади), но вообще-то это скорее универсальный, всеобщий образ европейской городской цивилизации: покой, порядок, гармония, предсказуемость. Все то, что уничтожит Первая мировая война. Несколько музыкантов в почти пустой оркестровой яме. Появляющийся за дирижерским пультом жовиальный толстячок (Вацлав Постранецкий в роли Оптимиста) обращается скорее к публике, чем к музыкантам. «Всплытие» Времени — Сони Червены. И галопирующий выход остальных участников спектакля. Сначала в роли фланирующих городских обывателей, не желающих воспринимать всерьез страшные новости о сараевском убийстве, что выкрикивают продавцы газет.

В недлинном (сто минут без антракта) спектакле Уилсона множество действующих лиц, и почти все актеры (кроме Сони Червены, Вацлава Постранецкого и Владимира Яворского — Пессимиста) играют по несколько персонажей: рекруты, солдаты, офицеры, доктора, медсестры, матери, жены, проститутки, мужья, сыновья, раненые и убитые… У персонажей нет имен, они — маски, а скорее — марионетки. Актеры-марионетки в руках режиссера, играющие людей, управляемых нитями чужой воли. Труппа высокопрофессиональная и, можно сказать, интернациональная («1914» — копродукция трех стран, на сцене есть актеры из Братиславы и Будапешта). Играют, разумеется, на чешском языке (с английскими субтитрами), но немецкие, французские, английские фразы тоже врываются в действие как голоса большой Европы (по-русски были произнесены два слова, вот они — «трагический балаган»). Образ России (что-то страшное, варварское и очень далекое) возникает по касательной и не играет особой роли, создателя спектакля прежде всего интересует, что происходит здесь, в центре европейской цивилизации. Цивилизации, которая уходит на войну (в финале первой же массовой сцены обыватели перестраиваются с ленивого фланирования на воинственный марш).

Сцены из спектакля. Фото из буклета к спектаклю

Война расчеловечивает человека. Низводит до уровня животного (сцена с рекрутом, симулирующим (?) сумасшествие, изображающим человека-собаку, признанным, однако же, как и безрукие и безногие «симулянты», годным к строевой). Разрушает душу (один из героев — Офицер — произносит фразу, которую забота нашей цензуры о нравственности не позволяет мне воспроизвести на русском языке, поэтому воспользуюсь английским субтитром: «I will fuck your soul») и тело (в сцене в солдатском борделе и проститутки, и их клиенты — это уже даже не марионетки, а какие-то кинематы, не люди — механизмы). Сводит с ума, травит (танец группы людей в противогазах, выдвигающихся из глубины площадки, одна из самых выразительных, эффектных и страшных сцен спектакля). Меняет строй и саму атмосферу жизни: на той же городской площади теперь совсем другие люди, объятые страхом.

В. Яворский (Пессимист), В. Постранецкий (Оптимист). Фото из буклета к спектаклю

О марионетках и кинематах скорбеть все же трудно (мы ведь не в театре кукол). Но в начале спектакля возникнет старая кинохроника: толпа на Староместской площади, провожающая новобранцев. Солдаты с простыми, открытыми лицами улыбаются в камеру оператора сто лет назад. Ближе к финалу спектакля Время назовет цифру человеческих потерь в Первой мировой (36954252 человека, удивительно, кто мог подсчитать с такой точностью), и на экране возникнет видео с падающими стволами обугленных деревьев. Упадет последний ствол (последняя жертва войны), останется какая-то атомная пустыня. Самая завораживающая, самая щемящая, самая скорбная сцена спектакля.

Конечно, не все погибнут, кто-то вернется с войны, но в финальной «счастливой» песенке («a happy song to end») будет много горечи и яда и совершенно не будет счастья. Оптимист и Пессимист (персонажи скорее сегодняшние, чем столетней давности, а точнее, вне временные, универсальные Рыжий и Белый) весь спектакль будут вести диалог о том, учит ли чему-нибудь Европу, да и все человечество, опыт мировых войн, способны ли люди не повторять ошибок прошлого? Разговор вечно актуальный, а в преддверии вполне реальной Третьей мировой особенно. В спектакле «1914» собеседники не пришли к единому мнению. Сам же Боб Уилсон, великий, хотя, быть может, и несколько усталый мастер театральной картинки, стоит, как мне кажется, на позиции оптимиста из другого диалога. Того, где пессимист говорит, что хуже не будет, а оптимист радостно возражает: «Будет, будет!»

«Будет, будет!» — говорит Уилсон. Опыт, тем более столетней давности, ничему не учит человечество, вновь марширующее в последние дни. Однако «надо жить, дядя Ваня». Это, впрочем, из совершенно другой пьесы.

Август 2014 г.