К ЧИТАТЕЛЯМ И КОЛЛЕГАМ

Вообще, в этом номере, посвященном итогам сезо­на, не предполагалось никакой вступительной колон­ки. Итоги они и есть итоги, что объяснять?

Но в конце сезона произошло крупное событие. «Театральная жизнь», журнал, давно перепутавший заказные и свободные номера, журнал, которому ни­когда не веришь, неожиданно выпустил уникальный, замечательный № 2 за 2004 год, почти полностью посвященный Наталье Анатольевне Крымовой. И, соб­ственно говоря, не просто «повесть о настоящем чело­веке» и не просто редкостно глубокий «исторический роман», но номер, посвященный еще и некоему утра­чиваемому кодексу нашей профессиональной чести, в который уж точно входили неангажированность и неоплаченное миссионерство. Журнал собрали Юлия Маринова и Владимир Оре­нов. Низкий им поклон. Этот номер надо включить в списки обязательной литературы для студентов-театроведов, пока факультеты еще существуют и девоч­ки, ровесницы той, которая стоит на фотографии со студентом Толей Эфросом, еще приходят в аудитории и первые года три сохраняют идеалистическую веру в профессию.

Тираж журнала разлетелся мгновенно (лично я чи­тала в библиотеке, купить не смогла) — не только по­тому, что Крымова продолжает быть ИМЕНЕМ. И не только потому, что там напечатаны ее поразительные письма к А. В. Эфросу — и самые первые, юношеские, и более поздние. Тираж разлетелся так и потому, что из воспоминаний друзей и коллег встает уходящая нынче под воду Атлантида — та профессия, миссия, то дело, которое устанавливалось два века до Крымовой и на наших глазах теряется в гонке буден. Профессия гордая и художественная, миссия, требующая аске­зы, дело, которое делается вопреки и во имя. Я читаю журнал, как роман, узнаю многие сюжеты, слышанные от самой Крымовой (Ира, Вацлав, Маша — персона­жи ее рассказов в последние годы…), — и такое Время, Времяще плотно окружает меня подробностями!

Я никогда не знала, что ее фамилия в школе была Чалая (по матери). Узнала из маленького текста Марии Розановой, с которой школьницами они ходили в кру­жок и читали стихи Маяковского. А Чалая подошло бы ей — с ее челкой, глубоко скрытым темпераментом, умением нестись во весь опор и везти воз…

Каждый пишет — как он слышит.

И замечательно, что В. Максимова начинает с кры­мовских нарядов — юбок и перстней, на то она и Мак­симова, что видит, кто во что одет. И это классно — ос­тавить истории широкие крымовские рубахи и юбки, грубый, рукодельный стиль, а потом перейти к театру — вот так, по-человечески. Когда-то я поразилась домовитому умению Крымовой шить всякие ситце­вые штуки. А Наталья Анатольевна положила глаз на мое вязание, и два лета в Щелыкове я учила ее вязать. Зимой раздавался звонок: «У меня соскочила петля. Вы когда будете в Москве?» И, оказавшись в Москве, я ехала к ней надеть на спицы рядок, выправить вяз­ку, потому что она должна была все довести до конца, довязать, доказать, докончить. И замечательно, что есть текст Н. Казьминой, которая не была с нею близ­ка. И текст Ю. Рыбакова, посвященный Крымовой как будто «по касательной», а больше — про время и ста­рый журнал «Театр».

Замечательно, что все пишут по-разному и о разном. И все — об одном. О Жизни. …где была такая любовь. Боже мой, как же цельно и единственно, как преданно она любила Эфроса! Несмотря на «непростые периоды», о которых — только вскользь. В одном из писем после его смерти она пишет М. И. Туманишвили, что если бы ей предложили на полчаса встретиться с Эфросом, а потом покинуть этот свет — она бы не задумалась ни на секунду.

…где была такая цельность, ясность, сосредоточенность на деле, как у нее. Конечно, Крымова — это Крымова, но ведь действительно критических статей ждали, они определяли, поддерживали, противостояли. Текст становился событием. Теперь любая статья — не событие.

…где было такое счастье театральных взлетов, поисков, страданий!

…где легко было не продаваться, потому что власть была одна — советская, всем понятная, и хитрое двоевластие капитала и все той же власти не дрессировало театральных критиков так, как дрессирует нынче.

…где честь имели, имели честь! Уйти. Не участвовать. Или участвовать. Оставаться человеком.

Из № 2 журнала «Театральная жизнь», с которым боролся «Театр» времен Крымовой, встает образ выдающийся. Может быть, лишенный тех бурь, которые на самом деле бушевали в ней, но достоверный и завораживающий. Художественный образ. «Этот крымовский номер „ТЖ“ копает глубоко и призывает думать медленно и долго… Это будто в „Серсо“ на заброшенной даче старые сундуки с письмами открыли… Уходящая натура человеческой природы и породы — феномен этого номера», — пишет мне О. Скорочкина (живя в разных странах, мы переписываемся о журнале, не странно ли нынче?). И как замечательно пишут коллеги, когда предмет увлекает их, а они свободны… Я читала этот номер в Щелыкове. Рядом, в Лобанове, заколоченный крымовский дом. Дорожки помнят подошвы ее кед. Она любила дикую природу (в журнале много об их жизни на литовском хуторе, в основном летние фотографии), лес, холодную речку, естественные материи — как в жизни, так и в театре. Никакой искусственности. Правда, ничего кроме правды.

Прочитав этот номер «Театральной жизни», хочется держаться.

Сентябрь 2004 г.