Когда-нибудь напишу о них книгу. О поэтичной и резкой, цепкой и мужественной Елене Аросевой. О царственной — недаром играла Екатерину II! — Надежде Надеждиной. О потешавшей зрителей своими женщинами, выхваченными из уличной сутолоки, Елизавете Романенко. И о самой великой старухе Омска — Елене Псаревой. Первую главу отведу ей — в невыдуманной книге «Легенды омской сцены».

Вот наброски к этой главе.

Е.Псарева. Фото из архива театра

1991 год. Тихий скандал на сборе труппы. Уходит режиссер Вячеслав Кокорин, поставивший «Гарольд и Мод» с Псаревой в главной роли. Все разошлись. Псарева стоит у доски объявлений, смотрит туда и ничего не видит. Подхожу, обнимаю ее. «Как они могли-и? Что теперь бу-у-удет?..» — протяжно, тоскующе спрашивает она, и сияние голубых ее глаз меркнет.

2001 год. В театре праздник: вечер в честь 80-летия Елены Ивановны Псаревой. Впервые за всю свою жизнь — «не всем дается 80!» — Елена Ивановна согласилась на шум, поздравления, подношения. Репетирует, как начинающая: спрашивая, рассчитывая, «распределяясь», «пробуя ногами», трясясь. В назначенный вечер ей поют дифирамбы, а она смешит коллег и публику нежданными, но, видимо, втайне заготовленными выходками. Долгую «юбилейную» речь встречает чистым хладным взором, подбоченивается по-псаревски и рекламно бросает докладчику: «Сникерсни еще!..» А наутро сидит за столиком в буфете, вспоминает «весь этот ужас» и хохочет, прося продолжения: «Кто-нибудь!.. Назовите меня еще хоть раз Еленой Великой! Мне понравилось!» И хулиганит, вспоминая коронную фразу на юбилейном вечере: «Люблю мужиков… как сахар!»

Псарева сегодня играет редко. Но в театр приходит каждый день — подышать сигаретным дымом в курилке, напротив служебного входа, — полжизни курила, а уже года четыре как запретили врачи. Если есть время остановиться, присесть, она спрашивает сурово: «Ка-ак живе-ешь?..» И тут же сбивается с величественного тона: «А я… а я…» — и смешно подпрыгивает на диванчике сухоньким легоньким телом, голубенькие глазки сияют и тоже едва не выпрыгивают из сморщенного личика — она готовит сюрприз. Далее следует победно-тоненький вскрик: «В Москву лечу, к подружкам — дружкам!» — и ручка Псаревой с непременным аккуратным маникюром шустро изображает парение в воздухе с неопределенными виражами. Или — другой вскрик, с любовной интонацией, адресованной тому, о ком печется Елена Великая: «Эдик Цеховал из Риги приезжал — заделывать гастроли!.. Какой молодец! Кра-а-сивый!..» Или: «Колечке Бабенко звание присвоили!..» Еще: «Внучка моя Маша на заключительный концерт прошла!..» Счастье плещется в голубых глазках-щелках — Псарева в этот миг ощущает всю полноту бытия, она переполнена радостью — за Цеховала, его жену и сына, за ныне киевского актера Бабенко, за Машу, ведь все они такие талантливые, умные, лучше их нет… «Все хорошо!..» — повторяет она, внося лад и тепло и в твою непутевую жизнь.

Молодой актер, к которому Псарева особенно нежна, предан режиссеру и считает его если не самым профессиональным в этом подлунном мире, то уж наверняка первым в стране. Елена Ивановна в упор не видит в данном режиссере режиссера. А юному другу прощает заблуждение: «Ему не с кем сравнивать. Он как чистый лист. Этот режиссер ввел его в театр. Для него он как отец. Зачем спорить? Этой темы мы не касаемся».

С ней самой тоже лучше не говорить на темы, ей неприятные. Доказать очевидное невозможно, если Псарева убеждена. Она может не принимать актера, ведущего репертуар и собирающего полные залы. Чем-то когда-то он ей не понравился — такое бывает. Но спорить бесполезно. Псарева по гороскопу — Петух. Заклюет. Такой характер. Проще разговаривать о людях, ей приятных. «Га-а-ля!..» — тянет она, и я сразу вижу черноокую статную красавицу Галину Российскую из Рижского театра русской драмы, бывшую омскую актрису. «Танечка моя!..» — выдыхает Псарева. И горестная ее интонация вызывает в памяти облик Татьяны Ожиговой, какой она была в последние свои дни: огромные испепеленные знающие глаза, заглянувшие за край, гордое прекрасное лицо в ореоле светлых волос…

Н.Надеждина (Мирониха), Е.Псарева (Анна). «Последний срок». Фото из архива театра

Иногда Псарева «нарывается» и, как и все, получает сполна. Расскажу случай недавний. 28 ноября 2001 года, в 15 часов, творческий состав встречался с губернатором Омской области Леонидом Константиновичем Полежаевым. Событие важное — определяет будущее театра. Полежаев согласился возглавить попечительский совет. Взялся лично курировать реконструкцию здания, дал «добро» на постоянную музейную экспозицию. Псаревой на встрече не было: в 10 утра ездили на Северное кладбище (28 ноября — день рождения Мигдата Нуртдиновича Ханжарова). Помянули бывшего директора театра, проводили Елену Ивановну домой. Прошло часа три. Дома ей не сиделось — отправилась в родной театр. И подгадала к моменту. Когда Полежаев и его приближенные, начальник управления культуры, новый директор театра, актеры, журналисты, фотокорреспонденты, телеоператоры толпой человек в пятьдесят спускались вниз по лестнице к служебному входу, «кстати» вышла из буфета Псарева. И уткнулась как раз в губернатора. Всплеснув ручками, она стала оседать — приседать — подпрыгивать: «Батюшки светы, никак Сам пожаловал?! Это ты, чо ли, Константиныч? Пойдем со мной, а? Во-он туда (пальчиком с маникюром — в сторону буфета)! У меня аж 50 рублей есть — угощаю! Вздрогнем!..» Личико «несерьезной старухи» (так порой она себя называет) собралось в тысячу лукавых морщинок, глазки озорно сияли… Губернатор не «вздрогнул», подержал за плечи хулиганку экстра-класса молча и нежно-озадаченно.

Назавтра ее в театре нет. Хохочем, обсуждая ее выходку, а ее нет и послезавтра, и неделю, и другую. Сосуды или стыд? Звоним: здорова.

Бедную старуху стали донимать.

Позвонил Моисей Василиади, представился «губернатором Омской области», осведомился: как себя чувствует? «Спасибо, хорошо…» — лепетала, перепугавшись, Псарева, «узнав» голос Полежаева. «Ждала все: сейчас за мной придут…» — выдохнула она позже. Через день, на свой лад, повторила розыгрыш я. С полчаса беседовала с Еленой Ивановной баритоном, уверяя: для газеты «Жизнь» понадобилось интервью, а тема — встреча Полежаева с труппой. «Я не была там …» — тоненько лепетала Псарева. «Как же так, Елена Ивановна? Я видел Вас на фотографии с губернатором!..» Изрядно помучав старуху, «корреспондент газеты» рассекретился: «Приходите в театр, мы о Вас соскучились».

«Безответственная! Избалованная! — осудили некоторые. — Решила: ей все позволено». Если бы!.. Стыдилась! Переживала! Недаром две недели скрывалась ото всех, хотя, появившись, кинула: «Если бы я была на встрече, спросила, есть ли у него любовница…» «Петух!..» Да, никто бы подобное позволить себе не смог. А она может: есть внутренняя свобода, нажитая за 60 лет работы в театре.

Е.Псарева (Чудаева). «У войны не женское лицо». Фото из архива театра

Из беседы с Псаревой от 3 мая 1983 года. «В театр я влюбилась лет в пять. В Томске, на спектакле „Красная шапочка“… В самодеятельности участвовала с первых шагов. Пионеркой барабанила, чин-чинарем… А первая моя роль на профессиональной сцене, в ТЮЗе города Сталинска (ныне Новокузнецк), — Царевна-лягушка. Моя мама сидела в зале на каждом спектакле. Это — 40-й год. А в  41-м я поступила в новосибирский филиал Центрального театра кукол под руководством Сергея Владимировича Образцова. Нас было 24 человека — драматические актрисы и мужчины, вернувшиеся израненными с фронта или оставленные в тылу по здоровью. И еще был оркестр 15 музыкантов, которым руководил Георгий Иванов, он сейчас ректор Новосибирской консерватории. Проработала до 1946 года и не жалею об этом. В сорок шестом нас уговаривали остаться в Калинине. Сергей Владимирович предлагал даже режиссурой заняться, но я твердила одно: хочу на драматическую сцену. И в 1946 году меня приняли в Сталинский драмтеатр».

Ей охотно поручали роли хлопотливых старух, даже когда она была много моложе своих героинь, только «оторвавшись» от амплуа «травести». В Омский драматический Псарева приехала в 1955 году вместе со своим мужем Сергеем Васильевичем Филипповым, великолепным исполнителем роли Иоанна Грозного в целом ряде исторических спектаклей, темпераментным, талантливым актером. Рядом с ним она была как бы отодвинута на второй (а то и более дальний), не слишком заметный план. Ее талантливость дремала, но изредка, в эпизодических ролях, давала о себе знать. Горничные, няньки, матери, женщины самые разные, появляющиеся на сцене на несколько минут, — сколько их переиграла Псарева! Первая крупная роль — Аманда в «Стеклянном зверинце» Теннесси Уильямса, — это уже предчувствие своего часа. 1976 год — Отавина, эпизод, сыгранный наполненно, драматично, в спектакле Николая Мокина «Беседы при ясной луне» Василия Шукшина. А годом позже — Анна в «Последнем сроке» Валентина Распутина, в постановке Владимира Симановского. Лучшее создание Псаревой, вершина ее творчества. Псарева «всю себя перевернула», играя Анну.

Е.Псарева (Мод). «Гарольд и Мод». Фото А.Кудрявцева

До сих пор помню каждую ее сцену. Как пугалась она звука, прикосновения, как постепенно приходила в сознание, узнавала детей, как «маненько» просила каши, отдыхала, пробовала сесть и — садилась, свесив с кровати девчоночьи ноги, а сама радовалась своей отваге. В ее поведении захватывала цель, ради которой она на сцене. Спектакль она вела на затишье и с каждой сценой все глубже проникала в тайники духовной жизни Анны. Первичные элементы мастерства (оценки, отношения, приспособления) были точны и естественны. Не было ощущения, что она играет, нет, она жила по-настоящему. Точно тысячи раз выходила за ворота и подставляла лицо солнцу, воздуху, слушая пение птиц. Словно сорок лет, вот так, препираясь, общалась со своей подругой Миронихой на неповторимом сибирском говоре: «Я давно знаю, что ты вредительша…» — и обидчиво поджимала губы. Эта старушка с прозрачным сухоньким лицом, тоненькими седыми волосами, почти невесомым телом в молодости наверняка радовалась каждому мгновению жизни, была плясуньей, заводилой, острой на язык. Псарева уловила не только жизнелюбие Анны, но и ее поэтичность, необыкновенную духовность.

Но Распутин писал не только об этом. Перед смертью в отчаянной мольбе ждет Анна любимую дочь Танчору. Казнит себя и других. И видит, как жестоки оказываются к ней ее дети. Когда во втором акте Анна—Псарева кричала на Михаила, казалось, мы заглянули в бездну: такая в Анне открылась обида на жизнь, на те страдания, что выпали на ее долю. Актриса показала нам жизнь не высветленную и не черную — как есть.

Вскоре Центральное телевидение по первой программе представило телевизионную версию «Последнего срока». И хлынули письма на ЦТ, в Омский театр, Псаревой, Симоновскому… Их было 450 . И шли они со всех концов страны. Спектакль ошеломил, многие не верили, что Псарева — актриса. «Актриса так не сыграет. Видимо, вы нашли эту удивительную подлинную женщину с драматической судьбой…»

Почему в одном случае актер достигает правды, а в другом — нет? Все зависит от совпадений. Псарева принадлежит к тому поколению, которое любило тайны актерской профессии. Для нее и ее коллег Алексея Теплова, Бориса Каширина, Александра Щеголева, Ножери Чонищвили никогда не было до конца все ясно, как и что надо делать. Они все время попадали в ситуации ученичества, и какие бы новые краски, новые способы мышления ни предлагал режиссер, они всегда пытались овладеть этим новым, не боясь оказаться беспомощными, невооруженными. Они не отказывались от себя, а постигали талантом неведомую сферу собственного актерского опыта.

Из беседы с В.И.Симоновским 12 января 1984 года. «С Псаревой не было просто. Исходя из своих данных, она тянула на бытовое исполнение: умирающая старуха, все болит, жалеет себя — актеры всегда хотят пожалеть себя. И ее тянуло на страдание. Она хотела играть — какая я. А я ей сказал: нужна иная манера. Самое опасное в роли — играть, какая я. Ибо в основе спектакля лежит притчевое начало, требующее аскетизма, сосредоточенности на людях. Старуха Анна — образ не бытовой, а собирательный. Это старуха вообще. Отсюда задачи, которые я ставил перед Псаревой.

Первая сцена, когда просыпается. Она вначале играла, как ей больно, тяжело, то есть бытовое решение. Я же ставил задачу: играть радость оттого, что дети здесь. Не убирая замутненность сознания, играть радость: увидела детей. Иначе будет физиология… Сцена, где пришла Мирониха, — только радость оттого, что пришла подруга… Сцена, где мужики пьют, — ненависть к ним (а не жалость к себе). Принцип исполнения роли — мозаика. Задача в каждой сцене разная, актриса нигде не повторяется. В результате возникает объем, полифония, и каждому Анна становилась близкой, потому что каждый человек в ней узнает себя. Отсюда тон писем зрителей: возникают ассоцииации с собственной жизнью».

После Анны уже казалось: Псарева может все. В комедии Островского «Правда — хорошо, а счастье лучше», поставленной Артуром Хайкиным, она открылась как заразительная эксцентрическая актриса. Ее Фелицата организовывала действие как игру. Воинственно настроенная, в шапочке-"шутихе«, не обращая внимания на груды спелых яблок, раскиданных по сцене, на всю барабошевскую роскошь и богатство, она буквально носилась по сцене. Не баба — черт в юбке. Олицетворение здравого смысла народа. А если проводить аналогии — эдакий русский Скапен. Ловкость, с какой Фелицата подстраивала «случай», который сотворил в доме Барабошевых праведные дела, была чисто русской, решительной, скорой, неколебимой, родившейся после долгого терпения и наблюдения купеческих «порядков».

А.Володин и Е.Псарева на вручениии премии «Золотая маска». Фото из архива театра

Псарева ярко, лихо играла и любой эпизод, будь это жаднющая и хитрая Степанида в «Деньгах для Марии» Распутина, с дробным смехом и елейной патокой в голосе, или Тетя в «Комнате» Брагинского, — в берете, с папироской во рту и гармонью в руках, тетя из двадцатых годов, спешившая «на встречи с пи-о-нэ-рами». В спектакле «У войны — не женское лицо» Светланы Алексиевич, поставленном Геннадием Тростянецким, до сих пор помню сцену поразительную: как ее Чудаева, которой спасли ноги после обморожения, училась ходить. «Вот так! Вот так!» — приговаривала она, переставляя стулья, и, почти падая, шла, хотя ноги ее подгибались. За эту роль Псарева, как и ее партнерши Елизавета Романенко, Надежда Надеждина, Наталья Василиади, стала в 1985 году лауреатом Государственной премии имени К.С.Станиславского.

В «Игроке», поставленном Львом Стукаловым, она сыграла Антониду Васильевну, сыграла без оглядки, по нарастающей, и точнее, многослойнее всех исполнителей показала нам этот русский характер, парадоксальный и в поступках и в словах. Ум — и безрассудство, природное чувство юмора, жестокость к близким — и широта до разгульности. Болтовня о пороке — и безоглядный бросок в него, в жуткое испытание судьбы, в страстное, жгучее, заветное «иметь». Псарева стала в этом спектакле самым азартным игроком.

И все-таки самая дорогая для нее роль ушедшего десятилетия — Мод Коллена Хигинса. Мод, излучавшая такой внутренний свет, словно актриса, втянув его из мироздания, вобрала в себя и вернула нам, зрителям. Свет. Он — в самой Псаревой, Елене Великой. Ее природный дар. Пока он греет, не страшно.

Февраль 2002 г.