Фестиваль тюркоязычных театров «Науруз» мог и не состояться в этом году. Многие коллективы не приехали. Многое из того, что мы увидели, можно было и не смотреть. Или смотреть, но не оценивать критически. Казалось, что стремление продемонстрировать успехи и достижения в театральном деле сменило желание выявить проблемы национального театра. Допускаю, что были среди представленных постановок интереснейшие в своем городе или регионе, но проблемных было больше.

Прояснять сложные взаимодействия национальных режиссеров с национальной же драматургией были приглашены эксперты из Башкирии, Азербайджана и России. Упреков в том, что критики из столичных городов не очень понимают специфические проблемы татарской сцены, мы не избежали. Но в Казани нет учебного заведения, где бы готовили критиков и историков театра. Есть сомнение и в том, что нужно готовить специфического татарского критика. Если тюркоязычный и, в частности, татарский театр стремится заявить о себе, то знание других театров, других возможностей режиссуры и драматургии должно быть. Абстрактный татарский критик, наверное, должен знать и понимать про театр больше, чем его «пресыщенные» коллеги из столичных городов.

Из 21 спектакля «Науруза» удалось посмотреть 10, причем 4 из них были по современной татарской драматургии: два спектакля по пьесам Туфана Миннулина: «Грешно ли любить?» (режиссер Айрат Абушахманов, Башкирский театр драмы, Уфа) и «Дивана» («Одержимый») (режиссер Фарид Бикчантаев, Казанский Татарский театр им. Г. Камала); два спектакля по пьесам Мансура Гилязова: «Врата рая» (режиссер Ринат Аюпов, Альметьевский татарский театр) и «Бурлак» (режиссер Фаиля Ибрагимова, Набережночелнинский татарский театр). Современная татарская драматургия была представлена двумя уже немолодыми авторами.

И если судить по этим постановкам, авторы стремятся больше говорить о вневременном, вообще о ЖИЗНИ или вообще о ЛЮБВИ. Но и режиссерские решения выглядят засыпанными нафталином. Острые и злободневные темы кажутся чем-то бесконечно удаленным от сценического воплощения. Прекрасные герои и героини действуют в идеализированном мире с придуманными конфликтами.

Сцены из спектакля «Дивана». Татарский театр им. Г. Камала.
Фото из буклета фестиваля

На историю из современной жизни с концептуальным режиссерским решением претендовал спектакль по пьесе Т. Миннулина «Грешно ли любить?», где герой хочет понять, что такое грех. Молодая женщина Аниса (Алсу Галина-Гафарова) сообщает своему любовнику Хабиру (Азамат Гафаров), что уходит от него после десяти счастливых лет, потому что у него семья и ее нельзя разрушать (она приняла это решение, случайно (!) зайдя в мечеть и осознав, что адюльтер это грех). Режиссер выстроил спектакль из эпизодов, в которых Хабир выясняет, что такое грех, спрашивая всех, от секретарши до муллы. Смена места действия происходит просто, но эффективно — огромный стеллаж комнаты Анисы раскрывается, как ворота, становясь стенами офиса Хабира или стенами мечети. Актер вынужден «перескакивать» из сцены в сцену, меняя на ходу настроение, свое отношение к Анисе и к произошедшему. Нет последовательного развития роли от одного состояния к другому, есть констатация этих состояний. Режиссеру удалось внести приметы современного татарского мира в сценический текст: его персонажи говорят то по-русски, то по-татарски, сбиваясь с одного языка на другой. Это как раз то, что слышишь, когда идешь по улицам Казани.

Сюжет «Диваны» того же драматурга прост. Молодой человек Вил, учась в Казани и начитавшись книг В. И. Ленина, решает продолжить дело вождя. Его родственники и соседи в деревне воспринимают это как сумасшествие и предпринимают попытки его вылечить. Мама с соседями потакают его болезни и строят в огороде шалаш, как у Ленина в Разливе. Брат Ким, своеобразный «новый татарский», пытается кулаком выбить дурь из головы Вила. Деревенская простушка Айсылу, влюбляя в себя Вила, почти излечивает его от идеи фикс. Появившаяся красавица Диана, конечно городская и раскрепощенная, сводит старания всех к нулю, и Вил, покинув деревню, окончательно сходит с ума.

Для сценографического решения (художник-постановщик Тан Еникеев) режиссер Фарид Бикчантаев выбрал эстетику соцарта с ненатуральными стогами сена, муляжами коровы и лошади на колесиках, которые во время действия тянут за веревочку вдоль задника. Этот искусственный мир с ярко-синим небом — прекрасное отражение надуманности драматургического сюжета, в котором лучшее борется с хорошим. Режиссер играет с этим клише, но при этом не «заостряет» героев, не делает гротескными, а оставляет людьми — глуповатыми, но при этом очень обаятельными.

…Вил появляется на сцене, таща на веревочке детскую ванну с томами Ленина. Он говорит мягко, легко, не призывая и не агитируя, он спокоен, не смотрит на людей, его голова чуть-чуть наклонена. Он здесь и в то же время где-то далеко. Актер легко шаржирует ленинские черты, не педалируя картавость или характерный жест. Лишь иногда, намеком проскользнет это в его речи…

Во втором акте перед нами уже совсем другой человек, по-прежнему спокойный, но это спокойствие другого рода, за ним ничего не стоит. Выздоровление наступило так же неожиданно, как и помешательство. Как и почему это произошло, осталось за пределами сцены, да и пьесы. Не это интересовало режиссера. Может быть, Бикчантаев пытался сказать о сочувствии к человеку?

То, что Вил «заболел» ленинизмом сейчас, — странно, но запоздалость «болезни», отсутствие внятного противоборства не так принципиальны для режиссера, как то, что человек, которого все считают ненормальным, — обыкновенный. Не выдающийся и не гениальный, а обыкновенный. И для исполнителя роли Вила — Искандера Хайруллина его герой — тихий человек, не способный противостоять большому городу, продажности всего и всех, унижению бедного пред богатым. Идеи равенства и братства — единственное спасение для простого, хорошего деревенского парня. А драматургу близки и понятны идеи Ленина, и он, по всей видимости, искренно возмущен, что замыслы вождя мирового пролетариата извратили до такой степени, что любой увлеченный ими будет казаться сумасшедшим.

Каждый из авторов — драматург, режиссер и актер — рассказывает свою историю, но они не соединяются в единое целое, не «работают» на общий смысл. Совершенно непонятно, где зло, с которым надо бороться. В идеализированной деревне, где все любят Вила, ему нечему противостоять. И его бунт — всего лишь блажь, а не реальное помешательство на идее.

Сцена из спектакля «38, или Черная вдова». Мангистауский театр им. Н. Жантурина.
Фото из буклета фестиваля

Спектакли, основу которых составляли не современные пьесы и даже совсем не драматургия, оказались более актуальными и интересными. Нетривиальным в фестивальной обойме выглядел спектакль Мангистауского казахстанского музыкально-драматического театра им. Н. Жантурина. Сделанный по 38-му назиданию Абая, первого классика казахской литературы, басне Крылова «Стрекоза и муравей» в его переводе и анекдоту, спектакль был единственным постмодернистским произведением на этом фестивале.

Назидание о пагубной власти славы и золота над человеком режиссер Гульсина Миргалиева решает в ярких кричащих тонах, используя кич как основной художественный прием. Все упаковано в блестки, в боа, женщины с агрессивным макияжем, мужчины с прическами а-ля гангстер или выкрашенными фиолетовой краской волосами.

Появившийся на темной сцене персонаж в современных брюках и майке сверкает. Его одежда переливается золотом, не говоря уже о браслетах, цепочках, еще каких-то украшениях. Этот в прямом смысле слова золотой юноша Искандер (Кенжебек Башаров) с долгими паузами, значительно, взвешивая каждое слово, пытается донести до нас смысл назидания. Ему не очень-то веришь — так не сочетается его внешний вид с тем, что он говорит. И иллюстрацией к его словам послужит весь спектакль, идущий 38 минут. Режиссер насытила его не только литературными отсылками, но и киноцитатами из Тарантино. Начало — все герои замерли на авансцене, наставив пистолеты на зрителей. Персонажей много, и каждый индивидуален, чувствуется жесткая рука управляющая ими. Мизансцены четко выстроены. Каждый герой знает свое место, никакой суеты и давки. Не стоило бы об этом говорить, если бы не раздражающая приблизительность мизансцен многих спектаклей.

Если персонаж Башарова отвечал за наглядную демонстрацию губительной власти золота, то герой Олжаса Бегайдарова вселял уверенность, что и успех не меньшее зло. Травестийный персонаж Бегайдарова в розовом костюме и в шляпе-цветке выигрывает скачки — он, зажмурив глаза, замирает лицом к стене, вжимаясь в нее, ожидая проигрыша, в то время как ликующая толпа уже готова разорвать его на кусочки. Сначала от радости, а потом от зависти. Его ставят на табуретку, как статую, и недавние друзья снимают с него все, включая трусы и носки, — на счастье. Теперь он — голый человек на пустой и черной сцене, одинокий, покинутый и не интересный уже никому. И его сметает толпа, продолжающая битву за богатство.

В спектакле, помимо явной морали, есть еще агрессивность высказывания, оно подано динамично, с вызовом. Герои, выстроившись лицом в зал, смотрят на нас, не скрывая презрения, у каждого есть что предъявить зрителям. Может, и правильно, что назидание транслируется жестко, без сантиментов, чтобы донести до пресыщенной публики, что есть зло.

Теперь «Науруз» будет проводиться раз в два года, так пообещали устроители фестиваля. Посмотрим, изменится ли что-то в театре тюркоязычных народов к 2011 году.