«Записки покойника».
Композиция по произведениям М. А. Булгакова.
В спектакле использованы фрагменты книги «Работа актера над собой» и репетиций К. С. Станиславского.
Студия театрального искусства (Москва).
Режиссер Сергей Женовач, художник Александр Боровский

У Сергея Женовача получился достаточно радикальный спектакль. Кажется, уж к этому-то режиссеру категорически нельзя применять подобные термины. И тем не менее. Правда, радикализм здесь совсем не агрессивного свойства, скорее пародийно-парадоксального. Причем без малейшей дидактики и патетической приправы. Судите сами. Где-то подспудно пульсирует мысль, что «театральный роман» сегодня если уж не невозможен в принципе, то довольно проблематичен. Тот роман, который строится на искренней и непосредственной любви автора к театру и театра к автору, на старомодном подвижничестве актеров, на вере в некую идею. Время другое… Подчас все существует на преодолении, отрицании или формальном равнодушии. В спектакле Женовача знаменитая фраза Максудова «Этот мир — мой!» категорически неуместна, да и не звучит. Нет, эти миры чужие, и каждый новый спектакль — едва ли не убийство автора. Впрочем, почему едва? Покончил же с собой Максудов у Булгакова, не выжил и здесь. Этот момент чаще виртуозно обходится, а режиссеры сосредоточиваются на комических перипетиях «Театрального романа». Женовач выбирает другое название — «Записки покойника», что тоже, конечно, наводит на множество вопросов.

Сергей Женовач, никоим образом не принадлежащий к когорте театральных ниспровергателей, уважительно относящийся к разного рода традициям, вдруг очень смешно, но откровенно замахивается на «святое». Иван Васильевич (Сергей Качанов) здесь заметно сближается со своим легендарным прототипом, создателем не менее легендарной системы-«теории». И вот уже булгаковский текст дополнен фрагментами из книги «Работа актера над собой» и подлинных репетиций К. С. Боже мой, каким комичным бредом выглядят со сцены все эти репетиции, как отчаянно фальшивят, постепенно повышая градус, Вешнякова (Мария Курденевич) и Владычинский (Глеб Пускепалис) под темпераментным руководством Ивана Васильевича. Хочется немедленно почувствовать себя Костей Треплевым и громко крикнуть: «Нужны новые формы!» А ведь правда нужны, иначе стоит застрелиться за компанию с Максудовым. Естественно — когда об этом говорит юный авангардист, но если тему подхватывает маэстро Женовач, это уже весьма симптоматично.

Он блистательно парадоксален. Откровенно режиссерский, постановочный спектакль полон самого искреннего сочувствия к автору как таковому. Не только к Максудову (Иван Янковский), но к любому другому, который сегодня для театра становится «поводом». На самом-то деле ничего ужасного в этом нет, да и началось не вчера, а времена Островского — уже легенда. Но здесь именно режиссер выводит этот авторский крик на первый план. И приглушает пародийные интонации. Дает право Максудову—Янковскому на сопереживание и сочувствие зрителей.

Сцена из спектакля.
Фото предоставлено пресс-службой театра

Здесь вообще много «авторского» в самом широком понимании этого слова. «Записки покойника» — о Булгакове и о себе. Сам Женовач когда-то побывал на позициях Фомы Стрижа и Ивана Васильевича, поставив в Художественном театре тот самый «Черный снег». Простите, «Белую гвардию». Да так успешно, что по цене билетов его спектакль долгое время конкурировал с самим «№ 13». Так что эта история ему знакома, но сейчас откликнулась в ином интонационном ключе.

При этом в «Студии театрального искусства» играют вовсе не инсценировку конкретного произведения автора. Сюжет спектакля расширяется и постепенно начинает включать в себя «всего Булгакова». Художник Александр Боровский почти «дословно» воспроизводит антураж кабинета писателя — его стол с висящими над ним фотографиями писателя и Елены Сергеевны, кровать и даже знаменитые «кремовые шторы», которые, вероятно, тоже появились в «Белой гвардии» из жизненных интерьеров. Но кабинет вдруг становится частью той самой булгаковской «коробочки». Только на нее уже нельзя смотреть извне, дистанционно наблюдая за поведением придуманных персонажей. «Коробочка» властно вобрала в себя самого Максудова—Янковского и всех прочих. Вроде бы существующие только в авторском воображении герои врываются в этот кабинет без звонков и стуков и уверенно начинают всем распоряжаться. Входят в балконную дверь, как некогда являлся гость к Ивану Бездомному, являются из люка в полу, показываются даже в ящике стола, укладываются на кровать рядом с заснувшим хозяином. И даже, кажется, размножаются простым делением, как случилось с вездесущей секретаршей Торопецкой, которая предстала в исполнении сразу трех актрис (Катерина Васильева, Евгения Громова, Мария Шашлова). Да, они — явные персонажи «снов», но сам сон до такой степени перемешивается с явью, что уже трудно отличить одно от другого. Да и сам Максудов периодически начинает ассоциировать себя то с Алексеем Турбиным, то еще с кем-то. Вдруг услышит шум под полом, на нижнем этаже, и тут же словно сами собой родятся фразы из «Зойкиной квартиры». Глянет в мутное зеркало и увидит там колыхание свечного огня в парадном зале, где бродят то ли Людовик, то ли Мольер…

Сцена из спектакля.
Фото предоставлено пресс-службой театра

А потом и этот кабинет-«коробочка» вдруг начинает терять свои очертания. Стена окажется картонной и готовой отъехать в сторону, явив нам темные и враждебные недра «театра» — его масштабную закулисную пустоту, пугающую и тревожную. Вместо фотографий и зеркал образуются прорехи, в которые начнут заглядывать персонажи, подсматривая и подслушивая, что же происходит там, внутри писательской души. Занавески обернутся занавесом, а Максудов будет искать спасения в зрительном зале, как пока еще в каком-то другом измерении.

А измерение окажется одним и тем же. Здесь который раз уже начнет рушиться пресловутая «четвертая стена», а сближения театра и жизни порой пугают. В феврале 2014-го слышать о «зареве» и «выстрелах» в Киеве, видеть внезапно врывающихся вооруженных людей в военной форме, «убитых евреев» — непросто, и зрительские мысли подчас на время улетают куда-то далеко, чтобы потом вернуться в театр. «Здесь и сейчас» порой оборачивается «здесь и всегда», провоцируя на размышления совсем другого толка.

А сквозной линией в этих «Записках покойника» тянется еще одна тема, Булгакову близкая, как, впрочем, и Сергею Женовачу. Знаменитая мелодия одиночества художника, всегда чужого среди сплоченных «своих». Будь это сплоченный «междусобойчик» Независимого театра или пока еще живая семья Турбиных. А он, Максудов—Янковский, здесь совсем один, несмотря на тесное и порой назойливое соседство придуманных персонажей. Лишь иногда, как это случается в спектакле в самом начале, они могут поддержать его замыслы и так просто сыграть сцены из «Турбиных», что сам автор позавидует и решит, что ничего не придумал, а лишь подслушал саму жизнь. Но когда в дело вмешается театр-убийца, они же услужливо наденут новые маски и начнут азартно и темпераментно губить эти авторские и человеческие замыслы на корню. Получается не слишком оптимистично, но что же делать? Это тоже жизнь, человеческая и театральная…

Февраль 2014 г.