Лозунг фестиваля «Cодружество оставшихся в живых», во-первых, давал понять, что принцип, по которому собрались на малой сцене «Балтийского дома» (и нескольких самостоятельных площадках) коллективы Москвы и Петербурга — не эстетическое единство и вообще не какие-либо движения в эстетическом направлении, спасшимся от неведомо какой гибельной катастрофы — быть бы живу. Не до эстетик. Во-вторых, он априори снимал многие претензии излишне строгих критиков — по той же причине, мол, чего ты привязался к несчастным?
Но критиков на фестивале почти что не было. Как впрочем и любителей. За некоторыми исключениями, о которых — ниже. Участники смотрели сами на себя, и если этот самоудовлетворяющий акт доставлял им наслаждение, то и вправду — все претензии необходимо снять. Сами собрались, сами провели, сами посмотрели — чего мы привязались-то?
Исключение составили отдельные названия, включенные в афишу по причинам о которых можно тишь догадываться. Ни театр «Дерево», ни театр «Фарсы» не переживали коматозного состояния позволяющего причислить их к «Оставшимся в живых». Относительно благополучно существуют и Формальный театр и Театр Дождей. Их спектакли — давно известные пользующиеся любовью у зрителей — собрали публику снова — впрочем, едва ли догадывающуюся о фестивальной «обертке» данного спектакля. В. Крамер и А. Могучий. Вообще редко имеющие возможность показывать свои спектакли, в последнее время рады поучаствовать в чем угодно лишь бы предоставили прокатную площадку. (А месяцем позже снова в «Балтийском доме» «Дерево» А. Адасинского и «Фарсы» В. Крамера участвовали в фестивале театров стран Балтии, причем «Фарсы» — без особого смущения — уже на Большой сцене). В общем какого бы качества ни были постановки этих театров («Две сестры» А. Могучего крайне удручили случайно оказавшихся в Петербурге и на спектакле представителей московской критики), — но их присутствие на фестивале ничего не значило.
Фестиваль как любое собрание, определяют открытия. Те кого увидели благодаря фестивалю.
Это во-первых, московские гости. Судя по ним, в столице действительно произошел необычайный катаклизм, и оставшиеся в живых потеряли чувство ориентации во времени и пространстве. Мы побывали в глубокой провинции пятилетней давности. Видимо, реанимация и последующая госпитализация на неопределенный срок привели к такому абсолютному отрыву от культурного процесса. Не желать понимать, что грубые социализированные решения давно являются пошлостью, что на беспомощный самодеятельный абсурдизм уже нельзя смотреть иначе как с глубокой тоской, что Нину Садур ставят повсюду и ее тексты уверенно становятся современной классикой — всё это объяснимо лишь в условиях тотальной взаимной консервации, в каких, судя по привезенным (не новым) спектаклям, пребывают члены «Содружества оставшихся в живых».
Петербург ответил двумя поединками.
Театр Александра Кагнера «ТАК-Комллекс» представил «Лолиту» в постановке Александра Кагнера с Александром же Катером в роли Хамберта. В отличие от москвичей, претендовавших на новое слово в непонятно каком искусстве «Лолита» не претендует ни на что. Бедный студенческий театр с хилыми, приблизительно разрисованными декорациями с невнятной дикцией и плохо согласованными движениями массовки-кордебалета«
Хамберт в исполнении руководителя театра вызывает жалость всем сразу — затрапезным внешним видом, скудостью окружения, тоскливой скукой исповеди и иллюзорностью вожделении — ибо Лолита (А. Акименко) — существо мягко говоря, далеко не нимфеточных форм тела и в наиболее откровенных сценах Хамберт выглядит жертвой насилия с ее стороны
Вторая премьера фестиваля — «Иванов», сыгранный студентами-дипломниками Института культуры. Спектакль, не в пример соседям по афише не только серьезен по изначальный задачам, но и адекватен своим возможностям. Молодые актеры не наигрывают возраст героев, и не считают, что сценическая история пьесы начинается с них Внутренняя культура. Каким-то чудом привитая в одноименном институте, присуща их сдержанной манере. Кроме того, чувствуется что исполнители — будущие режиссеры. Слово «концепция» применима едва ли не к каждой роли в их «Иванове» в наибольшей степени — к наглому, пошлому, развязному Боркину (А. Лальчех); резкой в движениях поступках, помыслах эмансипированной Саше (Ю. Рудакова) и самому Иванову (Н. Соколов) — личности неприятной неуживчивой, но знающей свои пороки и пытающейся защитить общество от самого себя — с прямо противоположным результатом (как и всё, что он делает). Некоторая рассудочность исполнения не мешает однако режиссеру создать на сцене атмосферу всеобщей некоммуникабельности — прямо по Сартру («Другие — это ад»). Впрочем, для абсолютного мизантропа Иванова ад — также и он сам.
Как и всякий порядочный спектакль, «Иванов» приказал долго жить — раньше срока дипломники разъехались. А «Лолита» идёт по-прежнему. Такие дела.
Комментарии (0)