…Бежишь, и никак не можешь убежать, хочешь плакать — и смеешься, хочешь сказать одно — и говоришь совсем другое… и почему-то ты в красных трусах в горошек, которые вовсе не идут к шляпе с полями… Все вокруг падают замертво, поднимаешь их, а они снова падают. Сверху веревка, хватаешься за нее. Рукав платья оживает и проглатывает руку. За тобой гонятся марионетки, бьют дубинками по голове, поворачиваешься, даешь сдачи… Были у меня жена и дочь, а потом взяли и ушли куда-то, куда-то, где все совсем не так, как здесь. Просыпаешься, кричишь: «Умер, кто-то умер!» Нет, все живы…

«Новый цирк» вытеснил старый и вот уже практически вытеснил театр с европейских подмостков. Восьмой Чеховский театральный фестиваль стал фестивалем «нового цирка» как нового театрального явления. После двух спектаклей «циркачей» — «Оратория Аурелии» Виктории Чаплин и «До свидания, зонтик» Джеймса Тьере — хочется разобраться в мотивах такой видовой подмены.

Папа оторвал себе большой палец, чтобы меня повеселить. Он всемогущий, мой папа, только лучше бы он этого не делал. Совсем не весело. Потом взял на руки и подкинул, сказал: «Как в цирке». Я плачу. Не люблю цирк.

В основе любого циркового представления лежит трюк. Классический цирк выпячивает его, открыто демонстрирует достижения человеческой смелости, ловкости, воли, виртуозного мастерства. В «новом цирке» трюк существует в нескольких ипостасях: как идеальная иллюзия, вызывающая ощущения чуда, волшебства, как шутка и как фокус, проделанный неумело, намеренно разоблаченный. Все это сплетается в хитрые комбинации, когда после веселого пустячка на нас обрушивается калейдоскоп чудес или, наоборот, трюкач, продемонстрировав нечеловеческую виртуозность, будто сам становится заложником своего умения.

А. Тьере. «До свидания, зонтик».
Фото R. Haugton из архива фестиваля

Как осьминог, как актиния, потом как фонтан, бьющий сверху вниз, как ствол огромного дерева или как много переплетающихся стеблей проросшего бобового зернышка (из сказки про дурака Джека), развевается сноп канатов, подвешенных на огромном крюке под потолком. По ним пробегает волна, вторая, третья — и они пульсируют, дышат, кто-то передвигается по канатам, пытается выпутаться и не может. Вот он, главный персонаж, самый живой, самый большой, самый интересный…

Старинный комод красного дерева, украшенный резьбой, с изящными ручками пережевывает женщину, открывая по очереди свои четыре рта: то нога покажется, то рука, то голова…

Спектакли Джеймса Тьере и Виктории Чаплин можно было бы назвать не просто «новым», а современным, актуальным цирком. Узнаваемый мир, в котором вещи управляют человеком, а виртуальное и реальное так перемешались, что никто уже не в состоянии отличить одно от другого. Человек здесь не центр мироздания, а муха, попавшаяся в паутину: пытаясь выбраться, он еще больше увязает. Современный мир — это ловушка, лабиринт, выйти из которого можно, только став его частью. Герой Тьере, подчиняясь прихоти собственного кресла или пиджака, то сливается с этим миром, превращаясь в вещь, в шелестящие колосья, в большого богомола, то вдруг вырывается, борется с ним и проигрывает, всегда проигрывает. Женщины в его спектакле то ли духи, то ли тени, потом животные, растения-вьюны, безвольно висящие на канатах, а в финале уже просто мертвые тела, лежащие на сцене. И как бы ни суетился главный герой, ему не оживить их…

А. Тьере. «До свидания, зонтик».
Фото R. Haugton из архива фестиваля

Маленький, щуплый кудрявый человек на авансцене. Играет пронзительная скрипка, а он энергично открывает рот и размахивает руками так, словно мелодия — это его речь. Ты прислушиваешься и начинаешь различать слова, понимать язык этого мира, состоящий из звука, мимики, жеста, фокуса и трюка. Вот что говорит человек: «Были у меня жена и дочь, а потом взяли и ушли куда-то за границы этого мира, куда-то, где все совсем не так, как здесь. Их нужно найти, вернуть»… Так мне послышалось.

Аурелия — француженка, изящно, по частям вылезающая из большого комода, скользящая по переправам, возникшим из ее длинного алого шарфа, ускользающая, исчезающая, неуловимая. За ней бежит мужчина, маленький, уставший, неизобретательный, негибкий. Он зовет — никто не отзывается, догоняет — и никогда не догонит.

Героиня спектакля «Оратория Аурелии» бесконфликтно растворяется в материальном пространстве, становясь к финалу лишь небольшой частью вещного мира. В результате заключительного трюка чрево ее оказывается тоннелем для поезда, курсирующего по кругу игрушечной железной дороги. Женщина, вторая половинка человека, в пространстве этих двух спектаклей убегает и в итоге растворяется, исчезает. А мужчина — беспомощен, мелок, одинок и смешон. Торжествует мир вокруг, торжествует цирк. Мир-цирк съедает, поглощает своего создателя, платя ему так за долгие годы горделивого трюкачества.

«Новый цирк» выработал свои законы сценического существования. Часть из них опровергает законы физики (нет силы притяжения, вертикаль и горизонталь, верх и низ часто меняются местами), а часть — биологии (наука бессильна объяснить постоянные видовые метаморфозы, происходящие с героями спектакля). Логика «нового цирка» — это логика никогда не прекращающегося сновидения, нашего общего мирового анабиоза. Оттого, при всей внешней парадоксальности, он по сути своей ближе ныне живущим, чем классическая театральная условность. «Новый цирк» — это перманентное «дежа вю» современного человека, его сон наяву.

…Бежать, бежать, бежать. Падать и снова бежать, догонять их… не беги, остановись. Это ведь только сон…

Июнь 2009 г.