Петербургский театральный журнал
Блог «ПТЖ» — это отдельное СМИ, живущее в режиме общероссийской театральной газеты. Когда-то один из создателей журнала Леонид Попов делал в «ПТЖ» раздел «Фигаро» (Фигаро здесь, Фигаро там). Лене Попову мы и посвящаем наш блог.
16+

ДРУГОЙ ТЕАТР

РОМАН ГАБРИА: «Я ОТРАЖАЮ РЕАЛЬНОСТЬ КАК ФОРМУ СВОБОДЫ»

Беседу ведет Александра Смирнова-Несвицкая

Роман Габриа — человек противоречивый. Он выглядит замкнутым, но всегда с интересом идет на контакт. Говорит, что не хочет относить себя к театру, — но ставит спектакли. Считает себя «таким, как все» — и противопоставляет себя миру. Свой театр он называет формой высказывания — архаичной и в то же время экспериментальной.

В прошлом году самый известный экспериментальный театр Петербурга — Русский Инженерный театр АХЕ, получив наконец собственную площадку, начал постепенно собирать молодые творческие единицы. Среди них оказался и Роман Габриа. Он выпустил «Баралгин» (при участии Сергея Агафонова и Антона Васильева), который не на шутку взволновал многих (см. «ПТЖ» № 52). В начале декабря 2008 года на Камерной сцене МДТ вышел «Stereotip4» — развернутый пластический этюд на тему женской судьбы для четырех актрис (Алла Данишевская, Ксения Морозова, Татьяна Размахнина, Ольга Семенова). Там же готовится премьера спектакля «Хроника».

Александра Смирнова-Несвицкая. Роман, с чего начался для вас театр?

Роман Габриа. До поступления в вуз я ничего не видел, ничего не знал, ничего не читал, вообще был полным олухом в отношении театра, но искал способ диалога с миром. Однажды на занятии по рисунку я как-то «не так» сидел за мольбертом, и педагог сказал: «А не пойти ли тебе?..» Я подумал и решил попробовать. И все. Связался с этой формой беспокойства.

А. С.-Н. Вы занимались в художественной школе?

Р. Г. В училище. Рисовал с шести лет, мама мечтала, чтобы я стал художником. Но сейчас я уже редко беру в руки карандаш… Хотя как сказать: то, чем я сейчас занимаюсь, — отчасти тоже рисование.

А. С.-Н. Вы учились на курсе Григория Козлова, потом некоторое время были участником театра «DEREVO», работали с АХЕ… А кого вообще можете назвать своими учителями?

Р. Г. Еще до института я ехал как-то в метро с одной знакомой и увидел Григория Михайловича со студентами. Она сказала, что это театральный педагог, и я подумал: «Интересный человек, так интересно выглядит… было бы классно попасть к нему». И потом совершенно случайно — попал. Началась учеба, и я почувствовал, что это не совсем то, что мне нужно. Каждый год порывался уйти, сделать что-то свое… Григорий Михайлович терпел меня четыре курса. Потом Адасинский позвал в «DEREVO», делали там какие-то перформансы… Получилось, что я на год раньше ушел из института, но формально обучение завершил. А учителя? Учителя есть навязанные, а есть настоящие. К сожалению или счастью, многие из них не имеют отношения к театру. Это те люди, что задавали вопросы себе, пытаясь самовыразиться. Поэтому, наверное, в живописи, в рок-музыке для меня больше Учителей — в глобальном смысле.

А. С.-Н. Но люди, с которыми вы работали в театре, так или иначе оказали на вас влияние? Например, вы участвовали в спектакле Павла Семченко «П[a]дражание драматической машине»…

Р. Г. АХЕ — это мои «крестные родители». Макс и Паша — естественные, они такие, какие есть, и на сцене, и в жизни. Я им очень благодарен, потому что, приглашая к себе в спектакли, они не пытались сделать из меня кого-то еще — чего нельзя сказать о других людях, с кем мне доводилось работать. Сейчас мы уже делаем разные вещи, но с них все началось…

А. С.-Н. Ваша нынешняя команда — однокурсник Сергей Агафонов, девушки, занятые в «Sterеotip4», выпускник В. Фильштинского Антон Васильев — это профессиональные актеры, и для них ваша форма высказывания, наверное, непривычна. Существуют ли у вас свои принципы работы с артистом?

Р. Г. Я боюсь театра, построенного на психологии: кто кого любит, кто кого ненавидит и почему. Стараюсь этого избегать. Я сталкиваю человека и пространство, человека и время… если два человека пересекаются — то это столкновение идей, а не характеров. Это не исключает непрерывного партнерства. Вот, например, с Антоном Васильевым. Он реально смотрит на вещи и — как социальный архетип — сродни обывателю: выпавший снег или кривая туча не выбьют его из колеи, а во мне, напротив, все могут перевернуть. Его раздражают поэтические формулировки… мы обсуждаем что-то и не понимаем друг друга. И на площадке так же. Для меня это — взаимодействие двух форм бытия, поэтому в «Баралгине» он сверлит стены, а я затыкаю уши… То есть, работая с актером, я ничего не придумываю, а просто сталкиваю себя с ним. И не стремлюсь к фиксированному результату. Через полгода — что-то ушло, что-то пришло. На репетиции говорю: «У меня в жизни сейчас кое-что изменилось… а у вас?» И меняется структура, события, прежней остается лишь радикальная тема.

А. С.-Н. «Stereotip4» — это женские истории, рассказанные от первого лица. Неужели и это — ваши личные впечатления?

Р. Г. Я просто внимательно выслушал девушек. В данном случае я вообще не считаю себя режиссером. Скорее, конструктором, который ритмически и визуально собирал и организовывал разные образы… и следил за единством эстетики. Вообще, что касается режиссуры — год назад во мне что-то перевернулось. Я до этого участвовал так или иначе в театральной жизни, башка была забита Мейерхольдом, Арто, Гротовским… романтическими представлениями обо всем этом, литературой, высокими идеями, практикой режиссеров, теорией педагогов и так далее. Я нашел в себе силы остановиться, оглянуться, расчистить все это. И увидел, что реализм (фактический) богаче художественного вымысла. Для меня. Какая старая-новая драма? Зачем? Когда и так происходит диалог с сегодняшним днем, с улицей, кафе… прямо сейчас, и мне не нужно ничего третьего. Я сам автор. Главное — вовремя запечатлеть происходящее.

С. Агафонов. «Хроника».
Фото из архива Р. Габриа

С. Агафонов. «Хроника».
Фото из архива Р. Габриа

А. С.-Н. То есть принципиально — никакой литературной основы?

Р. Г. Конечно нет! Написанные слова моментально становятся анализом происходящего, а не происходящим. Реальность поддается не тексту, а образам. Не диалоги надо записывать, а фиксировать эмоции.

А. С.-Н. В «Хронике» тоже отражение реальности?

Р. Г. Ну, пока вот так. «Баралгин» — это когда человек заброшен в экзистенцию мертвой точки, это замкнутое пространство, где он один, хозяин собственного бессилия. А в «Хронике» я выпихиваю его на улицу: открыл дверь, спустился по лестнице и оказался по ту сторону. У улицы свои законы — люди, бары, кабаки, светофоры, подворотни… Я это не сочиняю. Я бываю на улице в разных местах, разных состояниях, и хочется подумать об этом. Пытаешься некий язык сформировать, чтобы воссоздать мир вокруг, исследовать повседневность.

А. С.-Н. «Баралгин» — визуальная рефлексия, «Stereotip4» — визуальный импрессионизм… Разве театр может быть не визуальным? Или это новые жанры?

С. Агафонов. «Хроника».
Фото из архива Р. Габриа

С. Агафонов. «Хроника».
Фото из архива Р. Габриа

Р. Г. Жанра никакого нету. Основное оружие — визуальный образ. Жанр… цитата… Какая может быть цитата, когда сам являешься источником?

А. С.-Н. Но в ваших спектаклях все равно часто появляются… если не цитаты, то ассоциации с творчеством, например, Сальвадора Дали. Или просто знакомые всем образы. Это же не случайность?

Р. Г. Естественно. Я самый обыкновенный человек, поэтому мое мышление обусловлено конкретным менталитетом: предметный мир, социум, круг проблем со всем нашим цинизмом… Вот в «Stereotip4» совсем другая история. Девочки хотели спектакль, а мне было важно вернуть их к себе. Неинтересно работать с персонажем. Не нужно Джульетт, Гертруд, нужна ТЫ+. Материал берешь из подсознания и воздействуешь тоже на подсознание, а не на интеллект. Даже если я прочитал кучу книг, изучал художников и кинорежиссеров, это мои проблемы.

А. С.-Н. То есть ваш зритель — это абсолютно любой человек?

Р. Г. Я думал об этом. Сейчас нам как-то удается вытаскивать в театральное пространство очень далеких от этого людей. В то же время театральная публика зачастую вообще не понимает, что у меня происходит. «Отключите мобильные телефоны…» Да пусть не отключают! Хотите — уходите, не хотите — оставайтесь, если хочется кричать — закричите, сорвать действие — сорвите, хочется сидеть после спектакля — сидите! Любопытно, когда после «Баралгина» люди остаются, сидят, молчат, фотографируют, трогают декорации… Я всегда растерянно отношусь к аплодисментам. Это же как бы граница между двумя реальностями, бытовой и художественной, а я считаю, что ее нет.

С. Агафонов. «Хроника».
Фото из архива Р. Габриа

С. Агафонов. «Хроника».
Фото из архива Р. Габриа

А. С.-Н. Вы играете на разных площадках, сцена «Антресоли» — совсем иное, нежели Камерная сцена МДТ… но, получается, пространство вы с собой носите?

Р. Г. Конечно. Вот «Хронику» мы делали так. Пробовали ее сначала как акцию в неформальных местах. Прикидываем свет, декорации, договариваемся о каком-то направлении, начало в восемь — расходимся. С шести до восьми гуляем, ходим по улицам: оказаться в шумном месте, выпить пива, поговорить с кем-то… Но в восемь поднимаешься по лестнице, зрители уже сидят — и ты начинаешь. Без подготовки, никакой разницы между реальностью и сценой. К «Баралгину» я готовлюсь, здесь, наоборот, нужно замкнуться в помещении. Термин я такой придумал — ненормативная реальность. Вроде бы субъективная, но люди скажут: да-да, это про меня!

Р. Габриа, С. Агафонов. «Баралгин».
Фото В. Телегина

Р. Габриа, С. Агафонов. «Баралгин».
Фото В. Телегина

А. С.-Н. Да, в ваших спектаклях есть нечто общее для всех, что-то касающееся каждого зрителя. Но именно отдельные образы, «этюды к…». Принципиально важно, что вы говорите обо всем не в динамике, не в развитии, а пунктиром? Другими словами, не затрудняет ли восприятие отсутствие драматургии?

Р. Г. Наоборот. Для меня главное — отсутствие навязанной морали. А идея — какое в ней может быть развитие? Сюжет — это только варианты. Еще совсем недавно были важны сюжеты как таковые, нужно было объяснить зрителю, от чего к чему движется история, а сейчас жизнь состоит из эпизодов. Современный человек утром учится в институте, днем может улететь в Москву, ночью он на тусовке, а на следующее утро уже на работе, в модельном агентстве… Один человек!

А. С.-Н. Значит, сегодня человек не цельный. А герой?

Р. Г. Герой отсутствует. И антигерой тоже. Есть эпизоды и человек в обстоятельствах, как в кандалах.

А. С.-Н. Мне кажется, в любом случае, как бы беспорядочно человек ни жил, он все равно к чему-то идет. Даже если не приходит, у него есть…

Р. Г. Цели?

А. С.-Н. И система ценностей, руководствуясь которой он и движется.

Р. Г. Правильно! Но это уже анализ, а как я могу анализировать то, что делаю в эту минуту? Я стучусь в одну дверь, захожу — не то, в другую — там учусь чему-то, отсекаю лишнее, прорубаю свою дверь… Но конечной цели нет, я просто каждую секунду нахожусь в какой-то точке и думаю о том, что происходит сейчас. Какие цели? Золотая маска? Или билеты все продать? Сказать что-то новое в искусстве? Да смешно все это…

Р. Габриа, С. Агафонов. «Баралгин».
Фото В. Телегина

Р. Габриа, С. Агафонов. «Баралгин».
Фото В. Телегина

А. С.-Н. Ну, театр-то ваш уже значится в афишах, зрители приходят, критики интересуются… Пока в Петербурге пытаются понять, кто вы и откуда, в Москве, я так понимаю, вас уже принимают. Подтверждается мнение, что Москва более открыта, готова к эксперименту?

Р. Г. В каком-то смысле да… Тут что важно: современность и своевременность происходящего. Нельзя жить по законам 2008 года, потому что сейчас на носу 2010, и как я, сегодняшний, могу думать вчерашним языком? Москва, мне кажется, более адекватна времени. Там люди попроще, правда, другой уровень восприятия — сразу ярлыки, определения. А Питер медленнее, основательнее, духовнее. Мне в нем проще, я тут родился! Но когда я учился, были Бутусов, Дитятковский, Козлов, Праудин, хотелось ходить, смотреть…

А. С.-Н. Но они и сейчас есть.

Р. Г. Да, но не появилось чего-то нового. У предыдущего поколения сложилась насыщенная театральная жизнь, у них есть все свое, а у нас ничего нет! Мы-то почему должны жить той театральной жизнью? Где молодые, которые говорят современным языком про сегодняшний день сегодняшнему зрителю?

Р. Габриа, С. Агафонов. «Баралгин».
Фото В. Телегина

Р. Габриа, С. Агафонов. «Баралгин».
Фото В. Телегина

А. С.-Н. А вы говорите на сегодняшнем языке? Ваш язык многим не близок…

Р. Г. Ну, во-первых, не все живут настоящим. Во-вторых, «бытие определяет сознание», значит, язык — сам человек. Я сам должен быть сегодняшним. Так само получилось, я изначально не хотел огласки, просто случилось внутреннее потрясение, я разозлился и поставил «Баралгин». Это повлекло последствия, которые перестали от меня зависеть. Появились люди, которым это оказалось нужно, об этом написали, кто-то прочитал… Я сам не ожидал такого резонанса. Просто делал, что хотел. Конечно, жизнь существует по общим законам, время и пространство диктуют формулу движения. Но когда я прихожу в театр, я отражаю реальность так, как я ее вижу, определяя это как форму свободы. Как всегда, ложной.

Ноябрь 2008 г.

В именном указателе:

• 

Комментарии (0)

Добавить комментарий

Добавить комментарий
  • (required)
  • (required) (не будет опубликован)

Чтобы оставить комментарий, введите, пожалуйста,
код, указанный на картинке. Используйте только
латинские буквы и цифры, регистр не важен.