Пока в большом зале театра «Лицедеи» велись беседы о судьбах российского цирка, за соседней дверкой в уютной атмосфере «Лейкин-клуба» шумела совершенно особая компания. Это в рамках Международного циркового форума Слава Полунин и его команда проводили беспрецедентную, первую в России дискуссию на тему социального цирка и театра.

Социоцирк — диковинное для российского циркового пространства слово, так же как пока все еще в диковинку социальные проекты в театральной среде. Приглашенная на открытие форума Чулпан Хаматова сказала жестко, но точно: «Социальная работа в России окрашена сиротско-казарменным цветом, она у нас совсем не ассоциируется с талантом». Однако сейчас в обществе в целом и в творческой среде в частности начинает меняться отношение к социальной работе и благотворительности, и происходит это именно благодаря таким талантливым людям, как Чулпан Хаматова, Яна Сексте, Вячеслав Дурненков.

ПРОФЕССИОНАЛЫ, ВОЛОНТЕРЫ, ХУЛИГАНЫ

Без всякого преувеличения можно сказать, что те процессы, которые у нас только начинаются, в Германии, Франции, Америке, Италии и ряде других развитых стран существуют на системном уровне: участие в постановке спектакля — обязательный этап в реабилитации наркозависимых в Германии, а французские больничные клоуны, работающие в онкологических клиниках, проходят подготовку не менее серьезную, чем врачи этих же клиник. А главное, всем этим занимаются не просто хорошие люди с большими и добрыми сердцами. Социальной работой занимаются самые талантливые актеры, режиссеры, клоуны, потому что, как сказала основатель французской организации «Доктор-смех» Каролин Симон, «если обычный ребенок достоин хорошего клоуна, то больной ребенок достоин только самого лучшего, самого талантливого и самого профессионального. А хороший человек — это, к сожалению, не профессия». Об этом же говорил Владимир Ольшанский, когда-то участник «Лицедеев», Желтый в «Сноушоу», а ныне профессиональный больничный клоун Италии, один из организаторов итальянской компании «Soccorso Clown». Поэтому, может быть, Симон и Ольшанский (оба ученики родоначальника профессиональной больничной клоунады американца Майкла Кристенсена) оказались яростными противниками непрофессиональной волонтерской социальной клоунады, которую придумал другой американец — Пэтч Адамс, своим манифестом разрешивший быть клоунами всем. Две российские организации, занимающиеся больничной клоунадой: «Доктор-клоун», возглавляемая Юлией Райской и Максимом Матвеевым, и «Больничные клоуны» Константина Седова, — оказались как раз между этими двумя непримиримыми лагерями. К. Седов и его клоуны в рамках форума показали в медицинском Центре им. Г. А. Альбрехта мастер-класс по клоунаде, «Доктор-клоун» — спектакль «Приключения в пижаме», поставленный режиссером Александром Хухлиным. Появившиеся как волонтерские и непрофессиональные, теперь они перенимают опыт западных коллег, открывают летние школы по обучению новых больничных клоунов азам профессии, меняют свой юридический статус и расширяют географию присутствия, но по сути профессионалами не являются. Нет пока в России необходимой для этого организационной и материальной базы. Вокруг непримиримого противостояния профессионалов и дилетантов, пожалуй, и строилась дискуссия о самой сложной и ответственной социальной работе. Все остальное время участники социосекции знакомились друг с другом. На первом подобного рода форуме познакомиться друг с другом — задача, наверное, даже более важная, чем разрешить спор между профессионалами и волонтерами.

Рассказала о своих проектах Наталья Касьянова, театральный педагог из Америки, которая занимается по одной методике и с самыми маленькими, и с самыми старенькими. Василиса Прудникова из «Клоун-Гёрлз» говорила о том, что такое клоунада в хосписе; Харальд Отто Шмидт (немецкий театр «Аларм») и Дитлинд Будде, руководитель Культурного центра города Билефельд (Германия) — о том, как они с наркозависимыми и заключенными делают спектакли на темы античных и библейских мифов (например, о Сизифе и Икаре — для наркозависимых, о Медее — для заключенных женской тюрьмы). Когда-то известная российская, а теперь немецкая клоунесса Екатерина Можаева (клоун Антошка) поделилась своим опытом социальной клоунады и педагогики. Лариса Афанасьева, руководитель «Упсала-цирка», рассказала о том, как создавался первый в России «цирк для хулиганов». Как приехала в Россию студентка из Германии Астрид Шорн и как вместе они и придумали этот «хулиганский» проект. Рассказала о работе с хулиганами и о работе с детьми с синдромом Дауна, о том, что только цирк, идущий в ногу со временем, не архаичный, а современный, способен увлечь современного подростка. Рассказала. А потом показала…

Вместе с «хулиганами» мы поехали во взрослое отделение онкогематологии 31-й петербургской больницы (той самой, которой недавно грозили закрытие и смена профиля). Поехали, чтобы посмотреть представление «Упсала-цирка» в небольшом, с низкими потолками холле больницы. Зашли туда юные артисты, без лишних слов оценили площадь и высоту пространства, стали пробовать осуществить кувырки, перевороты, подъемы и другие акробатические фигуры под этим потолком. А потом без музыки, почти в тишине (чтобы не нарушать распорядка больницы) они исполняли трюки, разыгрывали комические сценки. Ребята, казалось, были не испуганы, а, наоборот, открыты, не скрывали, что им тяжело в этом пространстве, и если что-то не получалось, сами над собой посмеивались, но при этом и поддерживали друг друга. Поэтому от начала до конца представления зритель тоже открыто и искренне болел за отважных артистов, летающих под низким «небом» больничного коридора. Даже показалось, что на эти несколько минут, переживая за них, зритель перестал переживать о себе. На следующий день в помещении «Упсала-цирка» Лариса Афанасьева провела открытый урок для группы детей с синдромом Дауна «Особый ребенок», а театр-ателье «Три апельсина» во главе с Александром Фришем занимался с ними терапевтическим жонглированием.

СМЕШИТЬ ЛЮДЕЙ — СЕРЬЕЗНАЯ НАУКА

Передо мной сидит актриса, неподражаемый клоун Жираф, ученица Этьена Декру, основатель и директор организации «Доктор-смех» Каролин Симон. Благодаря ей, профессиональная больничная клоунада отпраздновала свое двадцатилетие во Франции, благодаря ей талантливые комедианты, а не сердобольные волонтеры стали получать специальность доктор-клоун и работать во французских детских больницах.

Появилась широкая практическая и теоретическая база этой новой профессии. Передо мной сидит театральный революционер, авангардист, новатор, но вокруг не видно журналистов и театроведов, обозреватели петербургских изданий не записываются к ней на интервью, да и вообще нет никакого ажиотажа. Впрочем, это и не удивительно, театральная общественность наша, чтобы почерпнуть знания о новых путях развития театра, готова читать со словарем трактат Х.-Т. Лемана, но увидеть этот новый путь в социальной работе в больницах еще не готова.

Ну да тем лучше для меня, потому что можно просто подойти к Каролин и напроситься на разговор…

Оксана Кушляева Каролин, как вы пришли в больничную клоунаду?

Каролин Симон О, это очень длинная история, расскажу с некоторыми пропусками. Когда была маленькая — мечтала стать доктором. Мой папа был врачом, мама микробиологом. Я тоже увлекалась биологией, математикой, но и музыкой при этом. А когда мне исполнилось восемнадцать лет, я пошла работать санитаром в ожоговое отделение. Очень полюбила атмосферу больницы, но оказалась совершенно не способной сделать человеку больно. Ну что же делать: быть врачом и постоянно причинять боль, а, к сожалению, без этого не обойтись, или все-таки выбрать другую профессию. Я бросила медицинский университет и поступила в театральный, подумала: так не буду делать людям больно, наоборот, смогу заставить забыть о боли, помечтать. Ничего о театре тогда вообще не знала, ни разу ни на одном спектакле не была, в общем, оказалась очень нелепым студентом и все время всех смешила. Так что мой преподаватель однажды сказал: тебе нужно быть не актрисой, а клоуном. И я настолько потеряла надежду овладеть актерской профессией, что решила — тогда вообще буду дирижером и поехала в Париж заниматься музыкой, композицией и пантомимой с Этьеном Декру. Пантомимой решила заниматься не для того, чтобы стать мимом, а чтобы просто овладеть дирижерским жестом. Занимаясь с Декру, я открыла в себе любовь к движению, жесту, начала учиться акробатике. И как-то мне вдруг попалась книжка об истории клоунады, я ее прочитала и поняла, что я и правда — клоун, но не клоун из цирка, а клоун со старых полотен. Все детство росла в окружении картин Руальда, Широ, Пикассо. И эти картинки вдруг стали всплывать в голове, вернее, клоуны, шуты, комедианты, изображенные на них…

Кушляева И что же было после того, как вы поняли, что вы клоун со старых полотен?

Симон Мой мастер Декру мне сказал: «Вы уже двадцать лет только и делаете, что говорите, говорите, говорите, проведите хотя бы десять лет в тишине, чтобы дать заговорить вашему телу». И десять лет я ездила по всей Европе с уличными театрами, где была и клоуном, и музыкантом, и акробатом. И все эти десять лет я не говорила…

Кушляева А потом?

Симон Потом — «быстрая перемотка». Я уехала из Франции в Нью-Йорк, где пела, танцевала, играла, занималась акробатикой и комической импровизацией. Там я однажды узнала о наборе в группу больничной клоунады, которой занималась организация «Big apple circus», возглавляемая Майклом Кристенсеном. Я прошла прослушивания как клоун Жираф. То есть придумала такой образ доктора-клоуна Жирафа. У Жирафа на голове были специальные антенки, которые могли чувствовать ребенка, и хвостик, за который можно дергать. В общем, прошла обучение и начала работу больничным клоуном в госпитале Бронкса в Нью-Йорке. Там продолжала учиться, искать подход к больным детям. И постепенно мне стало казаться, что мои американские коллеги работают недостаточно глубоко. Мне нужно было знать, зачем я это делаю, как это помогает, помогает ли, мне хотелось исследовать свои возможности больничного клоуна. Ведь работа больничного клоуна — это не спектакль на театральной сцене и не цирковое преставление. Зритель такого клоуна — больной ребенок, часто после реанимации или вообще умирающий… и если понимаешь, что с ним происходит, — работаешь тоньше. А еще нужно быть выдающимся клоуном, чтобы продолжать оставаться кретином в таких обстоятельствах.

Кушляева А почему клоуну обязательно быть кретином?

Симон Потому что он должен всегда быть ниже ребенка по статусу: менее красивый, глупый, неуклюжий. Не клоун должен смеяться, а другие над ним, его наивностью, глупостью, а может быть, над его паранойей, малодушием, над его желаниями, которые он не скрывает. В общем, эта профессия требовала больших знаний. Поэтому я покинула Штаты и вернулась во Францию, где министерство культуры предложило мне развивать больничную клоунаду. Опуская ненужные детали, скажу, что начинали мы вдвоем, с человеком, которого я сама выучила, и работали по два раза в неделю в двух госпиталях. Дальше я провела прослушивание и отобрала из пятидесяти кандидатов пять, которые годились для обучения больничной клоунаде. Мне нужны были не просто профессиональные актеры, а люди, которые умеют импровизировать, умеют внедряться в медперсонал и которые готовы постоянно учиться.

Мы создали компанию «Доктор-смех», где проходит постоянное обучение новых больничных клоунов, и каждый месяц вот уже 22 года мы устраиваем проверку квалификации наших актеров.

Кушляева Как учат новичков?

Симон Мы сами научились быть тренерами для новичков. Можно сказать, что для каждого нового больничного клоуна у нас есть не один педагог, режиссер, а десять, которые на протяжении двух лет учат и наблюдают, как клоун работает. Но при этом каждый ученик имеет персонального тренера, который для него как крестный отец в профессии. Если какие-то личные трудности возникают в работе, можно с ними поделиться. Чтобы не перегореть, в этой профессии нужно уметь говорить, анализировать происходящее с тобой. Поэтому каждый месяц больничный клоун должен писать отчет своему «крестному». На данный момент у нас есть сто клоунов, мы работаем в сорока различных госпиталях. То есть мы даем примерно 75 тысяч индивидуальных спектаклей в год. Вообще хочу сказать, что мы верные ребята, если начали работать в госпитале, то работаем в нем всегда. И при этом каждый год открываем по одному новому отделению в медицинских учреждениях Франции.

Кушляева Расскажите поподробнее, как вы работаете с детьми.

Симон Для ребенка его клоун — это его «гиперссылка» на игру, на радость. Как только он видит клоуна, у него срабатывает рефлекс: сейчас будет что-то веселое, интересное. А чтобы этот рефлекс срабатывал, клоун должен приходить регулярно. Если ребенок новорожденный и у него, например, проблемы с дыханием, то мы будем выстраивать отношения с его матерью, это поможет ей расслабить руки, чтобы ребенку лучше дышалось. Мы можем спеть этой маме песенку на ее языке (во французских больницах часто лежат не знающие французского языка алжирские, марокканские, сербские, итальянские мамы и дети. А мы все эти песенки знаем и можем петь всем мамам. И они тоже нас учат песенкам). Впрочем, конечно, все по-разному бывает, каждый случай особенный и каждый ребенок особенный. Бывают очень закрытые, даже депрессивные дети. Вот, например, клоуны входят в палату к девочке, а она с ними демонстративно не общается, не смотрит, только расчесывает волосы своей кукле. И мы к ней «ступенька за ступенькой», осторожно будем подходить. Сначала, допустим, я тоже стану расчесывать шевелюру своего партнера, потом стану делать это очень интенсивно, и партнер скажет: «Ай, больно». Ребенок засмеется, и мы ему: «Ага, хорошо тебе смеяться, у тебя-то нет волос». Клоун может иногда быть наглым, острым на язык.

Настоящий больничный клоун не рисует гримом на лице, не надувает шарики, потому что это в жизни ребенка ничего не меняет. Клоун должен включать ребенка в игру, поэтому важно, чтобы больничный клоун действительно имел талант к импровизации, такой клоун не просто поможет ребенку на время уйти от проблемы, но и даст ему инструменты, которые помогут пройти через болезнь с помощью игры и воображения.

Еще очень важно, что клоуны всегда работают по двое. Никогда — по одному.

Потому что, если клоун будет один, ему захочется наладить отношения с ребенком, представиться другом ребенка (а этого совсем не нужно) или, наоборот, сделать моноспектакль. Клоун должен пять часов в день импровизировать, невозможно столько импровизировать в одиночку, ты сойдешь с ума. Когда вас двое — то есть театр, есть конфликт, есть битва, и это я обожаю. Так что главная наша задача — находить и развивать очень сильные пары клоунов, которые создадут свой театральный код, свою игру. Поэтому обучение и тренировки у нас такие длинные, почти постоянные. В нашем деле главное — регулярность. Я работаю в одном госпитале уже в течение пяти лет два раза в неделю. Мне кажется, один раз мало, а три для этой профессии — уже много. И если ты к ребенку приходишь два раза в неделю, он тоже успевает привыкнуть и будет ждать твоего спектакля, но ты не успеешь ему надоесть. А вообще мы детей даже провоцируем на то, чтобы они нас выгоняли, потому что это их право как зрителя. Ребенку очень весело выгонять клоуна, командовать им, а еще клоуну не бывает больно, и это тоже ребенку нравится. Нет цели насмешить любой ценой, есть цель подключить ребенка к игре, зажечь в нем эту искорку. Мы не любим «мудрых детей», детей, которые несут свою ношу, свой крест, так не должно быть.

Кушляева А что делать, если ребенок боится клоуна?

Симон Дети часто всего боятся, и особенно клоунов, их яркого грима. Поэтому у нас и грима-то нет совсем. Грим, который делают клоуны в театре, в цирке, нужен для того, чтобы на него смотрели издалека, а мы подходим к ребенку очень близко. И у нас есть разные варианты. Может быть, мы будем общаться с ребенком с помощью маленькой марионеточки, и она, а не клоун, скажет ребенку: «Эй, привет!» Может быть, это будет маленькая птичка, она приземлится на руку клоуну и начнет чем-нибудь лакомиться, ребенок наверняка засмеется. В этой профессии не нужно настаивать, что ты великий клоун и сейчас у вас тут будет великая игра, в этой профессии нужно быть на своем месте — ни больше, ни меньше. Нужно постоянно искать подход, соответствовать. А если ребенок все же испугался клоуна, то клоун вдруг должен его испугаться еще больше. То есть нужно с ребенком поменяться ролями. Напугать клоуна — это будет для ребенка триумф.

Кушляева До какого возраста ты клиент больничного клоуна?

Симон От младенцев до бабушек. Клоун со всеми клоун. Мы так же общаемся с мамами, санитарами, посетителями. Мы, как ярмарочные шуты, всегда в образе. Начинаем рабочий день, конечно, в обычной одежде, чтобы встретиться с санитарами и записать сведения о ребенке: что у него болит, боится ли уколов, что ему можно, чего нельзя. А потом уже знакомимся с ребенком и изображаем для него, например, чудесных пукающих драконов.

Вот, допустим, мы заходим в палату, знаем, что у ребенка опухоль мозга, тяжелое состояние, там стоят мама, бабушка, говорят: «Нет, нет, нельзя, у нас сейчас процедуры», а потом: «А, это клоун, заходи, заходи». И вот мы в палате, там малышка под маской, дышит какой-то поддерживающей смесью, санитары пытаются взять у нее анализы, девочка сопротивляется. И тут она видит нас и вопит: «Клоуны, отстой, отстой!» Мы начинаем читать нелепый клоунский рэп, девочка критикует нас: «Не так вы делаете, отстой, отстой». И все — процедура закончилась.

Подходы бывают разные. Если ребенок раздражен, озлоблен, нужно эту злобу не подавить, а перенаправить, например, на клоуна…

Кушляева Как вы относитесь к непрофессиональной, волонтерской больничной клоунаде?

Симон Я против. Больничная клоунада — это моя профессия. Я не только своим человеческим ресурсом пользуюсь, но мне нужна и моя техника, актерская техника. Можно быть очень добреньким, надувать и раздавать детям шарики, только это им мало поможет. К нам в «Доктор-смех», например, приезжал на тренинги Константин Седов, он все хотел надувать шарики. Я ему сказала: «Костя, не надо шариков». Он: «Да нет же, это работает». Ну хорошо, что работает, только тогда нам не по пути. Потому что нужно не подарки детям раздавать, а дать им источник воображения. Больничный клоун должен быть одинаково хорош как на сцене, так и в госпитале, а волонтер чаще всего очень плох на сцене. Я не буду делать операцию на сердце, если я — волонтер. Почему же я отправляю клоуна-волонтера к больному ребенку? Он достоин только лучшего, в любой момент. Я это сравниваю с питанием. Ребенок может поесть в «Макдональдсе», а может у бабушки, ребенку нравится «Макдональдс», но действительно вкусная и полезная еда у бабушки. И, пожалуйста, не нужно говорить, что волонтер — это лучше, чем ничего. В этом деле не должно быть полумер. Настоящий комедиант приходит в больницу со всем своим опытом, с актерской традицией, чтобы поделиться ею с ребенком для решения его проблем. У любителя — этих знаний нет, поэтому он пытается найти один какой-нибудь кухонный рецепт, который работает. Больничному клоуну для начала нужна очень сильная актерская база, это должен быть актер, который умеет смешить. А смешить людей — это серьезная наука.

ШАНС НА ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Если Америка, Франция, Италия — первые в больничной клоунаде, то Германия — царица театральной педагогики и театротерапии. Но приехавшие на форум «театротерапевты» Харольд Отто Шмидт и Дитлинд Будде даже по германским меркам первопроходцы в области социальной работы. Их метод — довольно необычен. Заключенные и наркозависимые, с которыми они работают, не пишут пьес, не проигрывают истории из своей жизни и не занимаются публичной рефлексией. Они работают с разнообразными пограничными мифами и сюжетами, в основном греческими и библейскими. Проходящие принудительную реабилитацию наркоманы пять недель так же в принудительном порядке занимаются репетицией спектакля о Сизифе, а заключенные женской колонии разбираются с Медеей. Во время своей презентации Шмидт и Будде рассказывали о том театре, который они делают с заключенным. И увиденное создает ощущение очень профессионального невербального физического театра. В нем много действия, работы с предметом, природной фактуры — песка, воды, света — и работы с телом. Все действие имеет свой жесткий ритм. За пять недель тела исполнителей спектакля стали натренированными, жесты и движения точными и красивыми, голоса слаженными. Это театр, похожий на изматывающий ритуал, испытание, посвящение, через которое нужно пройти, чтобы получить шанс на выздоровление…

Оксана Кушляева Что входит в курс обучения?

Дитлинд Будде Мы не учим драматическому актерскому мастерству, а проводим разнообразные тренинги: движение, жест, пластика, акробатика. Даем разные упражнения на восприятие, работаем над голосом и речью. Изучаем фехтование, игру на барабанах. Еще у нас есть занятия по ритму, а также танго, сальса.

Кушляева А почему именно такой театр вы предлагаете для терапии?

Будде Все это направлено на работу с неконтролируемой агрессией. Танец, фехтование, сценический бой и тяжелые тренировки позволяют участникам достичь пика агрессии и преодолеть его.

Кушляева Какие еще сюжеты, кроме Медеи и Сизифа, вы берете в работу?

Будде Сюжет о Минотавре, Икаре, Орландо, Агасфере и другие.

Кушляева Миф о Медее вы проигрывали в женской тюрьме, а в каких случаях используются другие мифы?

Будде Сразу хочу оговорить: мы берем не классический миф, а необходимую нам версию, например, Медея у нас в версии Кристы Вольф. Это ее роман «Медея. Голоса», где Медея представлена как жертва мужского общества. С мифом о Сизифе мы работаем с наркозависимыми, ведь наркомания — это такая бессмысленная, но затратная деятельность, настоящий сизифов труд. Миф об Икаре тоже про них, потому что наркотики сначала помогают людям, как им кажется, высоко взлететь, но затем всегда — падение.

Кушляева А Орландо — это история о сумасшествии?

Будде Нет, когда мы брали Орландо, мы хотели поговорить о женской составляющей в мужчине, о женской его части, которая может позволить уравновесить мужскую агрессивную суть. Получился очень любопытный опыт.

Кушляева Часто ли участники театротерапии выходят из проекта, не добравшись до финала?

Будде Это случается время от времени, потому что очень сложно для употребляющих наркоманов, истощенных физически, участвовать в таком непростом и психологически и физически деле, работать со своим телом, замечать тонкости, координировать работу.

Кушляева Есть ли статистика, сколько наркоманов после такой реабилитации не возвращаются к приему наркотиков?

Будде С нами работали однажды люди из университета в Белефельде, которые провели небольшое исследование, мониторинг среди групп людей, проходивших такую реабилитацию. Так вот, за те двенадцать лет, что мы работаем, можно говорить о пяти процентах участников из всего числа опрошенных, которые не вернулись к приему наркотиков.

Кушляева Только пять процентов?

Будде Но если есть эти пять процентов, имеет смысл продолжать терапию.

СУПЕРГЕРОЙ СПАСАЕТ МИР ПРИ ПОМОЩИ ВИЛКИ

Альтернатива профессиональной больничной клоунаде — социальная клоунада Пэтча Адамса. Он не смог приехать на форум — улетал в Чечню, но оставил свое видеообращение и дал интервью корреспонденту «ПТЖ», чтобы хотя бы таким образом принять участие в дискуссии.

В холле отеля, где остановился ежегодно бывающий в России Пэтч Адамс, не повернуться: около двадцати клоунов в полном обмундировании снуют туда-сюда, готовясь к отъезду в больницу. Необычные походки, сумасшедшие шляпки и смешные песни — весь этот круговорот веселья мигом исчезает в автобусе. И только высокий человек с синей прядью, вокруг которого все это крутилось, остается и спрашивает:

Пэтч Адамс Что вы обо мне знаете?

Софья Козич Вы — автор идеи и практик «больничной клоунады», ездите по больницам, приютам, домам престарелых, тюрьмам и горячим точкам всей планеты. Вы профессиональный врач, основали свою бесплатную больницу и хотите совершить революцию любви в мире.

Адамс Отлично. Для начала расскажу свою биографию, а после этого отвечу на любой вопрос. Для меня нет запретных тем, нет личного пространства.

Мне 68 лет. Я вырос в семье американского военного. Отец служил во время Второй мировой, а затем принимал участие в Корейской войне. Я был очень странным парнем: никогда не занимался спортом, не любил мужской мир драк и демонстрации силы. Начал клоуничать (to clown — неологизм Пэтча Адамса, означает «дурачиться, валять дурака», в среде больничных клоунов переводится дословно — «клоуничать». — С. К.), потому что меня доставали на военной базе, просто чтобы выжить.

Отец умер, когда мне было шестнадцать. Это разбило мое сердце. Я не успел узнать его по-настоящему. Мы переехали в Америку в 1961 году и поселились на юге, где жила большая часть черного населения США. Условия проживания были нечеловеческие. До этого я еще верил в демократию… Моя страна утверждает: мы — христиане. Но разве Иисус разделяет население на черных и белых?

В 16 лет я окончательно уверился: демократия и христианство — чушь собачья. Мой внутренний мир был разрушен настолько, что я трижды попадал в психиатрическую больницу за попытку суицида. Между вторым и третьим пребыванием в больнице я услышал знаменитую речь Мартина Лютера Кинга о равенстве белых и черных. Один миллион людей отказывался принимать эту несправедливость вместе с ним. Они выступили не с ненавистью или насилием, но с болью в сердце. Тогда я подумал: может, стоит жить, чтобы совершить революцию?

Я принял за свою жизнь два важных решения. Во-первых, выучился на врача. В США медицина — дорогое удовольствие: миллионы нуждающихся не могут получить квалифицированную помощь. Вот уже 43 года я — доктор и за все это время ни разу не взял у пациентов ни цента. Больше того: построил больницу для всех нуждающихся в Западной Вирджинии, в самом бедном штате Америки.

Второе решение — ежеминутно служить распространению любви, заботы и справедливости. Я даже составил свой «кодекс шести»: счастье, веселье, любовь, общение, творчество и размышление. Ежедневно я думаю, в какую форму облечь эти шесть качеств.

С 8 до 18 лет я уже веселил людей. Сначала чтобы защититься от тех, кто обижал, затем мне просто понравилось слушать людской смех. Но по окончании школы я решил сменить вектор: все время наблюдал за людьми и видел, что они страдают, об этом говорили их тела, лица, позы. В то время я еще не носил клоунский костюм постоянно, но был клоуном по сути: видя огорченного, расстроенного или подавленного человека, пробовал найти с ним контакт. А после этих экспериментов, в 25 лет, пошел работать в больницу.

Затем я создал больничную коммуну. Двадцать взрослых людей (трое из них — профессиональные врачи) с детьми жили в доме, где было шесть спален, как в коммунальной квартире. За 12 лет у нас бывало от 500 до 1000 пациентов каждый месяц. От 5 до 50 людей останавливались у нас на ночь. В моей коммуне все было свободно.

Козич Неужели не возникало конфликтов?

Адамс Конечно, возникали. Один из моих друзей был убит пациентом. Более 3000 из приходивших к нам пациентов имели серьезные проблемы с психикой, а у нас было правило лечить без психотропных препаратов. Дом был полон напуганных, депрессивных людей. Еще одно правило: никакого физического насилия. Применяешь силу — покидаешь дом. Но можно говорить что угодно, ругаться. Так мы стали первой в мире веселой больницей. Эдакой больницей имени Монти Пайтона.

Пациенты были разные: психические, раковые, инвалиды. Мы не брали с них денег, подрабатывали на стороне. У нас не было ни личной жизни, ни личного пространства. Мы работали без перерыва и отдыха.

Большинство новых волонтеров говорили, что не выдержат в таком режиме и недели. Но за первые девять лет никто из нас не ушел.

Козич Почему?

Адамс Да потому что было интересно. Случались и смерти. Но люди умирали легко, потому что со мной весело умирать. Представьте, вам осталось жить неделю. Что предпочтете — веселиться или пребывать в ужасе и скорби?

Для меня смешно звучит — профессиональный «больничный клоун». Ты приходишь в больницу, надеваешь клоунский костюм, работаешь два часа и уходишь. А в нашем доме первые 12 лет это происходило 24 часа в сутки. Только представьте, сколько шуток мы изобрели за это время.

Построить современную больницу стоит около 15 миллионов долларов — это много. Поэтому я решил взаимодействовать со СМИ. Сначала вышла большая статья о нас, наделавшая много шума в Америке. Меня стали приглашать читать лекции, давать мастер-классы. Теперь у меня около 50 лекций и мастер-классов, с которыми я путешествую вот уже 29 лет по 300 дней в году. Таким образом я пытался скопить немного денег, однако до сих пор остаюсь крайне неуспешным предпринимателем. Больница — дело дорогое.

В 1998 году обо мне сняли фильм («Целитель Адамс», режиссер Том Шадиак. — С. К.), и я стал известен на весь мир. После выхода фильма я ежегодно получаю около 1 млн долларов и все отдаю на больницу. Потому что неправильно работать ради денег и власти. Но возможно работать ради любви.

Теперь я вместе со своими друзьями совершаю от 7 до 20 поездок за год в те страны, где люди плачут. Например, мы были в сентябре в Японии на Фукусиме после атомной катастрофы; в прошлом месяце в лагере беженцев в Сирии. В Тринидаде я провел сутки с мужчинами, которых повесили на следующий день. Я обнял 10 000 ребят, которые потом умерли, 2 000 из них скончались просто от дистрофии. Мне грустно видеть, как все устроено вокруг. Побывав в больницах 71 страны, я отнюдь не везде себя проявлял на все сто — бывали и провалы. Но я никогда не мыслил себя как профессиональный больничный клоун, я просто старался отдать все свои силы, чтобы людям стало легче, быть человеком до конца.

Козич А как можно находиться рядом с людьми, которые умирают? Это же очень больно?

Адамс Да. Но эмоции — это способ коммуникации между умом и чувствами. Они нам нужны, чтобы действовать, так же, как ухо нам дано, чтобы слышать, а глаз — чтобы видеть. Это совсем не то применение эмоций, которое главенствует сегодня, когда человек буквально питается ими, ничего не отдавая взамен. А изначально все эмоции хорошие. Когда я обнимаю умирающего ребенка, адекватные, нормальные человеческие эмоции — злость и боль. Если я этого не испытываю, я не человек. Но у меня нет цели показать эту эмоцию: «Я расстроен, ах, как я расстроен!» Эмоция становится сигналом для мозга: как не допустить смерти других детей? Как помочь?

Теперь я объясню, почему продолжаю этот путь.