Впервые я увидел Владимира Рубанова, когда учился в ЛГИТМиКе на первом курсе у А. А. Музиля. Мастер вызвал своих старшекурсников, которые уже были дипломниками, помогать нам придумывать этюды к экзамену. Среди них был Рубанов. Я не попал к нему в группу, но я помню, что им было дано задание — сделать этюд про браконьеров. Как мне уже много позже рассказал Рубанов, они со студентами сели и стали сочинять про этих браконьеров, быстро поняли, что выходит тоскливо, и сделали все другое. Два студента в этюде готовились к экзамену, писали шпаргалки и мечтали, как потом поедут с палаткой на природу, будут кататься на лодке. Их товарищ просил у них конспект, но они ему не давали. В этот момент еще один студент приносил им палатку, с которой все радостно начинали возиться, ставили ее прямо посреди общежития и читали там вслух очередной экзаменационный билет, как сейчас помню, это был «Кандид» Вольтера. Пока перечислялись все подробности — кто заболел сифилисом, кто обрюхатил Кунигунду, — конечно, конспект у них воровали… Что меня тогда поразило? Это были не самые сильные ребята на нашем курсе, но они здорово работали, и это был лучший этюд на экзамене. Все, начиная с педагогов, валялись от смеха, Кацман и Агамирзян сказали, что смотреть этюд можно бесконечно… Рубанов замечательно чувствовал юмор, подобность, реальную живую деталь. Это было безумно узнаваемо, очень просто и невероятно смешно. Я сразу понял, что вижу работу талантливого человека. Так случилось, что мы с ним подружились. Я благодарен судьбе за встречу с Музилем и не меньше — за встречу с Рубановым. Многое в профессии я постиг благодаря этим людям.

Рубанов был профессиональным артистом, поступал на режиссуру, уже послужив в провинциальных театрах. Когда кто-то из приемной комиссии (кажется, Черноземов) его спросил: «А как вы работали над ролью?», — он честно ответил: «Это зависело от того, сколько времени у меня было. Когда мы репетировали месяц, я писал роман жизни персонажа, а если у меня была неделя на роль слуги и был эпизод, где мне на голову горшок надевают, то вся задача была в том, чтобы мне нос не сломали». Володя, придя в режиссуру, уже досконально знал театр изнутри.

Он был тонкий и неутомимый придумщик, всегда предлагал что-то совершенно неожиданное. Режиссура для него — это прежде всего жесткий честный анализ материала. Он говорил: важно то, насколько реально, может быть, даже цинично ты можешь взглянуть на мотивы персонажа. Не случайно Рубанов не раз возвращался к Чехову, и до сих пор в Свердловском театре драмы идет его «Вишневый сад», который он ставил трижды, каждый раз иначе. В этом спектакле масса смешных пронзительных вещей, там есть такие открытия, которых я не встречал в других версиях этой пьесы. Я навсегда запомнил рубановский разбор «Предложения», противоположный всем «водевильным» трактовкам. В его анализе никогда не было абстрактной воды, Рубанов был предельно конкретен.

С первого шага Володя был совершенно самостоятельным художником. Он не мог по чужой указке работать. Сделав в 1979 году удачный дипломный спектакль «Моя любовь Электра» (мало кому доверяли ставить в Александринке, да к тому же на сцене Эрмитажного театра), поехал работать очередным режиссером в Ригу, в Русский театр (Музиль договорился с А. Ф. Кацем). Чем закончилась эта работа?.. Володя репетировал пьесу «Избранник судьбы» о Наполеоне. На выпуске Кац пришел в зал и начал влезать в сырой спектакль, как делают многие главрежи. Рубанов не стал ни с кем ругаться, выяснять отношения, он просто взял билет в Ленинград и уехал! После этого И. О. Горбачев договорился в министерстве, и Володе дали Свердловский ТЮЗ. Тогда это был театр средней руки, билеты шли через распространителей, а через кассу продавалось 5 % мест, были проблемы внутри труппы. Володя взял этот театр, и за годы его работы ситуация изменилась кардинально. 70 % билетов стало продаваться через кассу (фантастические цифры!), пришел другой зритель.

В. Рубанов на репетициях. Фото В. Пустовалова и из архива Свердловского театра драмы

Я приехал в Свердловск и проработал с Рубановым пять лет. От него я получил важнейшие советы, как вести себя в профессиональном театре. Он умел уберечь от глупостей, которые по молодости и неопытности я пытался сделать. Например, у меня была идея оставить артистов в антракте на площадке в мизансцене… Он мягко мне посоветовал этого не делать: «Зачем мучить людей?.. Кто-то захочет покурить, зачем делать так, чтобы тебя артисты ненавидели?» Или, помню, на своей первой репетиции я так волновался и боялся, что со страху отрепетировал сразу половину первого акта! Володя в перерыве меня отозвал и сказал: «Что ты делаешь? Если ты все придумал, сделай теперь вид, будто ничего не знаешь. Разговаривай с актерами, пусть они сами придут к тому, что ты хочешь»… Это были простые практические советы, но они говорят о нем как о прекрасном руководителе, педагоге. Что его отличало — он никогда не боялся окружать себя сильными режиссерами. При нем в Свердловском ТЮЗе состоялись многие талантливые люди, например Илья Макаров, тоже ученик Музиля, впоследствии ушедший в кино.

Еще деталь. «Спускали» разнарядку по репертуару на сезон: одна классика, спектакль к дате, сказка и т. д. Я хотел ставить «Бальзаминова», но управление культуры утвердило «Доходное место». И что делает Рубанов? Он дает мне ставить Островского, а сам берется за «датский» спектакль «Бей, барабан!». Он был щедрым и широким человеком в профессии и понимал, что мы все работаем на театр. У него никогда не было комплексов, ревности.

Рубанова не волновали фестивали, показуха, тусовка. Он был сам по себе. Он считал, что его дело — ставить спектакли, а не быть на виду. Он стремился сделать так, чтобы в театре не было интриг, чтобы у артистов было много работы. И каждый раз хотел ставить новую художественную задачу перед театром.

Рубанов прекрасно понимал, в каком обществе мы живем, знал все про советскую власть и ради дела был готов идти на какие-то компромиссы. Он был политик и стратег. Так он спас мой спектакль «Красная Шапочка», посоветовав мне сразу сказать на худсовете, что работа не готова, ее надо доделывать и пока рано о чем-то говорить… Он понимал, где не надо тупо «пробивать», где стоит оттянуть время, дать улечься страстям. Мы сдавали спектакль четыре раза, но мы его выпустили, спасли, а иначе его бы просто закрыли.

Теперь Екатеринбургский ТЮЗ — знаменитый театр. Там работает Олег Лоевский, которого знают все. Кто взял Лоевского в театр?.. Рубанов. Он понял, что Олег человек живой, неформальный, мало что еще про театр знающий, но интересный. С Лоевским был связан эпизод, характеризующий нравственные качества Рубанова. Он ставил «Прощание в июне» Вампилова и пригласил писать песни Бориса Гребенщикова, который был тогда полуопальный поэт, нигде не публиковавшийся, для театра еще ничего не писавший. У спектакля был огромный успех, но после премьеры управа вызвала Рубанова и задала вопрос: как в Театре юного зрителя мог появиться Гребенщиков?.. Дело серьезное, должна была полететь голова Рубанова, но тут чиновники перевели стрелки на завлита, это, мол, Лоевский виноват. На что Володя спокойно сказал: «Я главный режиссер, это я принимал решение о привлечении к работе Гребенщикова. Так что, если выгоняете Лоевского, выгоняйте и меня». Я знаю множество главных режиссеров, которые в подобной ситуации «сдали» бы кого угодно, чтобы не потерять свое место. Но Лоевский тогда был оставлен. Володя его сохранил.

В. Рубанов на репетициях. Фото В. Пустовалова и из архива Свердловского театра драмы

Труппа была большая, и была компания артистов, которая традиционно ела главных режиссеров. С ними никто не хотел работать, потому что это были малоинтересные актеры, им нечем было заняться, кроме интриг. И директор театра то дружил с Володей, то копал под него, периодически приглашал на постановки разных режиссеров, чтобы его выдавить. Часто дело кончалось тем, что Рубанов вынужден был выпускать спектакли вместо этих приглашенных, потому что они бросали работу и уезжали, а он как главный режиссер все переделывал. Пришел момент, когда и сам Рубанов не то что перегорел, но, наверное, уже устал от мышиной возни вокруг него и понял, что какой-то период закончился. Он был готов к тому, что его будут снимать. Но формально начальникам нужен был повод, чтобы снять главного режиссера, провал, неудача. И как раз тогда Рубанов поставил «Прощание в июне». Чиновники шли на премьеру, чтобы снимать режиссера, а увидели его триумф.

Я до сих помню этот спектакль эпизод за эпизодом. Как главный герой, Колесов, приходящий на сцену совершенно живым человеком, постепенно мертвел. Как в финале, когда герой совершал предательство ради карьеры, он (под веселую песню Юрия Антонова) бежал по вращающемуся кругу, чтобы объясниться с возлюбленной, а она стояла на авансцене с полными слез глазами, но все зрители понимали: она непримирима и не простит эту человеческую измену. Спектакль был очень современный, точно было схвачено время, когда мы все жили в конформизме. При этом было много веселья, драма проходила на фоне студенческой гульбы, всеобщего праздника, угара. Увидев этот потрясающий спектакль, даже враги Рубанова заткнулись. Они не могли не уважать этого режиссера, понимали, что имеют дело с масштабной личностью. Моя племянница, которая жила в Свердловске и училась в медицинском, ходила на «Прощание в июне» 17 раз. И не она одна, студенты стали постоянными зрителями ТЮЗа. ТЮЗ ведь силен тогда, когда не только дети ходят, а молодежь, родители, когда есть вечерний репертуар. Рубанов сделал такой театр в Екатеринбурге.

В конце работы в Свердловске Рубанов набрал курс для театра, я был там педагогом, учил ребят вместе с ним. Половина курса уехала потом с ним работать в Омск, в ТЮЗ (там он был главным в 1986–1998 годах). До сих пор в этом театре вспоминают рубановский период. Тогда заштатный унылый ТЮЗ превратился в театр со своим лицом. Помню фестиваль «Реальный театр» 1990 года, когда Омский ТЮЗ привез в Екатеринбург три спектакля: утром шел «КонекГорбунок» Ильи Макарова, вечером — мой «Удалой молодец — гордость Запада» и ночью «Укрощение строптивой» Рубанова. Зрители аплодировали стоя, и для Володи было очень важно показать свою работу в городе, из которого ему пришлось уехать. «Укрощение…» Володя потом перенес в Петербург, в театр Комедии, а омский вариант видел Константин Райкин и позвал Рубанова к себе в театр. Но Рубанов не хотел быть при ком-то.

В. Рубанов на репетициях. Фото В. Пустовалова и из архива Свердловского театра драмы

Володя был человеком совершенно интеллигентным, я не слышал, чтобы он кричал на артистов, не видел, чтобы он срывался. Он был сдержан, корректен в любой ситуации. Он редко вступал в конфликт: если человек совершал какую-то мерзость, он просто переставал общаться. Он был внутренне абсолютно художественный, творческий человек. Я уж не говорю о том, что он играл на всех инструментах! На гитаре, на фортепьяно, когда понадобилось — научился играть на саксофоне. Если он ставил артисту задачу — овладеть каким-то инструментом, он и сам это делал. Он был музыкален и прекрасно знал музыку, при том, что он из семьи не музыкантов, а геодезистов и геологов.

Во всех театрах, где он работал, его безмерно уважали и любили артисты. С ним дружили, его ценили Анатолий Равикович, Ирина Мазуркевич, Валентина Панина (которая играла в его дипломном спектакле Электру). Рубанов всегда придумывал, как сделать, чтобы артист сыграл хорошо. Если он выбрал актера — он вел его до конца. Артисты, работавшие с ним в Свердловском ТЮЗе, его обожали, сами себя называли «рубановцы». На похоронах в Екатеринбурге было много актеров разных театров (Рубанов впоследствии, через много лет руководил и Свердловской драмой, ставил в Камерном театре), они говорили о том, что вместе с ним они профессионально росли. Я помню, Володя формулировал, что режиссер должен давать артисту смысл жизни. Он об этом думал, размышлял — что он делает для артиста?.. Понимал, что артиста на репетиции нужно наполнить, дать ему ориентир, посыл к росту, к самосовершенствованию. Вспоминаю забавный эпизод. Одна артистка не очень внимательно слушала его разбор, и он ей сказал: «Ты послушай, как мы обсуждаем твою работу, нам есть что сказать. По статистике, как выявили психологи, муж смотрит на жену полчаса в день, а режиссер на тебя смотрит шесть часов в день — утром три и вечером три!» Володя умел пошутить, при этом всегда говорил правду, он все замечал — и плохое, и хорошее. Репетиция для него была очень серьезным делом, он к ней всегда готовился, собирался, концентрировался.

Анатолий Шубин, художник, с которым Рубанов работал с начала 1980-х годов, жизнь, рассказал об одном их разговоре. Как-то он спросил: «Володя, а мы бы с тобой дружили, если бы я был плохим художником?» И Рубанов ответил: «Конечно же нет». Шубин, по его словам, сначала обиделся, но потом понял, что иначе Володя не мог ответить. Профессиональные качества он ценил превыше всего. Он жил в мире творчества, он все время читал, он постоянно смотрел кино, современное и старое, очень хорошо его знал. Он умел быть внимательным к чужому спектаклю, фильму, умел видеть. Он был редактором нескольких моих фильмов, и его замечания и советы иногда буквально переворачивали мое видение эпизода, сцены. Рубанов был одним из очень немногих людей, с которыми я мог посоветоваться в процессе работы, чье мнение было всегда обоснованным, чьи наблюдения были снайперски точны. Вместе с ним мы недавно поставили «Лондонский треугольник» с Александром Гордоном, Александром Галибиным и Джульеттой Геринг в Москве, в «Школе современной пьесы». Огромным наслаждением было вновь встретиться с ним в работе…

Дмитрий АСТРАХАН
Сентябрь 2014 г.