О. Мухина. «Ю». Небольшой драматический театр.
Режиссер Лев Эренбург, художник Валерий Полуновский

Впервые Лев Эренбург обращается к современной пьесе. Впервые в спектакле НДТ конкретно обозначено место действия — Москва. И даже можно определить время — 1960–1970-е годы, дети — послевоенное поколение, родители — воевали молодыми… Вожделенная «Москва» чеховских героинь обернулась типичной советской коммуналкой, картонными призраками памятников на заднем плане, ворохом трамвайных билетиков, обрывком лозунга… «Москва не так далеко, как вам кажется, нужно только захотеть в ней оказаться», — говорит один из героев, словно иронически отвечая сестрам Прозоровым.

К «новой новой драме» Оли Мухиной Эренбург подходит с тем же инструментарием, что и к «новой драме» Чехова и Горького. По-импрессионистски непринужденно написанная, чуть гротескная, чуть абсурдистская пьеса податливо раскладывается на этюды. Эфемерные милые чудаки Оли Мухиной, которые «смеются, пьют чай и танцуют», превращаются в трагикомических персонажей Эренбурга. Те, которые не смеются, — хохочут до истерики или сквозь слезы, пьют водку из чайника, и танцы их — белогорячечные конвульсии, эротические экзерсисы на фоне двери в туалет, и в финале — коллективная пляска под зажигательный ритм электрического разряда. Избыток воздуха в пьесе заполняется бытом; намеки, игриво разбросанные драматургом, разрастаются в мотивировки, физиологически и психологически оправданные. Едва намеченные любовные хитросплетения превращаются в равнобедренные треугольники, воздушная паутина влюбленностей, опутывающая персонажей пьесы, повисает кандалами, морскими узлами, затягивается петлей на шее.

Е. Карпов (Андрей).
Фото И. Тимофеевой

Там, где в гостиной у эренбурговских Прозоровых стоял умывальник, на кухне московской коммуналки за целомудренной занавеской помещается ванна. В «Трех сестрах» герои постоянно пересекались у умывальника, словно пытались смыть с рук — пыль старой жизни, неизбежную грязь, без которой нет желанного труда… Теперь в их распоряжении целая ванна. Только никто в ней не моется, да и воды здесь нет. Туда валятся — пьяные, несчастные, зареванные, там режут вены. Пытаясь умыть и отрезвить не стоящую на ногах Сестру (Татьяна Рябоконь и Мария Семенова), Аня (Вера Тран) нечаянно выливает ей на руки ведро крови.

Любовь или ненависть всегда настолько переполняет героев Эренбурга, что это просто не может не выражаться физически. Соленый Вадима Сквирского в «Трех сестрах» любил Ирину до зубной боли и щипцами вырывал свое чувство, сгибаясь пополам. В «Ю» физическое страдание не избывает душевное. Одно наслаивается на другое, они множатся до такой степени, что остается только помирать. Что персонажи с веселой готовностью бессмертных и делают. Герои комично одержимы тягой к самоубийству, но это, видимо, тот случай, когда кровопускание не облегчает течения болезни, настолько она запущена.

В пьесе Мухиной у всех один диагноз — влюбленность, да и симптомы почти одинаковые — «легкость в мыслях необыкновенная», чай, вино, танцы и смех… В московском воздухе, наполненном мелодичным шумом города, перезвоном стаканов и стуком каблучков, растворяется и смутный призрак войны, и любая боль утихает, и сама идея смерти меркнет перед обезоруживающей улыбкой персонажей. Герои спектакля дергаются во сне, когда слышат слово «любовь». Горстями глотают таблетки. Острые любовные боли, судя по всему, не отпускают их ни на минуту. «Вот — опять! ЛЮБОВЬ. Хорошо, я подожду, когда это слово потеряет смысл, когда от него устанут ваши губы, когда вы не сможете его выговаривать, когда вам станет только смешно! ЛЮБОВЬ ЛЮБОВЬ ЛЮБОВЬ». И слово теряет смысл. И любовь теряет смысл, и становится смешно, когда, обезумев от бессилия, герои бесконечно стреляются, замахиваются друг на друга чем попало — штопором или консервным ножом, воскресая раз за разом, раз за разом сталкиваясь с такими же недотепами-соперниками за одним столом. Любовь у всех засела в печенках, ею надышались, как ядовитыми испарениями. Поздно надевать противогаз. Поздно пить боржом, водку и «триметил что-то там бутан».

Сцена из спектакля.
Фото Е. Дуболазовой

В каком-то смысле человек на сцене НДТ приближается к гармонии тела и духа. Другой вопрос, что и тело, и дух героев неисправимо нелепы. Бестелесные персонажи Мухиной обретают земную оболочку в руках опытного врача. Если в пьесе герои запросто улетают в московское небо, то в спектакле траектория их полета гораздо конкретней — вниз, на московский асфальт. Любовь их земная, настоящая, слитая с бытом, с физиологией. Значит, неизбежно — жалкая. Это любовь, которая заставляет героиню Ольги Альбановой вернуться к нелюбимому мужу, чтобы оставить ему таблетки и не суметь больше уйти. Ах да, она хочет уйти — от алкоголика, который в пьяном бреду видит бога, к безногому инвалиду. Это любовь, когда юная, тонкая, но уже измученная неразделенной страстью, все время натянутая, как струна, Аня Веры Тран спокойно вытирает за обмочившимся в алкогольном забытьи Андреем. Это смешная и трогательная любовь — красить губы перед самоубийством, разговаривать с пеплом любимого…

Любовные треугольники порождают дурную бесконечность изобретательно сочиненных, но — ожидаемых неловких ситуаций. Сева (Вадим Сквирский), натянув противогаз, одурев от ревности и безысходности, насилует чужую возлюбленную Пирогову (Татьяна Колганова). Под ошарашенно-надрывный крик Пироговой"лЮблЮЮЮЮ!!" на сцене появляется влюбленный в нее Андрей и предмет ревности Севы — Сестра. Немая сцена. Пьеса превращается в комедию положений. Трагикомедию положений.

Если пьесу «Ю» сложно и бессмысленно пересказывать из-за необязательности «квазичеховских» диалогов, размытой и несущественной фабулы, то спектакль «Ю» пересказать невозможно из-за перенасыщенности. Эренбург и его труппа находят, как всегда, оправдание каждой детали, каждой фразе, сочиняют истории для всех персонажей. И «Ю» очень благодатный материал. Мельком упоминается, что у Андрея рубашка испачкана чернилами, — и Андрей Евгения Карпова становится поэтом, пишет на манжете стихи Наташе. Из туманных разговоров Барсукова-старшего и Елизаветы Сергеевны рождается драматическая история их любви — она не дождалась его с фронта…

Это увлекательная история о том, что все любят не тех, кто любит их, все хотят умереть и у них не получается, а потом получается. Можно сказать, что впервые у Эренбурга счастливый финал. И впервые — однозначный. Что может быть ясней, чем радостная смерть, расцвеченная елочной гирляндой?

В. Сквирский (Сева), Т. Колганова (Пирогова).
Фото Е. Дуболазовой

Любовь до гроба, любовь за гробовой доской — эти романтические (или трагические) клише преследуют героев спектакля. Возникает крамольное ощущение обесценивания и любви, и смерти.

До этого в спектаклях Эренбурга всегда была «вертикаль». Город на «С», Мадрид, Москва… У героев «Оркестра» была музыка, которую они извлекали буквально — из себя, растворялись в ней, перерастая самих себя — несчастных, жалких — прекрасных. Сейчас — на сцене Москва. Поезд дальше не идет, картонные вагончики на штанкете шатаются, но никуда не везут. «Музыка звучит, все танцуют».

Метод НДТ — открывать, вскрывать, обнажать скрытое. В «Ю» скрытого оказывается то ли слишком много, то ли слишком мало. Трагикомический эффект в спектаклях Эренбурга высекался за счет постоянного существования героев в двух планах — проявления чувств нелепы, беспомощны, неумелы, но чувства — прекрасны, высоки настолько, что их не выразишь ни словами, ни поступками. В «Ю» чувство одно, простое, обнаженное, нутряное. Его самое адекватное выражение в названии, в удивительном звуке, в крике Пироговой, который срывается на «Ю». Название спектакля читается не как английское «ты», «only you» — «только ты», а именно как нелепый, смешной русский звук. Коротко и ясно.

Февраль 2014 г.