О лучшем на фестивале «Золотой конек» (Тюмень, апрель 2002 г.)

Вот Она, эпохальная женщина, родом из советского существования. Нацеливала, обеспечивала, приумножала. Душераздирающее служение своему коллективу не знало разумных пределов. Помню, попалась мне на пути женщина профсоюзного типа. Укусила человека в бассейне. Заплыл на дорожку «Ленинградодежды», как раз когда вдоль каната курсировала эта профсоюзная щука, оберегая водное пространство своей профсоюзной ячейки. И вот, пожалуйста, кровавый след от зубов на бедре нарушителя. Энергетизм женщин-общественниц фонтанировал неотвратимо, доставал всех и каждого. «В зад, в зад ступайте, Смирнов, ко мне! В заде картофельного поля легче окапывать!» — это завхозиха с голосом громкоговорителя оповещала свой родной коллектив о трогательной заботе об отдельном индивиде.

…Один из видов подобной особи сидит перед мной за пустым столом, на сцене, в городе Тюмени. Начался спектакль «Персидская сирень» Н.Коляды. Показывает театр «Наш дом» из города Озерска.

Теперь Она (так обозначено в программке) уже не та, что прежде. Не пышет государственной озабоченностью. На склоне лет. И, быть может, все чаще, возвращаясь домой, в свое одиночество, долго рассматривает опухшие ноги. На ее грузном, раздавшемся во все стороны теле — глуповатый (борта никогда не сходятся и уже не сойдутся на животе) пиджак, как бы представительский, деловой, в крупную клетку. Такую крупную, как на черепашьем панцире. Личное, частное в ней посылало слабые токи и в прошлом, а теперь как бы взбесилось, на старости-то лет. Как раз эту попытку выбраться из жизни, впустую прожитой, с внушенным кем-то сознанием, как бы встроенным в организм, зацепиться за свое, замурованное сердце — эту попытку и открывают Николай Коляда, актриса Елена Шибакина, режиссура, художник…

Действие разворачивается в «рациоедной», вымороченной среде почтового отделения. Узкая полоса вдоль рампы проведена художником с жестоким умыслом: мол, вот вам плоская горизонталь, от сих до сих, глубины почти нет, пространство как бы придавлено сверху, сплющено. Нет никакой вертикали. Надпись — «лифт не работает». Здесь нет углов. Спрятаться некуда. Дышать — только сургучом, почтовым неживым запахом. И пусто.

В Ней сегодня произошло какое-то движение внутри, всплеск, Она сочиняет пламенное послание… разительная перемена… Возбуждена, кажется, выпимши, навела густой марафет. Да, послание любви. Но… в пустоту. Пусто с 1 до  2-х, нет посетителей на почтовом отделении. И пишет-то Она в пустоту, неизвестно кому, анониму (кажется, в ответ на брачное объявление в газетке).

И вот протискивается Он, малознакомый жилец. В распахнутом сером плаще отставника, на голой груди шарф. Носки туфель протерты до отчаянного сверкания белизны.

Легконогий такой, быстроглазый, шустрый. Фраер на катушках (по-блатному), только пенсионного возраста. Ох, непростой. Взломал почтовый ящик соседа и роется в конвертах (опять же на почве брачных объявлений), перебирает их, нюхает, ищет тот, что сиренью пахнет.

В их незлобливой ругани затепливается взаимопонимание: «Бабуля, иди отсюда, Пенелопа!» — «Кот с помойки!» — «Иди-иди, Лаура…»

Признак художественного таланта — способность к необычайной концентрации жизни. В этом, признанном лучшим спектакле фестиваля артисты Елена Шибакина и Николай Скрябин не только сотворяют узнаваемые типы, но заставляют нас испытать мистическое чувство присутствия своих «человеков».

У хорошего артиста (и в мастерской режиссуре) минувшее в памяти персонажа «не вспоминается» (не наплыв), а включается в настоящее, воображение таинственно материализуется и действует. Так вот врывается здесь пионерская песня, ритмически поджигающая Ее, волнуя и меня, грешного: «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше // Только утро замаячит у ворот…» И дальше — о кленовых палочках.

Барабанщик в руки палочки кленовые берет. Восторг! Хочется через забор какой-нибудь перелезть.

Когда социум нуждался в нас, в нас играло живое вещество. Но когда узнаешь — «ах, вот для чего я был нужен?!», то понимаешь, как часто попадал в зону лишь правдоподобия жизни, ее симуляции, подмены, отсутствия подлинности. Здесь самое время употребить слово «симулякр», ибо оно и означает правдоподобный объект, за которым не стоит какая-либо реальность.

И в наше время Он и Она, в сущности, во власти глюков, иллюзий, но они, так сказать, личные, частные. Пробежала искра душевности — и уже маленький праздник: узнают, что столько лет не знали, — живут в одном подъезде, по одной лестнице. Вот радость-то! Мол, и у нас как у людей.

Тем не менее вектор действия меняется, душевные токи устремляются во внутрь себя, а обстоятельства их заброшенности обществом оттесняются. Актриса творит уже «из себя», исповедально, пытается убедить нас, глаза в глаза, что ее мама и бабушка, давно ушедшие из жизни, все видят, ОТТУДА. И обязательно вернутся к нам, чтобы вместе, как обычно, пить чай.

Разрешение этой трагической веры в невозможную Встречу завершает спектакль: следует парный танец как разрядка душевного напряжения, но это не хэппи-энд. Это — наперекор всему горькому, обидному, больному. Пулей вылетая «из образа» (но не из системы спектакля!), они включаются в отменный джазовый ритм, как свист ветра. Как у поэта — вот вам, нате!

Нет, не женщина-клумба и не кот с помойки, они — артисты, вдруг помолодевшие, красивые, озорные.

Ситуации «поврежденных» (временами, режимами, обстоятельствами) судеб доминировали в спектаклях «Персидская сирень», «Венский стул» (тот же автор, спектакль Томского драматического театра), чудесный кукольный «Старик и другие» (режиссер Е.Ибрагимов, диплом «Лучшего» в своей номинации). …Человеку отпущен крохотный мир. А громадное, холодное (к примеру, Вселенная) и страшит его, и недоступно, и ненужно.

В советское время таких гвоздили словом «обыватели» («мы только мошки, мы ждем кормежки»). Теперь, замордованные нищетой, притеснениями, они пытаются обогреть хотя бы внутреннюю реальность. Вожделенные предметы — запах сирени, венский стул, кавказский коврик, небрежно, вкось наброшенный на плетень, как символы любви, мудрости, мирной жизни.

«Венский стул» (постановка Юрия Пахомова) уступает в целостности другим двум спектаклям (см. об этом «ПТЖ» № 27). Первые сцены непонятны. Двое (опять Она и Он) в каком-то загоне, оцепленном белым шнурком. И — страдают. Ну, перешагнули бы через шнурок, и дело с концом. Условия игры не заключены с залом основательно и бесповоротно. Двое картинно хлопочут возле игрушек. Они дети или взрослые, вспоминающие себя детьми? И вообще — кто они? В данном случае абстрагирование не срабатывает. Она, понятно, женщина как женщина. А Он? Всем недоволен, вроде некий гений, претендует на особое к себе внимание, невропат.

Но сцена вообще прихотлива, капризна. Вдруг все пошло-поехало и зрители стали прощать спотыкания, поняли закон постановки, почувствовали живой театр.

С крыши, нависшей над площадкой, выложенной кирпичом, с грохотом, одна за другой падают ЭПОХИ. Падают их вещные приметы — пилотка, треугольник фронтовой весточки, полосатая лагерная шапочка. Война, лагеря, комсомольские стройки, милые песни, пронзившие сердца поколений. Окуджава, Дассен, Высоцкий или еще вот эта: «Понимаешь, это странно, очень странно…», Утесов…

Через лирический ход режиссера (диплом за лучшую режиссуру), глубинную игру Татьяны Аркушенко (диплом за лучшую женскую роль), через один только ее жест, когда она протягивает последнюю корку хлеба своему другу, через щемящую жалость к нему и отрешение полное от себя… из всей композиции этого поискового трудного создания вырастает вопрос — за что нас убивают?

Старик («Старик и другие», Государственный театр кукол «Барабашка», г. Нижневартовск) ну никак этого не может понять. Отчего хотят лесные хищники его съесть? Вроде свои, кавказские звери… Уговаривают его: пора, мол, надо съесть.

Помимо диплома за лучшую женскую роль, сыгранную М.Ничипоренко (Волчица, Лиса, Лошадь), восхищение жюри заслужил весь ансамбль. Артистическая виртуозность, захватывающее, с юморком, общение джигитов с залом. Человеческое тепло. Кокетливая, прелестная Лошадь. Лиса сипловатым, прокуренным голосом патронажной дамы поощряет Старика изложить, отчего он не хочет, чтобы его съели.

Финалы всех трех спектаклей открытые.

Сюжет века ХХ-го — схватка симулякров и человеков — продолжается.