М. Булгаков. «Театральный роман».
Театр «На Литейном».
Автор инсценировки и режиссер-постановщик Игорь Ларин, художник Анна Лаврова

Было совершенно непонятно, зачем Игорь Ларин, сыгравший несколько лет назад Максудова в блистательном телевизионном «Театральном романе» Юрия Гольдина и Олега Бабицкого, вновь принимается за текст Булгакова. Вот правда, не увлекает, когда режиссер для премьеры в новом театре вынимает из загашника уже когда-то ставленное, игранное, какой-нибудь «верняк» десятилетней давности, или невоплощенную пьесу студенческой юности, которая до сих пор кажется актуальной, или… Словом, понятно. И поскольку Ларин склонен из года в год и из города в город использовать одни и те же названия, то априорного доверия к «Театральному роману» не было. И потом — нет же на Литейном второго Максима Суханова, чтобы так же гениально сыграть Ивана Васильевича или, проще сказать, Станиславского.

Но спектакль оказался совсем другим и далеко не бессмысленным.

Ларин с молодых лет тяготеет к изобразительной гротесковости, с самых первых опытов его сценическая оптика фиксировала сплошных чудовищ, он фокусировал внимание на уродствах, смаковал патологичность, его художественный мир — это мир монстров. И когда в «Театральном романе» Бомбардов (в блистательном исполнении Сергея Гамова) открывает Максудову портретную галерею великих деятелей театра (от Мольера до машиниста поворотного круга) и мы видим сонм уродов то ли из «Каприччос», то ли из Босха — это не удивляет. И читается концептуально: театр — мир чудовищ, всякой нечисти, это скопище рож и рыл.

Ларин отрывает «Театральный роман» от мхатовской первоосновы и ставит его про театр вообще. Это, видимо, верный ход: что сегодняшнему зрителю мхатовская эстетика, этюдный метод? Он, зритель, знать не знает ни Станиславского, ни Судакова, ни Павла Маркова, пародийный смысл книги утерян для кого бы то ни было, кроме профессионалов. И то каждый раз вспоминаешь, кто такой Бомбардов, стараешься не позабыть, что Торопецкая — это Бокшанская, Стриж — Судаков, а Панин — Марков… Вот Ларин и ставит про театр вообще, выпуская из пыльных кулис в ролях Ромео, Джульетты, Катерины и прочих — ветеранов театра «На Литейном» времен Я. С. Хамармера (учителя Ларина). Выходят артисты, которых ты не видел лет двадцать пять, — и ты вправду оказываешься в мире Босха и Гойи. Непонятно, правда, штампы какого театра пародируются в спектакле (может быть, советского театра 1950-х, как мы их себе представляем) и какую эстетику считывает в этих эпизодах нынешняя публика (она же и про театр 50-х имеет такое же смутное представление, как о МХАТе и мхатчиках), но то, что Новый театр Аристарха Платоновича и Ивана Васильевича — театр диковатой ряженой мертвечины, ясно всем. И Иван Васильевич (Александр Рязанцев) здесь совсем не Станиславский, а абсолютный безумец, руководящий такими же ненормальными. Театр во всех своих проявлениях представляется Ларину сном разума, прибежищем чудищ, которые разве что не «стозевны» и не «лаяй», а играют спектакли.

И эта веселенькая мысль проведена в спектакле от начала до конца. Прибавим к этому, что в мир монстров попадает чистый покойник Максудов с белым лицом (как в фильме Ларин играл мертвеца, так и тут в точности повторил рисунок), — и картина мира, выполненная маслом, будет завершена.

Но не до конца. И больше других заняла меня в этом спектакле другая история.

Вот в кабинете Августы Менажраки (Вера Миловская) Максудов видит помрежа Клюквина (Никита Кузьмин), который приносит кофе на подносе и как бы роняет его. И это лишь повод исполнить классический номер Арлекина с подносом из «Слуги двух господ» Стрелера.

А Поликсена Торопецкая (Любовь Завадская) сидит, как за пишущей машинкой, — за клавиатурой рояля. Одета по-концертному. И вся ее сцена — это виртуозный концерт, который она исполняет, сидя на рояле, лежа, крутясь и разговаривая по телефону, но не отрывая рук от клавиш. А закончив, переходит на монолог, декламируя письмо Аристарха Платоновича, в которого очевидно влюблена и потому справедливо считает, что у реки Ганг чего-то недостает (недостает, конечно, ее, Поликсены…). У каждого из закулисных служителей муз — свой номер, прямо такая «Волга-Волга».

То есть что выходит? Выходит, что истинные художники, умельцы, виртуозы — это театральные цеха, службы, закулисье. Именно здесь, среди тех, кого не видит зритель, кипят истинные страсти, царит дух высокого служения и настоящего творчества, и пока замшелые премьеры грохочут текстами монологов, невидимые работники служб — от администратора до рабочего сцены и завлита — творят настоящее искусство, реализуя идею тотальной художественности, заявленную основоположниками Нового театра.

Ларин поставил спектакль глубоко не бессмысленный, хотя и тяготеющий к эстетике 1980-х, но занимательный и увлекающий своими поворотами в театральных лабиринтах.