Л. Верней, Ж. Берр. «Школа налогоплательщиков». Молодежный театр на Фонтанке.
Режиссер Михаил Черняк, художник Владимир Фирер

Чего больше хочется современному человеку: отдыхать или думать? А если отдыхать, то как? Или это неважно — лишь бы отдыхать в общепринятом смысле этого слова? Может быть, тогда и не очень важно, что смотреть — комедию, драму, трагедию, подойдет что угодно и в каком угодно виде.

По словам режиссера Михаила Черняка, он «ставил спектакль про грандиозное заблуждение, что деньги могут спасти угасающую любовь», но при этом хотел, чтобы зритель мог отдохнуть и развлечься, приятно проведя вечер в театре.

Однако пьеса интерпретирована так, как будто любовь в конце концов была спасена и немаловажную роль в этом спасении сыграли именно деньги. А значит, спектакля о «заблуждении» не получилось. Не получилось и спектакля о любви: на протяжении всего действия герой Евгения Славского Гастон острит, рискует, своевольничает — делает что угодно, но в его действиях нет и намека на любовь. Гастон — легкий на подъем, щедрый на прощение, жизнерадостный молодой человек, который думает только о себе. А ведь по замыслу он главный и, видимо, положительный герой. Гастон затевает свое предприятие со школой налогоплательщиков не для того, чтобы помочь расплатиться с долгами своей жене, не для того, чтобы обрести социальный статус и, возможно, сделать свою жизнь более осмысленной: все его действия и выдумки выглядят просто как забава самовлюбленного и эгоистичного человека. Гастон заключает сделки, дает советы и даже общается с женой мимоходом, в качестве развлечения. Так же мимоходом можно потратить целое состояние на платья, обманывать своего мужа, назначать свидания любовникам, а в финале, что совершенно логично, оказаться любимой, преданной и даже любящей женой. Зато в течение действия все было легко и задорно. Нет, спектакля о любви не получилось. Как не получилось и многое другое.

Е. Славский (Гастон), М. Черняк (Мсье Фромантель).
Фото Л. Дьяченко

Не получилось перерождение «маленького Жиру» в яркого героя-любовника. С самого начала Александр Андреев наигрывает закомплексованность и неказистость. И выглядит это вполне мило и комично, но, к сожалению, однообразно. Когда один и тот же прием с быстрым и нелепым лепетанием повторяется в третий или, быть может, даже в четвертый раз, возникает вопрос — а зачем так часто? Но сюжет пьесы развивается, меняется обстановка вокруг Жиру, по идее должен измениться и он сам, чтобы к концу второго действия осмелеть и решиться поцеловать жену своего босса Жюльетту (Юлия Шубарева). И он действительно решается, и выглядит это достаточно эффектно и неожиданно. Но после антракта выясняется, что неказистость Жиру никуда не делась. И хотя одет он теперь совсем иначе, и вести себя должен бы совсем по-другому, актеру как будто не удалось окончательно выйти из образа «маленького Жиру», и он продолжает как-то странно говорить и двигаться. Правда, в финале у него появляется шанс показать истинную душу своего героя, которому больно от разочарования в любви. Быть может, это выражение боли даже мелькнуло на лице Андреева, но нельзя же портить грустью неизбежный хэппи-энд. Все обязательно должно закончиться хорошо и весело. Наверное, поэтому режиссер и зритель вместе с ним так легко проскакивают момент, когда Гастон отсылает влюбленного Жиру куда-нибудь подальше за границу. Действительно, почему бы и не пораспоряжаться чужой жизнью как-нибудь мимоходом, чтобы все закончилось благополучно! Ведь по правилам в конце у всех на лицах должна остаться улыбка.

«Я не старался найти какие-то новые способы решения пространства, поскольку не в этом была цель. Здесь все просто. Главное, чтобы у артистов была возможность легко существовать на сцене», — сказал Владимир Фирер о сценографии спектакля. И действительно декорации в спектакле решены крайне незатейливо. Меняясь от действия к действию, они отражают развитие сюжета: спокойствие загородной жизни, суматоха бизнеса и, наконец, безграничный разгул разбогатевших героев пьесы. Вместе с декорациями меняются и костюмы: от простых и легких в начале до парадных и вычурных в конце. Но уже к середине спектакля бросается в глаза некоторая фальшь обстановки. Обнаруживаешь, что не только задник — это фотообои, но даже мягкие стулья на самом деле просто обклеены изображениями мягкой обшивки. Дорогой письменный стол, шкафы, ящики и даже Эйфелевы башни в третьем акте — это все картинки, напоминающие рекламные постеры. А как постеры могут создать романтическую обстановку, которая должна окружать Гастона и Жюльетту в финале спектакля? Он ведь воспринимается как счастливая развязка сложной истории взаимоотношений героев. И ни разу в спектакле нам не дали понять, что герои вовсе не положительны, а история любви на самом деле фальшива. В таком контексте многочисленность и помпезность Эйфелевых башен скорее приводит в недоумение и раздражает, а не передает романтику Парижа.

Не меньше удручают и несколько пошлые шутки на тему любовниц и столь же пошлая игра самих любовниц. Впрочем, даже абсолютно не пошлые шутки и курьезы теряют свою прелесть из-за отсутствия динамики или несколько смазанной игры актеров.

А может быть, современный человек уже привык к рекламным постерам, плоским шуткам и анекдотам, и если ему сказать, что вот этот герой положительный, то и восприниматься он будет как положительный? И фотодекорации покажутся эффектными. И можно искренне поверить, что вот теперь-то Гастон и Жюльетта будут любить друг друга по-настоящему (хотя с чего бы это?), и просто отдохнуть, не задумываясь вообще ни о чем. И поставить и сыграть спектакль, ни на что не претендуя, и открыто об этом заявлять. Многие зрители будут довольны, и на их лицах будут играть улыбки, и они в следующий раз снова захотят провести время столь же просто и весело. А главное — не задумываясь.

Июль 2009 г.