Н. Садур. «Лунные волки».
Молодежный театр на Фонтанке.
Режиссер Владимир Туманов.
«В вине самое главное — не вкус, а послевкусие», — говорил герой одной из самых популярных пьес 60-х годов. Это относилось не только к вину, но и к любви, чей горчайший привкус определял «варшавскую мелодию» той старой пьесы…
Воспоминание о послевкусии кажется сегодня невозможной, старомодной роскошью: до послевкусия ли, когда ко многому вкус потерян.
В эпоху спирта с музыкальным названием «Рояль» мы забыли не только, что такое хорошие вина.
Поэтому начнем с того, что от спектакля «Лунные волки», поставленного Владимиром Тумановым, остается сильнейшее послевкусие. Его мелодия долго бередит сердце, его пластический рисунок застревает в зрительской памяти как совершенная художественная формула. Значит, выдержка отменная, и режиссер-«винодел» знал толк в компонентах.
Правда, театральный Петербург не знал режиссера — думаю, что после премьеры в театре на Фонтанке, имя Туманова будет многое говорить и обещать. Его первый петербургский спектакль — отнюдь не заявка и не сулящий надежды дебют, он сам — надежда, вполне счастливо и театрально воплощенная. Скажу возвышенно (в кои-то веки приходится): «Лунные волки» — театральное мгновение чистой красоты и безукоризненно ясной формы, в которую режиссер отлил «пейзаж души» современного человека, каким он его видит и чувствует.
Его спектакль вызвал к себе любовь времени — и пространства — что наряду с таким редким компонентом, как послевкусие, является, на мой взгляд, признаком театральной удачи.
В. Кухарешин (Мужик). Фото Ю. Богатырева
Премьера состоялась в феврале — для «промерзших» героев Нины Садур самое подходящее время. Их час луны. Эти герои ложатся на рельсы на затерявшихся полустанках, их вытаскивают, пьяных, из сугробов: театральный снег, падающий из-под колосников сцены на их уставшие, потемневшие лица, после спектакля «переходит» в реальную февральскую метель. Потрясающей красоты зимний Измайловский сад, в котором находится театр («какие красивые деревья и какая красивая должна быть под ними жизнь…»), продолжает сценическое пространство, замечательно сочиненное художником Александром Орловым. Огромная черная фронтальная стена, перекрывшая и без того небольшую сцену театра, белая полоска двери посредине, в правом верхнем углу — круглое окошко мутной и тревожной луны. В Измайловском — зеркальное отражение декорации: черная стена Фонтанки за чугунной оградой, узкая полоска света, прищемленного дверьми (вход в театр), а наверху, как сказал бы один из героев Садур, «только звезды и тьма-тьмущая» и нестерпимо яркая луна.
«В лунном сияньи снег серебрится. Вдоль по дорожке троечка мчится». Этот старинный романс в исполнении Евгении Смольяниновой — музыкальная формула спектакля, его душа. В неземной высоте и красоте этого голоса есть льдистая, почти космическая отрешенность от земных оков и свобода. Это лунный голос, но в нем есть и тепло земной женской жалости к потерявшимся и замерзшим, этот голос плачет и молится за них. «Этот звон, этот звон о любви говорит…» — так и этот божественный голос «о любви говорит», утешает и волнует…
Герои пьес Нины Садур (режиссер сочинил свой спектакль, объединив три небольших пьесы — «Ублюдок». «Лунные волки» и «Ехай») страшно пекутся о порядке, о мировой гармонии. Застигнутые в ночной час душевной смуты, смертельной тоски, на пороге катастрофы, ни все — и подросток Егор, и шофер Витя, и мужик, улегшийся на рельсы подыхать — все твердят о «порядке». «Должен быть порядок. Я водитель, я знаю, как ездить. Порядок должен быть, иначе хаос…» И женщины — о том же «Я слезу с неба и накрою Витю накидкой своей. И порядок наступит…»
Между тем мне всегда казалось, что на пьесах Садур лежит печать — а может, и грех(?) — душевного хаоса, беспорядка. Ее пьесы не любят и не выдерживают дневного света, ее «ведьмаческий» мир, настоящий на лунной тревоге и смертельных предчувствиях, затягивает, и мне всегда хотелось крикнуть вслед за ее машинистом из пьесы «Ехай»: «Мне не надо страшного…. Я про страшное не хочу… Чтоб смерти не чувствовать…»
Виктор Розов в послесловии к книге пьес Садур и даже сравнил ее с Гоголем: «Гоголь близок этой писательницы слиянием „мелкого быта“ с планетарной символикой».
З. Буряк (Мотя). Фото Ю. Богатырева
Вряд ли стоит продолжать, что у Гоголя это слияние божественно и фантастично и всегда витает над текстом. У Садур слишком многое назойливо и нерасчетливо выговорено в тексте , и тайна потустороннего, трансцендентного, условленная чутким «ночным слухом» — увы, «стирается» девальвируется в избыточном шаманстве словоговорения. Она — самая «чудная баба» в современной драматургии, и, как сказала бы одна из ее героинь — «на том стоим».
Режиссура Владимира Туманова всё «страшное» не обходит, но она, к счастью, на нем и не спотыкается. Ночную смуту человеческой души режиссер пытается рассмотреть без мистики. При том, что его режиссура знает и учитывает в театральной игре неназванные и непознанные глубины человека, в ней все-таки очень силен кристалл «дневного зрения». Может быть, поэтому театральный текст его спектакля так чист и ясен — почти как детский рисунок, может быть, поэтому его режиссура («я водитель, я знаю, как ездить») поражает художественным порядком — тем самым порядком, по которому так тоскуют герои Нины Садур.
Как их сыграть? Кажется, героев Садур проще нарисовать что и сделал художник Дмитрий Крымов оформивший книгу ее пьес. Чудные замерзшие скрюченные человечки карикатурные жертвы соц-арта похожи у него на тех, кого рисуют «митьки». Таких, подозреваю, нетрудно нарисовать. Таких невозможно сыграть.
Комментарии (0)