Татьяна Казакова возглавляет Академический театр Комедии. Можно сказать, что забота о судьбе комического на современной сцене — ее прямая должностная обязанность. Из года в год (седьмой сезон подряд) она исправно тащит этот нешуточный воз, следуя инструкциям, обязавшим ее хранить и приумножать богатства комедии. Если серьезно — Казакова действительно один из немногих современных драматических режиссеров, которых всерьез интересует судьба этого «несерьезного» жанра. Когда-то ее учитель Анатолий Эфрос писал: «Я знаю только, что соединение комического и драматического — редкость». Спектакли Казаковой — тот редкий случай, когда комическое живет и расцветает в драматическом спектакле как важнейшее слагаемое театрального языка и мира, как этическая и эстетическая сущность театра. Задолго до того, как она возглавила театр Комедии, она счастливо и уверенно держала нити этого жанра в своих руках. Постановки Шекспира в Балтийском доме, Гольдони в театре им. Ленсовета резко смазывали театральную «карту будней», с первых и до последних тактов эти спектакли поражали звонкой нотой радости, праздника, карнавала… Эта нота — редкость не только в петербургском театральном пейзаже.

Помнится, на премьере «Самодуров» Гольдони в театре Ленсовета я встретила соотечественников великого комедиографа. Восхитившись игрой артистов, итальянцы озабоченно добавили: «Надо же, как необычно. У нас в Италии сейчас принято ставить мрачного, жесткого Гольдони».

Татьяна Казакова.
Фото из архива театра Комедии

Счастливая страна Италия! Мы не можем позволить себе подобной роскоши. Мрачный Достоевский — да. Жесткий Чехов — само собой. Но угрюмый Гольдони?! Видимо, все-таки не тот климат.

Многие спектакли Татьяны Казаковой — беспечный и ветреный вызов, брошенный «плохому» российскому климату. Ее комедии рождаются на болотистой петербургской почве вопреки предсказаниям серьезных ученых. Знаток итальянского театра С.К.Бушуева в своей книге «Гольдони в России» авторитетно предупреждала: «вылепивший русскую душу исторический опыт заставляет ее отворачиваться от гармонической уравновешенности гольдониевского мироощущения как от прекраснодушной выдумки». Между тем одним из первых в театре Комедии Казакова ставит все того же Гольдони, гения комедиографии (кстати, «Влюбленные» идут в переводе Светланы Бушуевой), продолжая упрямо и последовательно через язык комического пробиваться к гармонической уравновешенности людей — на сцене и в зале. Жажда игры (карнавала!), праздника, тоска по беспечности и артистизму, чудесным превращениям с человеком и в человеке — вот, может быть, сокровенная тема спектаклей Казаковой, кого бы она ни ставила: Бар-Йосефа, Уайльда, Уичерли или Нушича. Казакова, сочиняя свои спектакли, всегда исследует жизнь, мечущуюся между идиотизмом и душевной нормой, унылым ритуалом и тоской по чуду, буднями и праздником. Она умеет отвое­вывать праздник у жизни, пусть мгновенный, пусть неустойчивый. Когда-то в «Самодурах» в темном домашнем склепе купца Лунардо вдруг распахивалось верхнее окно и оттуда шел волшебный театральный снег, очень похожий на карнавальное конфетти. Ее спектакли с их витальной комической энергией, выживающей на любом драматическом материале и при любых обстоятельствах, — в каком-то смысле распахнутое «верхнее окно» в петербургской театральной культуре, откуда непременно что-нибудь посыпется, то ли снег, то ли конфетти, и из которого всегда, при любых непогодах, звучат музыка и смех.

Ольга Скорочкина. Помните остроумное замечание Набокова по поводу комического и космического в творчестве Гоголя, о разнице между ними в одну букву «с»? Хорошо филологам рассуждать о подобных материях, а вот как это возможно материализовать на сцене? И возможно ли? Может, никакой в том нужды?

Татьяна Казакова. Да это одна из высших задач театра, самое захватывающее и увлекательное в нем! Связать отдельную, маленькую человеческую жизнь на сцене с Бытием. Чтобы сквозь случайное, хаотичное, комическое, нелепое, что происходит в человеке и с человеком, вдруг проглядывал космос, какой-то взгляд сверху. Как важно, выстраивая на сцене человеческую жизнь, вдруг угадать, чтобы зрителя кольнуло предчувствие, если не знание, — что было с человеком раньше и что будет после него… Другое дело, это достигается (если достижимо вообще) в невероятных муках. Лично я боюсь формулировать подобные вещи артистам, перегружать их, потому что так можно «зажать» их игровую энергию. Образ ведь должен вырастать из натуральной, органической почвы. К этому космическому «фокусу», взгляду свыше, может быть, нужно приближаться осторожно, очень косвенным путем. Путем филологических обсуждений с труппой этого точно не добьешься, только навредишь игре.

О.С. Как вы думаете, почему комедия в чистом, беспримесном виде не живет на нашей сцене (мы говорим об искусстве театра, а не об антрепризных авантюрах)? Почему она непременно входит в сложные взаимоотношения с другими жанрами, то есть существует только на правах «оттенка», призвука, жанрового ингредиента? Почему в России, если произносят слово «смех», то непременно с приставкой «горький» или «сквозь слезы»?

Т.К. Да потому что классическая русская комедия настояна на крови! Во всяком случае, ее корни растут из очень серьезной и трудной почвы русской истории и русской ментальности, и где уж комическому произрасти без горечи?.. В сущности, комедия родилась задолго до театра. Она родилась на площади, в игре скоморохов, в недрах их, если можно так выразиться, «народной самодеятельности». Что-то было в их смехе такое, за что их уничтожали и не разрешали хоронить на кладбище… Одна из первых знаменитых русских комедий не случайно называлась «Горе от ума» и ее запрещали, передавали в рукописях…Что-то такое в ней было скрыто для государства нежелательное. Русский человек никогда не был защищен и очень часто — забит, уничтожен. Он, разумеется, всегда сопротивлялся. То, как он жил, невозможно было назвать нормальной жизнью, и драматурги, глядя на человеческую жизнь как бы из космоса, называли это комедией. Комедия в России всегда смеялась сквозь слезы над человеческой судьбой, над той колоссальной разницей между человеческим предназначением и земным осуществлением, которая всегда была драматическим источником, и всегда при этом — с комическим эффектом. Комедии Сухово-Кобылина, Салтыкова-Щедрина — что это по жанру? Это же не жанр прошлого, это жанр будущего! Трагикомедия, трагифарс, дьявольская насмешка судьбы над человеком и желание человека непременно бросить вызов судьбе, перехитрить ее, переиграть! Вот где осуществляется этот самый шаг, переход от комического к космическому.

Сцена из спектакля «Деревенская жена».
Театр Комедии.
Фото из архива театра.

О.С. История отечественного театра оставила для нас один очень серьезный «жанровый» конфликт: между Антоном Павловичем Чеховым и Константином Сергеевичем Станиславским. Мхатовские постановки Чехова стали нашей театральной легендой, но известно, что сам драматург настойчиво называл свои пьесы комедиями и был очень недоволен той же Книппер-Чеховой, которая играла главные роли в его постановках, не отнимая от глаз носового платка… Как вы понимаете этот конфликт и вообще — жанровую природу драматургии Чехова?

Т.К. Но все-таки та же история театра фиксирует, что спектакли Станиславского были замечательными и находили потрясающий отклик у современников, этого никто не отменял… Что же касается жанровой загадки Чехова, феномена Чехова… Мне кажется, у него понятие комедии не жанровое, а философское. Все-таки никто и никогда не поставил большую чеховскую драматургию чисто и последовательно как комедию. Думаю, что и не поставит. Никто не брал этот барьер. Если брали, то это не было художественно объемно, убедительно и содержательно. В самом деле, подумайте, как произнести, чтобы было смешно: «Моя душа, как дорогой рояль, ключ от которого потерян…»

О.С. Комический актер — что, наш взгляд, происходит сегодня с этим амплуа? Что происходило раньше? Почему, например, трагиков в России всегда больше почитали, боготворили, чем комиков? Вот ведь и в «Лесе» Островского комик Счастливцев у трагика Несчастливцева как бы «на подхвате».

Сцена из спектакля «Деревенская жена».
Театр Комедии.
Фото из архива театра.

Т.К. Трагиков в России почитали, зато комиков обожали! И, между прочим, успех в роли Аркашки Счастливцева всегда был громче, ярче, чем в роли Несчастливцева. Характерно, что в «Лесе» существуют два артиста и их амплуа даны в единстве (подобно древнегреческому театру, где были вывешены маска трагика и маска комика). Не случайно драматург сталкивает их на большой дороге.

Каждый комик уникален и неповторим. Объяснения его дару нет и быть не может. Искусство вообще великий подарок Бога людям, и через комиков этот подарок осуществляется с особой щедростью. Есть Чарли Чаплин, мировой комик номер раз, — за ним идут все остальные. Чаплин ведь нащупал в своих знаменитых трюках и историях самые серьезные и даже трагические темы человеческого существования в ХХ веке, но как божественно легко и смешно он эти темы отработал в образе своего «маленького человека»! Из русских комических гениев, конечно, прежде всего вспоминаешь Фаину Раневскую, Юрия Никулина, Евгения Леонова, Ролана Быкова, Владимира Басова. Дар дать возможность человеку улыбнуться, рассмеяться — уникален. В каждом была своя великая тайна. И в искусстве каждого из них комическое соседствовало с трагическим, одно давало свой отсвет и дополнительный объем другому… Подлинный комический артист бездонен. В нем всегда присутствует масштаб. Его дар подразумевает некую легкость, воздушность, которой русскому человеку так не хватает в жизни. За что так любят комических артистов? Потому что когда человек смеется — он жив. Он счастлив. Гармоничен и естественен. Смех — это всегда вызов жизни, судьбе, обстоятельствам. Смех объединяет людей больше, чем страдания. Желание публики подхватить от артиста бациллу смешного сильнее, чем желание пострадать и поплакать (хотя оно тоже, естественно, существует).

Сцена из спектакля «Влюбленные».
Театр Комедии.
Фото В. Урванцева.

О.С. При этом комедию всегда считали в России чуть второсортным жанром…

Т.К. Но это критики и придумали! Прочтите письма Немировича Станиславскому. Немирович пишет, что делал ставку на «Братьев Карамазовых» и просчитался. Достоевский отпугивает, признается он. А фаворитом того сезона стала «Хозяйка гостиницы» с Ольгой Книппер-Чеховой, на которую никто никаких ставок не делал. И ведь никто не скажет, что комедия Гольдони третьесортное чтиво, пьеса-то высшего театрального качества! Вопрос в желанности, жанровых предпочтениях публики. Публика Московского художественного театра, между прочим, была культурно воспитанной и интеллигентной, это вам не нынешняя публика антрепризных «чёсовых» спектаклей!

Мне кажется, что подсознательно зритель рифмует ожидания, связанные с комедией, вообще с ожиданием театральности как праздника, как выхода из жизни в другое измерение. Ему хочется, чтобы, когда открылся занавес, он увидел яркий свет, услышал музыку, увидел красивых мужчин, женщин, мистику, фантазию — все то, чего ему так не хватает в жизни. Я недавно навещала нашу актрису в больнице, больница располагалась на окраине города, далеко за последней станцией метро. Я посмотрела: серые бесформенные массивы домов, толпы людей с угрюмыми лицами и автоматическими движениями — и подумала — я делаю спектакли для них! Значит, на три часа сценического времени я обязана как-то изменить их жизнь, как-то ее приподнять, перенастроить их слух, взгляд, чувство… Я должна сделать так, чтобы они смеялись. Потому что в основе смеха лежит добро. Когда мы смеемся, да еще коллективно, мы становимся братьями. Преодолеваем страх, тоску, агрессию.

И. Мазуркевич и А. Равикович. «Хочу сниматься в кино».
Театр Комедии.
Фото В. Урванцева.

Вспомните, как выиграл Някрошюс, когда ввел в «Отелло», величайшую шекспировскую трагедию, комическую стихию. Трагедия ведь совсем не пострадала в своих правах! Как Стрелер в послевоенной нищей Италии прорывался к театру-празднику, зрелищу, лицедейству! Мне очень нравится, как названа его книга — «Театр для людей». Помню, это было уже давно, когда в Ленкоме шел спектакль «Как вам это понравится» Шекспира, я вышла после спектакля и по пути к метро случайно услышала диалог двух зрителей. Женщина возбужденно говорила мужчине: «Я сошью себе новое платье!» Они обсуждали только что увиденный спектакль, и она повторяла: «Я сошью себе платье!» Я шла домой вприпрыжку! Эта женская реплика была для меня лучшей рецензией на спектакль!

О.С. Трудно сегодня поставить комедию? Трудно заставить людей смеяться и чувствовать себя братьями?

Т.К. Если есть хорошие артисты — это делать радостно и легко. Без комических артистов это сделать практически невозможно. Никакие постановочные решения, музыка, специальные приемы ничего здесь не решат. «Ревизора» бессмысленно ставить без Хлестакова. Эта роль — бриллиант в мировой драматургии, но без «бриллиантового» артиста эту пьесу не поставить. Чтобы взять этот образ агрессивной пустоты, когда у человека ничего нет, а он выдает себя за всех и вся, — нужна супериндивидуальность, магнетический дар, средним мастерством тут не обойдешься.

О.С. Что такое для вас настоящий комический дар? Кто из современных артистов, на ваш взгляд, им владеет?

Т.К. Ну, во-первых, это природное обаяние, которое от артиста не зависит, это артист от него зависит. Его не выработаешь и не получишь ни в какой школе, это то, что не приходит с трудом или опытом. Просто выходят артисты на сцену или клоуны на арену, и на кого-то публика хочет смотреть, а на кого-то — нет. Настоящего комика отличает детский взгляд на мир. Наивность, открытость и бесстрашие в этой открытости. Это как в сказке Шварца вдруг в толпе прозвучал голос ребенка: «А король-то голый!» В этом — миссия комика. Функция шута. Шуты в пьесах Шекспира и не только Шекспира — самые свободные люди, самые остроумные и при этом, между прочим, самые умные. Не случайно Шут в «Короле Лире» исчезает чуть раньше короля. Он обо всем догадался чуть раньше. Недаром Гамлет с такой нежностью относится к бродячим актерам, а также к бедному Йорику, даже с черепом его он беседует как с живым. Что-то значил для него этот шут. Еще и потому, наверное, что дарил радость. Комический дар — щедрый дар, и люди комиков помнят долго. За комиком всегда есть свет детства и любви. Еще признак комического таланта — легко и просто, как бы невзначай, делать сложные вещи. В цирке клоуны владеют всеми жанрами, но, в отличие от мастеров, все делают как бы шутя. Как будто это им ничего не стоит. Еще могу заметить, что комики — люди земли, которые не стесняются грязи, нелепости, но при этом они способны задрать голову в небо. Но делают это без пафоса. Они транслируют в своем искусстве естественное стремление человека к гармонии и счастью. Плохо, когда в человеке этот момент за­шлакован, уничтожен. Искусство больших комических артистов это восстанавливает.

О.С. Могли бы вы, не задумываясь, собрать «комедийную» сборную города? Кто бы туда вошел первым номером?

Т.К. Геннадий Богачев, Николай Трофимов, Сергей Мигицко, Светлана Письмиченко и Семен Стругачев из театра им. Ленсовета, Нина Усатова, Зоя Буряк, Юра Гальцев, Сергей Бызгу… Ну и, конечно, артисты театра Комедии. Анатолий Равикович — печальный комик, способный делать на сцене самые нестандартные вещи. Он играет объемно, умно, трогательно, при этом всегда как бы невзначай, случайно… Ему достаточно слова, жеста, поворота головы… Во многих актерах на сцене видна технология игры — в Равиковиче ее никогда не увидишь.

Люблю Артура Ваху. Очень ценю игру нашего артиста Владимира Труханова. Михаила Светина — с ним стоит просто пройти по улице, чтобы оценить реакцию людей на него, какой бесспорной зрительской любовью он пользуется. Сережа Кузнецов — его успех в «Клавире» и «Деревенской жене» для меня очень значителен. Потрясающей силы комическая бацилла сидит в наших молодых актрисах Татьяне Полонской и Ксении Каталымовой. Видите, сколько набирается комиков? И это я еще далеко не всех упомянула. А где, спрашивается, трагики? Боюсь, что это только ваша критическая мысль о них сегодня помнит. К сожалению. Хотя повторюсь: подлинный комический дар бездонен, и он включает в себя огромный объем человеческих страстей. В том числе и трагических. Вспомните Фаину Раневскую в «Мечте» Ромма. Еще меня когда-то поразил Папанов, он играл Фамусова в «Горе от ума» очень неожиданно! Очень нетрадиционно! Как деликатно он вел роль, как мудро лавировал, как он вдруг оказался красивым мужчиной на сцене, как ему шел фрак… Как он пытался спасти старомосковские устои от гневных истерик Чацкого. Или — крошечная, но гениально сыгранная молодой Татьяной Васильевой роль в «Закате» Бабеля в театре им. Маяковского, ну просто на уровне великой Раневской, так мне казалось.

Или — мой любимый клоун Слава Полунин. Гениальный комик! Благодаря отсутствию в его искусстве языкового барьера сегодня ему принадлежит весь мир. Он понятен на любом континенте. Как гениально комически он может выразить в одном номере самые трагические вещи! Например, когда он в пальто обнимает сам себя, думая, что обрел друга, любовь, — мы же, смеясь, плачем! Или его очень старый, классический уже номер-диалог «Зя! — Низя!». Он же выразил в нем всю сущность советской эпохи, весь трагикомизм существа «homo soveticus»!

О.С. Могли бы вы совсем коротко определить, как вы понимаете этическую и эстетическую сущность комедии? Или если совсем упростить вопрос: зачем вы ее ставите?

Т.К. Все мы слабые, несовершенные люди, и каждый проживает довольно трудную жизнь. Я считаю, что комедия, комическое дает человеку колоссальный добор дыхания. Вот и все этическое оправдание. Что же касается эстетики… В некарнавальное время и в некарнавальном пространстве человека все равно не оставляет глупая, детская, непреодолимая жажда праздника, жажда карнавала. Где нет умных и глупых, богатых и бедных. Где все свободны и равны. Мы хотим туда, где что-то может случиться. Где мы можем слиться с людьми и обрести душевную гармонию. Это — иллюзия. Как будто мы можем убежать от себя или еще от чего-то туда, где все устроится. На самом деле в тех же «Самодурах» окно в мир раскрылось и повалил праздничный снег только тогда, когда человек совершил маленькую победу над собой и когда люди внутри семьи, дома договорились. Праздник и гармония мира были достигнуты через гармонию внутри человека. Обрести жизнь и праздник в себе — это не куда-то бежать, а понять себя и другого человека. Тогда мир откликнется тебе и отблагодарит.

2002 г.