Петербургский театральный журнал
Блог «ПТЖ» — это отдельное СМИ, живущее в режиме общероссийской театральной газеты. Когда-то один из создателей журнала Леонид Попов делал в «ПТЖ» раздел «Фигаро» (Фигаро здесь, Фигаро там). Лене Попову мы и посвящаем наш блог.
16+

ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТЕРБУРГА

ПОСЛЕДНИЙ БОНН — БОН — БОН…

В той жизни, где, кажется, ничего не повторяется, вдруг снова повторилось все: в парке возле театра построили огромный шатер, похожий на цирк-шапито (немцы почему-то называют его «палаткой»), опять днем здесь шли встречи с европейскими драматургами, так называемые дискуссии (см. фото), а вечером, когда спадала жара и заканчивались спектакли, здесь, как и несколько лет назад, кормили «комплексными ужинами» и все встречались под пологом шатра или прямо под звездным небом для разговоров за кружкой пива (см.фото). В пятый раз повторился европейский фестиваль современной драматургии «Бонн-биеннале».

Фестивальный ландшафт

Фестивальный ландшафт

Со времени, когда в № 8 «ПТЖ» я описывала атмосферу этого фестиваля, как будто бы ничего не изменилось. На самом деле изменилось: Бонн перестал быть столицей, превратился в какой-то «умерший город», где под «sale» стоят многочисленные особняки и офисы; явно сократился бюджет фестиваля, и, хотя в «Бонн-биеннале» приняли участие театры из восемнадцати стран, фестиваль отметил свое десятилетие, собрав «Новые пьесы из Европы» в последний раз. Один из его идеологов, интендант боннского театра Манфред Байлхарц, переезжает в Висбаден, может быть, туда со временем перекочует и «Бонн-биеннале», переродившись в «Биеннале-Висбаден», ибо азарт собирательства современных пьес у устроителей фестиваля не пропал. Этой зимой три его создателя — патриарх немецкой драматургии Танкред Дорст, его жена, писательница Урсула Элер, и уже упомянутый Манфред Байлхарц — очередной раз объездили всю Европу, собирая фестиваль по рекомендациям партнеров-драматургов: структура фестиваля такова, что в каждой стране сидит драматург-"наводчик" (в России, например, В.Славкин).

По атмосфере это почти «семейный» фестиваль, у которого два «отца» с вагнеровскими именами, «мать» Урсула, «братья-драматурги», дом-палатка и традиционно обязательный прием критиков и драматургов дома и в саду у Манфреда — в кругу его семьи, куда на полдня вливается и семья фестивальная (см. фото).

По концепции это фестиваль, собирающий довольно специфическое «новое»: за десять лет здесь не представили, скажем, ни одного спектакля по Тому Стоппарду (а именно в это десятилетие была написана «Аркадия» — пьеса, несомненно, выдающаяся). Здесь явно предпочитают Сару Кейн и Равенхилла (в этом году он, живой, ходил несколько дней по дорожкам фестиваля — человек, бритая голова которого словно неправильно слеплена из серого пластилина, а несколько патологическое «пластилиновое» лицо похоже на тексты его пьес, как вообще похожи создатели на свои творения, а они на них…). Несколько лет назад русский театр в Бонне был представлен «Землянкой» В.Сорокина, которую и на немецкий-то не перевести, поскольку у немцев не больше четырех матерных выражений, но она вызывала всеобщий восторг… Здесь такое любят, но привозят и Т.Бернхардта (если его ставит К.Лупа), и Е.Гришковца, ставшего за два года любимцем, кажется, уже всей Европы.

В этом году ситуация с Россией была особой. Во-первых, впервые на фестиваль пригласили сразу четыре наших спектакля, в том числе впервые кроме традиционной Москвы («Пластилин» В.Сигарева — К.Серебренникова и «Город» Е.Гришковца — И.Райхельгауза) в афише появился Петербург: «По ту сторону смысла» Т.Петкевич — А.Кладько (см. № 23laquo;ПТЖ») и «Рождество 1942 года» И.Латышева (см. № 25laquo;ПТЖ»). Во-вторых, Танкред и Урсула, приехавшие зимой в Петербург и посмотревшие пять спектаклей, не просто были абсолютно потрясены и воодушевлены спектаклями А.Кладько и И.Латышева и, «как тигры», сражались за возвращение на фестиваль «гуманистических ценностей» и экзистенциальных тем, но еще до начала фестиваля выступили как достойные «пиарщики», опубликовав статью о своих петербургских впечатлениях в «Театр дер цайт» и привезя в Бонн Т.В.Петкевич (см. фото). К концу стало ясно: петербургские спектакли внесли совершенно новую ноту в фестиваль. А в начале, как только я поставила чемодан, в бюро фестиваля объявили: есть два спектакля, на которые не попасть: «Сrave» и «4.48 Psihoses» Сары Кейн в постановке «Royal Court Theatre» и «По ту сторону смысла». Подумала: и то и то — экстрим, так необходимый европейцам, но какой разный…

«Русский сезон» на «Бонн-биеннале» — это отдельная тема для финала, а сперва — вехи.

«4.48 Психоз».
Royal Court Theatre (Великобритания).
Фото I.Kyncl

«4.48 Психоз». Royal Court Theatre (Великобритания). Фото I.Kyncl

Самым сильным, не оставляющим до сих пор впечатлением стал спектакль «Психоз». Я шла на него с сомнениями: российские воплощения подобной драматургии на различных «читках» последних лет и активность, с какой Британский совет насаждает «новых грязных» на нашу почву, — имели результатом эффект полного отторжения. И до сих пор полагаю, что «Психоз» — не та пьеса, которая необходима нашей больной жизни, но отдаю должное: в британском спектакле поток депрессивного сознания был сыгран тремя актерами (режиссер В.Физерстоун) с абсолютной сосредоточенностью и чисто английским достоинством.

Перед этим шел «Сrave»: четыре стула, на которых, не вставая, сидят актеры, — и бесконечное ироническое «fuck you!». Не зная английского в совершенстве, я не могла адекватно оценить игру словами и смыслами. Интриговала огромная наклонная плоскость, висевшая над головами актеров и никак не использовавшаяся в спектакле.

…А через час нас привели за эту плоскость, за декорацию, в мир психоза, ирреального сознания и, следовательно, — реального зазеркалья. Мы попали непосредственно «в метафору»: плоскость оказалась огромным наклонным зеркалом, в нем отражался белый пол, на котором сидели, лежали, стояли три графически очерченные фигуры. И без всякого языка (пьесу я прочла лишь потом) было ясно, что это — поток рас-троенного (поделенного на три актерских голоса) сознания. Лица девушек с глазами, похожими на мертвые глаза манекенов в витринах соседнего магазина, редкие движения на полу (мы видим их в зеркале), стоп-кадры, два параллельных мира — два параллельных спектакля: в зеркале и на сцене.

«Мне скучно, все раздражает
Я потерпела полный крах как личность

Я виновата, я наказана
Мне хочется убить себя
Раньше я умела плакать, но теперь я за гранью слез
Я потеряла интерес к людям
Я не могу принимать решения
Я не могу есть
Я не могу спать
Я не могу думать
Я не могу преодолеть одиночество, страх, отвращение
Я толстая
Я не могу писать
Я не могу любить
Мой брат умирает, мой любимый человек умирает, я убиваю их обоих
Я не могу трахаться
Я не могу быть одна
Я не могу быть с людьми
У меня слишком широкие бедра
Я ненавижу свои гениталии
В 4.48
когда придет отчаяние
я повешусь
под звуки дыхания любимого человека».

В пьесе есть слова: «а я, словно жук, удирала по спинкам их стульев». Жуков на сцене нет, но вдруг поверхность стоящего стола становится зыбкой (мы видим это только в зеркале), потом все пространство «зарастает» какой-то шевелящейся проекцией, миллиардами жуков-теней, как будто поплыло не только сознание — поплыл мир. Пытка депрессией и вызывает у персонажей это пресловутое бесконечное «fuck!». Поверхность стола — это и окно (мы видим его в зеркале), за которым едут машины, дрожит жизнь — недостижимый, маленький тусклый мир… Он нереален, реален психоз. Спектакль виртуозно сочетает неструктурированный поток сознания человека накануне самоубийства с геометрической красотой лаконичных мизансцен. Синхронность, четкость, «минимализм» движений в мире сцены — контрапункт разлаженности мира внутреннего.

«После солнца».
La Carniceria Teatrо (Испания).
Фото из архива фестиваля

«После солнца». La Carniceria Teatrо (Испания). Фото из архива фестиваля

Современная европейская драматургия дошла в своем вербальном радикализме, собственно, до конца. На фестивале новых пьес был представлен швейцарский спектакль «Отче наши», в котором, может быть, всего-то пара незначащих фраз, а вообще он бессловесный. Четыре симпатичных швейцарца с рюкзаками за спиной ходят по сцене, заваленной аппаратурой, тянут какие-то струны, записывают что-то в блокноты… Они — путешественники, исследователи, первопроходцы. Полтора часа, заставляя нас напряженно ждать, чем дело кончится, они извлекают какие-то звуки из палочек — трубочек — шариков, трясущихся на барабане, — жестяных мегафонов etc. В конце концов один из них рисует на большом жестяном листе красочную картинку — Швейцарию. Вид из окошка. Горы, долы и цветы. (Картинка — это тоже звук, звук кисти, ударяющейся о металл.) Надев специальные тапочки и потоптавшись ими в тазике с краской, четыре симпатичных швейцарца «натаптывают» перед картиной коврик, ставят стол, стулья — и, будто вернувшись домой из неизвестного далека, закуривают трубочки с хорошим табаком. Дым летит в зал. Они поют милую «тирольскую» песенку о том, как хороша жизнь здесь, дома, а затем… надевают рюкзаки и с тем же серьезным видом отправляются натягивать струны и извлекать «исследовательские» звуки из брошенной сковородки, на которую наступила нога… Прелестный, в итоге, между прочим, спектакль. Чего только не сочинишь от нечего делать в благополучной Швейцарии!

«Отче наши».
Shauspielhaus (Швейцария).
Фото L.Zubler

«Отче наши». Shauspielhaus (Швейцария). Фото L.Zubler

Испанский спектакль «После солнца» (его играют два хороших актера — П.Ламас и Д.Лоренте, она и он) напоминал поначалу то ли импровизации «Черствых именин», то ли эксперименты Werbatim, то ли актерский тренинг по освоению ситуаций в процессе постоянного «говорения» текста. Вот они читают миф о Фаэтоне… вот раздеваются для акта, замирая по очереди в статичных позах… вот надевают маски…вот он натягивает на голову футболку, снимает штаны и произносит какой-то текст, обнаженный снизу… вот она приколачивает свои кроссовки гвоздями к столу, не может сойти с места, а он ставит к ее ногам торт… вот он берет живых кроликов и, потанцевав с ними, начинает акт совокупления с крольчихой… В результате и образная система оказывается имитацией и чистым эпатажем, и текст не имеет никакого смысла. Все, к чему приходит спектакль, — это финал, когда на сцену вызывают двух зрителей и предлагают им раздеться… Один пожилой мужчина уже снимал с себя трусы, когда я покидала зал.

Madame Bonne Chance.
Витебский драматический театр им.Я.Коласа (Беларусь).
Фото из архива фестиваля.

Madame Bonne Chance. Витебский драматический театр им.Я.Коласа (Беларусь). Фото из архива фестиваля.

Театр каждой страны оставался сам собой.

Французы грациозно играли в присущей им иронической манере комедию «Мадам К», оставаясь французами.

Немцы из Геттингена представляли спектакль «Vineta», жирно-сатирически рисуя жизнь провинциального городка, смачно обмазываясь кремами, выворачивая ноги, уродуя фигуры, падая в воду, — словом, демонстрируя бесконечную патологичность «земного». Два часа в моей голове звучала только одна поговорка: «Что немцу хорошо — то русскому смерть»…

Русские спектакли в Бонне имели успех огромный. Все. Но особенно — два: «Пластилин» и «Рождество».

«Пластилин» В.Сигарева — К.Серебренникова — несомненный «мейн-стрим» современного московского театра. После спектакля — азартного, талантливого, броского — я не могла никак сформулировать для себя причину внутреннего раздражения. Зал орал в экстазе, а меня не оставляло ощущение вранья (недоказуемое, как нельзя доказать, что человек, разговаривающий с тобой, врет, хотя ты точно чувствуешь — врет). Причина, думаю, в резком расхождении авторской природы и природы режиссера. «Самородок» Василий Сигарев, из уральской провинции попавший теперь прямо в Европу, — существо естественное и, по всему, мало ведающее, что творит. В лучших традициях своего учителя Н.Коляды он кидается на колени перед актерами, бьется лбом и целует сцену в припадке авторского «кайфа». Написанную им жалостливую историю о том, как жизнь забила насмерть четырнадцатилетнего мальчика (кто-то его насиловал, кто-то бил), авангардист из Ростова-на-Дону К.Серебренников (см. «ПТЖ» № 13), в одночасье завоевавший Москву, поставил ярко, театрально, избыточно ( в этом смысле очень провинциально). Сам он на дискуссии объявил, что ставил житие. Это действительно житие, но поставленное бодрой и энергичной рукой в браслетах и перстнях. Заклание агнца, отрока Максима, сочетает в себе невротическую, как будто незащищенную провинциальную наивность театра Н.Коляды — и эстетизированную агрессию додинских «Стройбата» и «Клаустрофобии». Надо было видеть их на дискуссии вместе — Сигарева и Серебренникова, когда режиссер, уверенно расположившись, объявлял молодого драматурга официально признанным и назначенным «лучшим российским драматургом», правда, не уточняя дату этого исторического назначения на пост. А А.Казанцев, без тени сомнения, объявил, что до создания его Центра у нас не было ни драматургии, ни режиссуры, а теперь есть.

Почему-то наши режиссеры не думают, что их театр продолжается за пределами сцены — в них самих. Их «текст», имиджи и слова — те же роли, привыкнув смотреть спектакли, и тут считываешь «образную систему», «житийный» жанр в данном случае воплощается адекватно.

В Бонне я не в первый раз подумала не только о качественной разнице театров двух столиц, но и о разном качестве театральных аплодисментов. После «Пластилина» кричали «вау!» и топали ногами в знак сильнейшего одобрения (спектакль действительно сильный и будет «съеден» в Европе с гладиаторским аппетитом, как когда-то додинские спектакли). Овация, устроенная «Рождеству 1942 года», была столь же продолжительной и стойкой, но напоминала филармоническую. В полной тишине, стоя, безмолвный зал аплодировал петербургским артистам строго, без истерики, с каким-то «нравственным» пафосом. После спектакля немцы говорили, что спектакль И.Латышева должен проехать по всей Германии, начав с Берлина. Думаю, так и будет.

…И какой русский не любит халявной езды в заграницу! Самым стыдным был момент, когда, отаплодировав искусству, зоркие немцы (тем более переживающие экономический кризис) спрашивали меня: «Скажи, кто эти люди? На сцене шесть человек, актеры не гримируются и не переодеваются, а под видом обслуги спектакля приезжает восемь лишних человек…», — а я наблюдала «за кружкой пива» то жену руководителя одного театра, то целую «группу лиц» (директор, администраторы, зав.труппой, литчасть) другого… Под звездным небом, у знаменитой «палатки».

Этой нотой свой обзор фестиваля заканчивать не хочу. Закончу другим: «Бонн-биеннале», подобно симпатичным швейцарцам, нарисовал очередную картинку европейского театра. Она такая, как есть. Остается закурить трубочку с хорошим табаком и подумать, что будет через два года…

Июнь 2002 г.

Комментарии (0)

Добавить комментарий

Добавить комментарий
  • (required)
  • (required) (не будет опубликован)

Чтобы оставить комментарий, введите, пожалуйста,
код, указанный на картинке. Используйте только
латинские буквы и цифры, регистр не важен.