У. Сароян. «В горах мое сердце». ТЮЗ им. А. А. Брянцева.
Режиссер Сергей Каргин, художник Кирилл Пискунов.
«В горах мое сердце…» — строка из стихотворения Роберта Бернса. Как эхо, она рождает отзвук, и кажется, что вместе с ним возникает ощущение одухотворенного пространства. Сценография Кирилла Пискунова и свет Евгения Ганзбурга создают зыбкий воздух сценической атмосферы. Обнаженную, словно подернутую туманным мороком сцену по диагонали пересекает дорога, обозначенная двумя рядами электрических столбов. В их следовании друг за другом есть движение: кажется, что они уходят в горы или спускаются в долину. «Горы» тюзовского амфитеатра навевают чувства путника в середине пути: места знакомые исчезли за горизонтом, а чужие просторы настораживают и вызывают тайную печаль.
Среди камней, кучкой сложенных у подножия столбов, забытые или брошенные вещи. Странные, словно дошедшие из далеких-далеких времен: кувшин затейливой формы, часть доспехов средневекового рыцаря, бутыль из-под вина и, неожиданно, саксофон. Линию пути подчеркивает серебристо-серая ткань. Призрачным отблеском она напоминает реку, где хранится наша память. Человек в мундире американского генерала появляется в туманной глубине сцены. Неторопливо, останавливаясь через каждые два-три шага, бредет он по этой глади. Замерший взгляд, стэповое па — как неожиданно настигшее воспоминание, нечеткое, ускользающее. Брошенный рукой генерала камень заставляет всколыхнуться воды Леты, и вот… серебристая ткань ручейком убегает со сцены, как будто исчезает время, разделяющее прошлое и настоящее. Это первое энергичное движение вызывает на сцену действующих лиц. В полифоническом многоголосии воспоминаний изредка прорываются отдельные возгласы, но пока они не складываются в стройную песню. Лишь пронзительный звук трубы окончательно разорвет туман прошлого, и сумбурные воспоминания оформятся в конкретные события давней истории.
Дымкой забвения покрыто все происходящее: без бытовых подробностей, без психологических сцеплений эпизодов. Произвол памяти. Сергей Каргин не только меняет структуру пьесы, превращая ее последовательную реальность в дискретный мир воспоминаний, но и переставляет акценты, подчиняя логику всех действующих лиц логике памяти героя — Джона. Весь спектакль строится по причудливому, прихотливому закону памяти, которая вызывает на сцену тех или иных людей, наполняя историю музыкой и танцами, тоской по ушедшим иллюзиям.
Маленький Джонни, девятилетний мальчуган из пьесы Сарояна, давно стал Джоном, поседевшим генералом в мундире с орденской планкой. Джон-Джонни в исполнении Николая Иванова, конечно, не появится перед нами мальчуганом в коротких штанишках. Лишь однажды сменит он строгий мундир на большую (на вырост) рубашку в крупную клетку. Весь спектакль он находится на сцене — одновременно участник, зритель и рассказчик этой истории. Лишь иногда входит Джон в круг персонажей, отстраненно наблюдая за «хороводами» теней. Они обращаются к Джонни, а отвечает им Джон. В этом отношении характерна сцена встречи с разносчиком газет Генри (Александр Ленин). В пьесе они ровесники, их объединяют мальчишеские надежды, мечты и тревоги. А в спектакле получается, что взрослый, поседевший генерал вместе с юным Генри пытается научиться свистеть и отбивать чечетку. Каждый по-своему, но с близкой болью, вспоминают и тоскуют.
А.Иванова (Эстер), А.Иванов (Мистер Козак). Фото из архива театра
«Где-то что-то неладно». Эта фраза будет произнесена дважды, создавая два финала и одновременно обращая взгляд к началу истории Джона. Первый раз эту фразу произнесет маленький Джонни, тот, что существует внутри этой истории. Второй раз — Джон. «Где-то что-то неладно». Именно эти с детских пор неотвязно преследующие слова привели старого военного на пустырь его детства.
Память Джона, произведя «отбор» персонажей, являет нам лишь тех, кто более всего запомнился ему с тех давних пор. Поэтому так естественно путаются в его памяти всевозможные Эпли, Кармайки, Уайппы, Канингемы, прохожие и соседи, появляющиеся на сцене в лице одного актера — Сергея Жуковича. Персонажи воспоминаний Джона предстают перед нами такими, какими он их видит спустя много лет, подчас в ироническом свете. Но хотя отношение к отцу взрослого Джона стало более скептичным, сквозь наслоения лет просвечивает чистая любовь маленького Джонни к этому чудаку.
Действие подчинено двум появлениям актера Мак-Грегора—Игоря Шибанова. Его метафорическое выражение вечного покоя — «сердце в горах» — определяет философию и поэтику спектакля. Впервые оказавшись среди этих людей, он навсегда остается в их сердцах. Мелодия, сопровождающая его, подчиняет и влечет к себе всех. Услышать ее еще раз, очарованно застыть или пуститься в причудливый пляс — каждый мечтает об этом и ждет Мак-Грегора. Все действующие лица этой истории отмечены печатью «странничества» и «странности» (в данном случае эти слова почти синонимы). Отчасти к ним можно применить выражение самого Сарояна: «show-off» — играющий на публику фантазер, чудак.
Отец Джонни Бен Александер — поэт. Борис Ивушин играет его человеком в высшей степени экзальтированным, упивающимся своей причастностью к поэзии, вознесшимся над людьми. С пафосом величает он себя «самым великим поэтом среди неизвестных». Карманы его длинной кофты набиты рукописями и конвертами, в которых он отсылает свои стихи во все концы Америки. Высокий, стройный, с чрезмерно взлохмаченными волосами и графически тонкими чертами лица — воплощение поэтического «безумия». Тонкие пальцы Александера исполняют причудливый танец, выхватывая из карманов листы со стихами новой поэмы и рассыпая их вокруг себя. Этот танец складывается из характерных армянских движений и широты его души. Он словно пытается обнять каждого и осчастливить всех причастностью к его поэтическому гению.
Бабушка — Лиана Жвания, говорящая исключительно по-армянски, неожиданно запоет оперную арию и сорвется, закашлявшись, тем самым проявив и в себе частицу «show-off».
Даже мистер Козак, практичный, хотя и не лишенный мягкости бакалейщик из пьесы Сарояна, становится в спектакле С. Каргина «show-off». Мягкость и уступчивость мистера Козака в исполнении Александра Иванова перерастает во вселенскую любовь. Впервые память Джона вызывает на сцену мистера Козака в момент, когда он вешает скворечник на сиротливо-безжизненный столб. Его отношения с маленькой Эстер (Аглая Иванова) часто отвлекают внимание от основного действия, заставляя завороженно следить за милыми, непосредственными и чистыми играми отца и дочери. Глядя на них, понимаешь, что взрослый равен ребенку, что нет более мудрого и старшего. Финальные сцены, неуклонно стремящиеся к лишенной иллюзий развязке, озаряются не принадлежащим перу Сарояна эпизодом. Мистер Козак, после прощания с Александером остается один на один с листком бумаги, лежащим у его ног. Сначала тихо, неуверенно читает он стихи, постепенно наращивая мощь и звучность поэтических строк. И когда строки заканчиваются, а заряд энергии, заданный ими, требует выплеска, он, досадливо отбросив уже ненужную бумажку, устремляется к саксофону. Играя, он вовлекает всех в прощание с чудаками, которые, уходя, наделили оставшихся частицей своего чудачества.
Б.Ивушин (Бен Александер), Н.Иванов (Джон). Фото из архива театра
Но блестящая импровизация мистера Козака будет прервана уже знакомой зрителю мелодией трубы Мак-Грегора. Прервана для того, чтобы был сыгран последний трагический акт этой истории. На самом деле трагедия начинается раньше. Почтальон (С. Жукович), как черный вестник, принесет большой белый конверт. Еще ничего не зная, а только увидев почтальона, Бен Александер все поймет. Трогательная попытка не замечать вестника и его сумку таит неудержимый страх и стремление вскрыть письмо. Снова и снова делает он попытки с разбегу одолеть невидимую преграду, и каждый раз его словно откидывает назад внутреннее сопротивление. Путь к этому письму проходит через возвышенное отречение от себя самого. Александер встает на железный обломок столба, словно для того, чтобы, возвысившись, духовно очиститься от своих фантазий, чудачеств и высокомерия. Как высокое скорбное дерево, роняющее свою листву, выпускает он из рук конверты, которые, медленно кружась, падают. Распрощавшись с надеждами и заблуждениями, «рушится» он со своего пьедестала, чтобы одним движением преодолеть расстояние и, разорвав конверт, узнать, что лучшие его стихи возвращены и никогда не будут напечатаны. Монолог Александера предваряет финал, который будет сыгран Мак-Грегором. И если последний сыграет «все смерти» в монологе короля Лира, то Александер в этой сцене играет «все обманутые надежды», вместив в монолог боль Гамлета и Отелло, Веронского князя и Просперо.
Главной музыкальной темой спектакля становится дудук Дживана Гаспаряна, чей пронзительно-светлый плач — парафраз не находящих ответа слов Джонни: «Я никого не виню, но где-то что-то неладно». Прозрачные, словно рожденные из колебаний проводов, из заблудившегося среди столбов ветра, призрачные звуки. И не хочется называть их «звуками», потому что это слово слишком «звучно», очевидно «слышимо», чтобы передать нерв, печаль и радость дудука. Его мелодия рифмуется с тихой речью Бабушки, словно поющей каждую произнесенную по-армянски фразу. Но память прихотлива и вызывает порой смешные, трогательные, неточные ассоциации. Память Джонни приписывает шотландцу Мак-Грегору ирландскую музыку. Она возникает из мелодии, сопровождающей актера, и вовлекает всех в танец. Отправлению письма в нью-йоркский журнал сопутствует веселая «Chattanoga Cho Choo». И степенная Бабушка вдруг начнет премило подмигивать зрительному залу и очаровательно подергивать плечиком, изображая, что поет сольную партию хита оркестра Глена Миллера.
История человека, мечтавшего стать поэтом, как его отец, и ставшего военным. Мальчуган Джонни в спектакле Сергея Каргина сверстник Мак-Грегора, «великого актера», пришедшего сюда умирать, среди этих людей нашедшего свои горы. Они близки. Их разделяет время, но здесь, на пустыре Америки, они встречаются, потому что здесь их «горы»: актера-шотландца и потомка армянских эмигрантов. Двое заблудившихся в огромном мире. Где их дом — непонятно. Но здесь их «горы». Приходит ли Джон сюда умирать? Может быть, да, а может, и нет. Он приходит подвести итог своей жизни, в начале которой были и горы, и поэзия, было все…
В финале, умирая на сцене, не успев выйти из образа короля Лира, Мак-Грегор реализует высокий смысл, заложенный в сарояновском понятии «show-off». Падает из рук красный помидор — жуткий и гротесковый образ жизни актера Мак-Грегора, заложника приюта, человека, чье сердце в горах. С его прихода начинается эта история и заканчивается его уходом. Его смерть обряжена в шекспировские одежды. Как воины Фортинбраса, герои наденут латы и уйдут с лежащим на носилках телом Мак-Грегора в глубь сцены. Маленькая Эстер, безутешная Офелия, тонкой белой тенью завершит эту процессию. Высокие столбы качнутся в поклоне великому актеру, закрывая врата памяти. Возникшие из вод Леты, персонажи вернутся в ее бережный покой. Джон уйдет по дороге в горы…
Май 2002 г.
Комментарии (0)