М. Булгаков. «Записки покойника».
Композиция по произведениям М. А. Булгакова.
В спектакле использованы фрагменты книги «Работа актера над собой» и репетиций К. С. Станиславского.
Студия театрального искусства (Москва).
Режиссер Сергей Женовач, художник Александр Боровский

М. Булгаков. «Театральный роман».
Театр «На Литейном».
Автор инсценировки и режиссер-постановщик Игорь Ларин, художник Анна Лаврова

Романы бывают всякие — рыцарские и готические, авантюрные и нравоописательные, плутовские и психологические, социальные и философские. А есть такие, что способны всю душу вымотать и вниз головой с Цепного моста сбросить. Называются они «театральными» и пишутся людьми, «иссушаемыми» любовью к театру. Этой грандиозной любовной «сушью» (почти «чушью»!) Михаил Булгаков до краев наполнил свой «Театральный роман», именуемый в рукописи «Записками покойника».

Какой роман о театре мог написать «мистический писатель»? Разумеется, мистический, как ни вычеркивай из него дьявола, архангелов и Апокалипсис. В самой природе театра таится нечто близкое мистике (вере в реальность сверхъестественного), что мгновенно уловил автор «Театрального романа», еще на входе с замиранием сердца шепнувший: «Этот мир мой».

Головокружительная мистика театра способна довести до чего угодно, в том числе до того, чтобы инсценировать булгаковский роман и поставить его на сцене. Опыты уже были, и в каждом из них авторы постановок выясняли собственные взаимоотношения с театром. В нынешнем сезоне сходному постановочному соблазну поддались сразу два художественных руководителя — московский и петербургский. Сергей Женовач поставил «Записки покойника» в основанной им Студии театрального искусства, Игорь Ларин — «Театральный роман» в недавно возглавленном театре «На Литейном». Один из них — учитель для своих молодых выпускников, ни с кем из чужих практически не работавших (если не считать почти своего Евгения Каменьковича), другой — пришлый незнакомец для многоопытных актеров, немало режиссеров повидавших на своем веку. В результате привходящих предлагаемых обстоятельств возникли два весьма несхожих сценических сюжета. Попробуем разобраться, что это за сюжеты.

В московском спектакле образ Независимого театра, никогда и нигде не бывалого, явлен невероятно симпатичным. Дебютирующий в нем своей первой пьесой драматург Максудов юн, наивен и талантлив, основатель театра и режиссер Иван Васильевич талантлив, наивен и немолод, а выученные им артисты не только молоды и талантливы, но еще и остроумны, обаятельны, легки в общении. Труппа объединена студийным духом, даже сольные «номера» играются в окружении партнеров, живо оценивающих качество игры. С какой глупо-благоговейной вдумчивостью Вешнякова (Мария Курденевич) слушает письмо «с берегов Ганга», с каким дерзким актерством Пряхина (Ольга Калашникова) радуется «солнышку» и выращенному под его лучами «зерну», с какой туповатой покорностью Владычинский (Глеб Пускепалис), назначенный на роль Лариосика, ждет своей реплики, которую ему так и не суждено произнести! И с каким увлеченным серьезом вся труппа по приказанию Ивана Васильевича закалывается в финале воображаемыми кинжалами, призывая Максудова не стреляться, а последовать их примеру!

В петербургском спектакле образ Независимого театра явлен совсем другим — рутинным и больным всеми театральными болезнями разом. Максудов, съевший уже немало соли из общего театрального котла и от пересола сиганувший в реку забвения, является на сцену пришельцем из потустороннего мира и за весь спектакль ни разу не переступает незримую черту, отделяющую его от живых (и невероятно живучих в своей закоснелости) актеров. Ему противостоит возглавляющий труппу многоопытный и чуждый всякой мистики Иван Васильевич, а сама труппа представлена сборищем враждебно настроенных замшелых монстров, занятых собой и только собой. В результате на сцене возникает трагикомедия, взлетный момент которой связан с пресловутым обсуждением «Дней Турбиных», нацеленным на полное уничтожение автора.

И. Янковский (Максудов). СТИ.
Фото предоставлено пресс-службой театра

Назначая на роль Максудова 23-летнего дебютанта Ивана Янковского, а на роль Ивана Васильевича — верного соратника Сергея Качанова, делая репетицию любимых «Дней Турбиных» кульминацией спектакля, Сергей Женовач вслед за автором романа утверждает: «Этот мир мой».

Игорь Ларин, исполняющий роль Максудова сам, вводит своего героя в мир, чрезвычайно далекий от его театральных фантазий, кульминацией спектакля делает «собрание старейшин» и развертывает его в настоящий шабаш. Тем самым он откровенно заявляет: «Этот мир чужой».

В спектакле Женовача «сны и кошмары начинающего литератора» обретают плоть («Пришли эти люди из снов…») и начинают самостоятельную жизнь на сцене, порой весьма бесцеремонно обращаясь с тем, кто их увидел и описал («Что видишь, то и пиши…»). Первым явился кошмар прямо из «Бесов», принял облик директора Независимого театра и начал распоряжаться, как у себя дома, а потом исчез неведомо куда. Некоторые, как Николка Турбин, появятся, повздыхают, пробормочут что-то и обратно уходят. А иные прямо на кровать пристраиваются. Когда прилегла с краешка Елена Тальберг, еще туда-сюда, к ней подсел разлетевшийся с мороза Шервинский — тоже объяснимо, но когда Максудов обнаруживает рядом с собой мирно спящего Ивана Васильевича и опознает в нем давешний кошмар, его изумление превышает всякую меру. А отец-основатель Независимого театра, только что поцелованный в лобик тетушкой, лежит себе на спине с закрытыми глазами и сложенными на груди руками, грезит о чем-то, и хоть бы хны. Получается, что «сны» в спектакле связаны с сочинительством, а «кошмары» — с их воплощением на сцене.

Максудов, с большой искренностью сыгранный Иваном Янковским, запутывается в своих сновидениях, дрожит от нетерпения, вопит с детским отчаянием: «Когда же пойдет моя пьеса!..» и едва не стреляется от отчаяния. Особенно хороша сцена, в которой он воображает себя героическим полковником Малышевым, не подозревая о том, что ведет себя при этом как самый настоящий Мальчиш-Кибальчиш.

Иван Васильевич в блистательном исполнении Сергея Качанова говорит мало, больше помалкивает, смотрит куда-то «в себя», иногда благостно улыбается, а реплики выпаливает с внезапностью на что-то решившегося человека. Но это — дома, на Сивцевом Вражке, а перед началом репетиции он совсем другой. Отплывают в глубину сцены фрагменты декорации, отъезжая, кружится балкон, а он все говорит и говорит нескончаемый монолог о призвании артиста, не замечая ничего вокруг. Блаженный «придурок», видящий театральные сны наяву. Донкихотствующий «идиот», грезящий об идеальном артисте и для аргументов здравого смысла непроницаемый. Стоит на авансцене, в глубокой задумчивости, подперев подбородок ладонью, спустившись, проходит вдоль первого ряда к режиссерскому столику, садится за него, обхватывает голову руками и долго-долго молчит. В нем легко опознается режиссер как таковой, лишь слегка напоминающий Женовача. Качанов далек от прямой пародийности и использования фарсовых приемов. Ему интереснее схватывание самого процесса режиссерского мышления: решение близко, но мысль вязнет и ускользает, «щелчка» не происходит, и решительно непонятно, как играть сцену ожидания в «Днях Турбиных».

И. Ларин (Максудов), С. Гамов (Бомбардов).
Театр «На Литейном».
Фото В. Васильева

И пьеса хорошая, и артисты замечательные, и режиссер — умница, а сцена «не идет». Артисты не манкируют, они стараются (особенно прелестна в своем старании артистка Вешнякова, репетирующая Елену), но ничего хорошего из этого не выходит. Реплика Елены (Мария Курденевич) «Еще зарево…» повторяется вновь и вновь, раз за разом на сцену вылетает Шервинский (Дмитрий Липинский) и шикарным жестом протягивает ей цветы. Напрасно. В сновидении, мучившем воображение Максудова в начале спектакля, у героев, исполняемых теми же артистами, все получилось влет, воздушно, в одно касание, а сейчас не получается, хоть тресни. Иван Васильевич бьется с ними, прогоняет сцену снова и снова, но добивается лишь того, что загоняет исполнителей до потери всякого живого чувства и понимания. Это гомерически смешно, потому что невероятно правдиво.

Мистика Игоря Ларина горше, печальнее, мрачнее. Роман, написанный покойным писателем, отослан почтой в ту самую труппу, которая его погубила. Актерам Независимого театра предстоит ознакомиться с посланием, припомнить события прошедшего сезона и воспроизвести на сцене, «как все это, собственно, происходило». В исполнении Игоря Ларина Максудов предстает инфернальным режиссером, пришедшим прямо с того света в сложившийся коллектив с вполне бредовой идеей — сотворения нового авторского театра: «Я новый!.. Я неизбежный, я пришел!..»

Один за другим на сцене возникают почти босховские типы: потасканный Гамлет (Михаил Щетинин), потрепанный жизнью Ромео (Сергей Заморев), смехотворный Отелло (Александр Жданов), изрядно подержанная Дездемона (Нонна Самарина), самозабвенно фальшивящие Катерина (Татьяна Болдина) и Борис (Александр Безруков). Демонстрируя свои умения, актеры Независимого театра безбожно раскрашивают слова, нещадно плюсуют, впадают в аффектацию и, не замечая того, доходят до пародии на самих себя. Максудов смотрит на их старания сторонним взором и ничего не говорит, а когда что-то все-таки произносит, стена непонимания между ним и актерами уплотняется еще больше.

Зато Иван Васильевич все понимает отличнейшим образом, и ему прекрасно все удается. (Александр Рязанцев превосходно сыграл типичного народного артиста — лауреата, депутата и члена всевозможный комиссий, а по совместительству закулисного кукловода труппы.) Затеял интригу по уничтожению писателя, заранее назначил исполнителей, проинструктировал их и мастерски осуществил постановку треклятого обсуждения пьесы. Именно его напоминающий о «сверхзадаче» вопрос: «Это всё?..» превратил обсуждение пьесы в сознательную экзекуцию автора. Слова о «южных ночах» повлекли за собой хоровое пение «Нiч яка мiсячна…» c наглым посвистыванием подголосков. Уже никем не подстрекаемые, актеры пошли вразнос и устроили хамскую пляску под громогласно распеваемые «Гоп, мої гречаники». Кончилось тем, что затравленного Максудова загнали в кофр, закидали ненужной бутафорией и увезли прочь со сцены.

И. Ларин (Максудов), Е. Тележкин (Фома Стриж). Театр «На Литейном».
Фото Д. Пичугиной

Если бы явившийся из непонятного далека Максудов помнил только это, мы увидели бы сатиру щедринского замеса. Но в его памяти всплывают и другие картины: медлительный взмах ресниц золотого игрушечного коня, таинственно оживающая под пристальным взглядом скорбная и прекрасная статуя, льющиеся с колосников струи света, актерские гримы, парики и костюмы… И потому печали в петербургском спектакле больше, чем сатиры, а тайного знания какой-то самой главной правды театра больше, чем печали.

Сергей Женовач поставил спектакль о смешной, нелепой, порой раздражающей и временами доводящей до белого каления, но реальной силе театрального идеализма. Игорь Ларин поставил спектакль о реально ощущаемой тайне идеального театра, скрытой в глубине любого театрального организма. Два совсем разных спектакля дают один ответ на вопрос, вынесенный в название статьи: театр, какой бы он ни был, стоит того, чтобы его любить и истратить на него свою единственную жизнь. Пусть для любого, кто не был «иссушаем любовью» к театру, это утверждение звучит как бред, чушь, маразм, но и московские, и петербургские артисты сделали все, чтобы истина этого утверждения дошла до последнего зрителя в последнем ряду.

Февраль 2014 г.