А. Чехов. «Вишневый сад». МХАТ им. Чехова.
Режиссер Адольф Шапиро, художник Давид Боровский
Первое впечатление от встречи с нынешним Московским Художественным оказалось приятным: в роковом окне с надписью «администратор» появилась расторопная и приветливая женщина. Она веером держала контрамарки, заранее сложенные по алфавиту, и грозная очередь желающих посмотреть новый «Вишневый сад» в постановке Адольфа Шапиро мигом растаяла. На входе в театр, однако, неприятно поразил металлоискатель — но что поделаешь, время такое, даже в афише МХАТа оно оставило свой след в виде названия одного из спектаклей — «Терроризм». В гардеробе за плечики для пальто (10 р.) и бинокль (40 р.) с меня взяли в сумме 50 рублей. По-моему, чересчур. Разве так уж велика амортизация плечиков от повешения на них одного пальтеца?
Но сущее разорение поджидало меня в буфете. Цен ни на что указано не было, и я опрометчиво заказала два простых бутерброда и чашку кофе. 360 рублей — сказал буфетный ирод. Это был явный грабеж. Кофе оказался, разумеется, отвратным, и я стала заниматься любимым делом — мысленно описывать происходящее в утрированном стиле А. П. Чехова. «…называют себя Художественным театром, а в буфете нет ни карты, ни ценников, и чашка кофе может обойтись посетителю в целое состояние; обстановка на сцене скудная, бессмысленная, с претензией на позавчерашнюю театральную моду; актеры играют плоско, глупо…» Добрый совет: если вас что-то раздражает, попробуйте сформулировать это в интонациях Чехова, иногда получается очень забавно.
А. Смоляков (Лопахин), Р. Литвинова (Раневская). Фото В. Луповского
Р. Литвинова (Раневская), Д. Куличков (Петя). Фото В. Луповского
Сцена из спектакля. Фото В. Луповского
Кто ходит в театр лет двадцать-тридцать, давно пометил «Вишневый сад» как пьесу, запрещенную к исполнению. Замучили, заиграли, заездили. «Вишневый сад» давно перестал восприниматься как оригинальный текст, это — полигон трактовок, площадь для парада режиссерских амбиций. Однажды я подумала, что если мне еще хоть раз доведется видеть, как дряхлый Фирс с подносом ковыляет по авансцене, то я сойду с ума. Все виденные мной Фирсы — от Игоря Ильинского до Владимира Кашпура (он как раз занят в нынешнем мхатовском спектакле) — делали это одинаково. Может, Ильинский чуть более выразительно. И все равно зло берет — чем эта милая, хорошо отделанная автором роль, где есть несколько прелестных реприз, на которые любой зал всегда реагирует, — чем она заслужила такое болезненное внимание театра? Почему они сто лет ходят, эти Фирсы с подносами? Зачем орут Лопахины? Для чего щебечут невыносимые Ани (эта роль — безнадежна, играть там нечего)? Когда актеры объявят бойкот роли Пети Трофимова и ни один из них не возьмется оживлять это чучело? Короче говоря, граждане режиссеры, что вы привязались к этой пьесе-то? Да, хорошая. Но много и других, еще лучше. К тому же всегда есть шанс, что кто-то из современников создаст нечто съедобное. Во всяком случае, «Вишневый сад» Чехова режиссерами уничтожен до основанья.
Смысл новой постановки «Вишневого сада» неясен. Сто лет назад современники были потрясены новым способом жизни театра, новой сценической правдой. Нынче на сцене — обыкновенная театральная рутина, не имеющая ничего специально мхатовского. Так играют (за исключением приглашенной Литвиновой) в большинстве стационарных театров.
Заранее было известно, что сада не будет. То есть мы не увидим на сцене никаких попыток создать центральный образ пьесы, на котором настаивал автор. Потому что автор — самое презренное и никчемное лицо в разнузданном современном театре. Если он мертв, то защитить его некому. Вот он хотел, понимаете, чтоб был сад — а нам это без разницы. Для того чтобы показать свою самобытность и оригинальность, мы сделаем на сцене что угодно — какие-нибудь баобабы ядовитых цветов, целлофановые плоскости, деревянные колья, железные брусья, но только не сад. Почему? Нипочему. Так надо. Все уже было, все приемы истоптаны-исхожены, возможно, поэтому в новой постановке использован санитарный минимум выразительных средств — на сцене только стулья (в первом, третьем и четвертом действиях), скамейки (во втором действии), шкаф (так себе, мало веришь, что этому шкафу сто лет) и занавес, тот самый, с чайкой. Занавес расходится, образуя боковые кулисы с белыми занавесками. Под нежный ропот ветродуя белые занавески развеваются — вот вам и весь сад. Пьеса Чехова ощущается как пустая шахта, из которой уже выработана вся полезная порода. Наверное, такое ощущение ложно — но оно есть.
«Вишневый сад» во МХАТе восторга не вызывает. Отвращения тоже. Есть такой термин для оперы: «концертное исполнение». Вот и постановка Шапиро выглядит как концертное исполнение пьесы — без четких художественных решений, на пустой сцене, причем все персонажи представлены в самом расхожем и привычном измерении. Горничная Дуняша — полненькая и разбитная. Лопахин в белом шарфе (и не снимает, что удивительно, все четыре действия), машет руками. Не могу вспомнить ни одной оригинальной детали, чтобы сказать с уверенностью — вот, такого не было никогда. Артисты используют ресурсы личного обаяния, чего им, разумеется, никто запретить не может. Сергей Дрейден играет Гаева — и что он может в ситуации пустого, вычерпанного пространства, когда между артистами нет и не предполагается взаимопонимания? Он, естественно, показывает высокую культуру артистического быта на сцене, без чрезмерной жестикуляции, без аляповатых наигранных эмоций. Достойный одинокий джентльмен…
Возможно, последние композиции Додина поманили режиссеров в сторону лаконизма, классической ясности сценического текста. Но у Додина — феноменальная внутренняя наполненность актеров, выращенных в его оранжерее, виртуозно разработавших свой психический аппарат. А здесь — сборная команда актеров, полуантреприза, созданная при финансовой поддержке одного известного брэнда, который ввязался в это мероприятие, разумеется, по одной-единственной причине.
В новом «Саде» центральную роль, Любови Раневской, играет Рената Литвинова. Это существо из другого, нетеатрального мира, хотя к искусству оно имеет прямое отношение. Литвинова популярна, она собирает любопытствующую публику, стало быть, есть все-таки цель у нового «Вишневого сада» — новая Раневская.
Р. Литвинова (Раневская). Фото В. Луповского
Литвинова исполняет, как всегда, этюд о странной женщине — на этот раз с чеховскими словами на устах, которые она добросовестно выучила и все равно сделала своими. Играет она просто и хорошо. Искренне переживает драматические перипетии судьбы своей героини. И если она и не полностью свободна на сцене, то роль ею прожита осмысленно. Конечно, это она, наша «Ренаточка Ру» (так называется ее сайт), ломающая руки и вьющая извилистые нити из голоса, но «Я» всерьез вошло в предлагаемые обстоятельства — провинциальная Россия, начало века, немолодая женщина-дворянка сложной судьбы.
Любовь Андреевна Раневская приехала прощаться с прожитой жизнью. Она безнадежно одинока, и тот единственный человек, который мог бы заполнить ее существование, далеко. Литвинова делает несколько простых и верных для этой роли вещей — тянется к окружающим и отталкивает их, неприятно пораженная их убожеством и некрасивостью; отчаянно плачет, вспомнив про утонувшего сына, и переносит свое горе на подвернувшегося учителя Петю; хочет придумать что-нибудь для улучшения здешней жизни — и не может, поскольку ее мысли там, в Париже, где ее ждет подлый и любимый. Она абсолютно одна, очерчена незримой чертой, и никого рядом не представить, да и не нужно совсем. «Видит Бог, я люблю Родину», — убеждает она сама себя, но любит она ее без взаимности, настолько весь ее изящный, фантомный облик не нужен здесь, настолько он чужой и лишний. Занятая собой и своими страстями женщина модерна, притягательная, пикантная, колкая, артистично порочная, которую так легко переместить в декорации Парижа, — это у Литвиновой выходит совсем уж естественно. Лучшая сцена спектакля — разговор Раневской и Пети Трофимова в третьем действии, на балу.
Литвинова—Раневская говорит о своей любви, и конкретный собеседник ей не важен. Может быть, она десятки раз это рассказывала случайным спутникам, сидя пьяненькой в парижских кафе. Но Трофимов вздумал ей читать мораль. И оскорбленная женщина защищается — и нападает, едко, остроумно, резкими интонациями и словами буквально избивая обидчика. Она живучая, упругая, злая, она, пожалуй, до ста лет доживет, продавая какие-то дачи, тратя чужие деньги без счета и потакая своим чувствам, дороже которых у нее ничего нет. И вот пришло известие, что вишневый сад продан. Оркестр грянул «Ямщик, не гони лошадей». Раневская стоит на авансцене, в шелковом зеленом платье, со сложной прической, нарядная и несчастная. Долго смотрит в зал светлыми отчаянными глазами. И получается весьма убедительный образ окончательного одиночества, отверженности, эмиграции. Теперь — нет даже иллюзии дома, теперь — плакать, лететь листочком по миру, заказывать в русских ресторанах русские песни…
Р. Литвинова (Раневская). Фото В. Луповского
«Чеховским» ли получился образ у Литвиновой? По-моему, да. Великий лечитель человечества был строг к женщинам, требуя от них всего, чего не было (и нет) в мужчинах, — красоты, любви, верности, искренности, вдобавок — труда на благо, и без всяких пошлостей, пожалуйста. Правда, он прекрасно знал, что таковое женское чудо, ежели оно образуется, будет несчастно до последних пределов. Свою героиню, Любовь Раневскую, автор любил — за правдивость, «честность самоотчета», изящество, нелюбовь к пошлости, стойкость перед лицом несчастья. Но тем не менее такие женщины могут искренне не заметить ни войны, ни революции, ни пожара в собственном доме, поскольку будут в данный момент перечитывать письма от любовника или писать их. Эту женскую, женственную сущность и воплощает сегодня на сцене МХАТа Литвинова. Она прелестна и бесполезна, притягательна и ограниченна, в высшей степени нужна для общей картины сущего — и лишняя в своей семье, доме, на своей горькой земле. Она и есть чудесный и никому не нужный цветущий вишневый сад, мгновение красоты, напрасный привет царства гармонии — падшему миру. Да, в русском измерении бытия красота и польза несовместны. «Дачи, — задумчиво говорит Литвинова—Раневская в ответ на деловое предложение Лопахина вырубить сад и продать землю под дачи. — Дачники… Это так пошло… Простите!» И столько презрения, брезгливости в этих словах «дачи, дачники», что зал начинает смеяться.
На премьере Ренату завалили цветами. Сколько продержится спектакль, неизвестно. Как писала Тэффи, «ауспиции тревожны» — конденсат ненависти к Литвиновой уже стекает по занавесу театра. Все актрисы Москвы ездят смотрят на отчаянную нахалку, покусившуюся на их территорию. А между тем на этой территории ничего особо привлекательного нет. Играть заезженные чеховские пьесы по-новому — задача, может, и интересная, но, на мой взгляд, безумно тоскливая. Литвиновой было в диковинку — вот она и справилась. А я лично более ни на какие «Вишневые сады» не пойду никогда, из любви и почтения к замученному Автору.
Июль 2004 г.
Комментарии (0)