Б. Гаврилов. «Чингисхан». Бурятский академический театр драмы им. Х. Намсараева (Улан-Удэ).
Режиссер Цырен Бальжанов, художник Цыремжит Цыренжапова
Что нужды Россиянину, что какой-нибудь Чингис-Хан татарский был завоевателем Китая и он там много наделал добрых дел? <…> Надобно наперед узнать, что происходило в нашем отечестве.
В нашем Отечестве находится Бурятия, для которой Монголия географически — за углом, а Чингисхан — канонизированный, введенный монголами в буддистский пантеон национальный герой, о котором, мы, увы, знаем мало. Только из пьесы молодого бурятского драматурга Булата Гаврилова (живущего в Москве и пишущего по-русски) я узнала про «столицу мира» Хара-Хорин, которую построил великий монгольский завоеватель. Посол Папы Римского Плано Карпини, посетивший Хара-Хорин, ошеломленно воскликнул: «Я обошел десятки стран и краев, я побывал во множестве самых разных городов, но такого красивого города, как Хара-Хорин, я нигде больше не видел!» Недавно японцы сняли пятисерийный фильм о столице монголов средних веков. Сложные компьютерные расчеты позволили воссоздать облик города. «Лучшие архитекторы и каменщики со всех стран мира построили удивительный город, в котором соседствовали кварталы Багдада и Хорезма, Византии и Варшавы, Будапешта, Венеции… Там высились церкви и костелы, мечети и синагоги, ратуши, башни, крепости… И не было в этом никакой эклектичности, все было необыкновенно продумано и точно реализовано. Хара-Хорин явился своего рода метафорой всей жизни и цели Чингисхана — объединение противоборствующих цивилизаций и реализации Вечно Синего Неба, Духа Небесного на Земле»*. Словом, столица империи к исходу жизни великого монгола Чингисхана была не только пристанищем «словесности, наук и художеств», центром культуры и политики, но и воплощением на Земле человеческой связи с Космосом.
* Краткий комментарий к пьесе Б. Гаврилова «Чингисхан»
Макет этого «города Солнца» и выносят в начале спектакля. Около него задумчиво сидят двое детей. Горят свечи…
Если, приехав на край света и придя в какой-нибудь театр, вы увидите простое пространство с некоторыми абстрактными «геометрическими» деталями (кубами, призмами или шарами)…
Если в это пространство ритмически точно, сообразуясь с геометрией декорации, медленно войдут фигуры со свечами и образуют выразительную композицию…
Если они замрут в статичных позах и через паузу начнут чисто и ясно подавать текст… — знайте: этот спектакль поставил ученик Анатолия Васильева.
В данном случае — Цырен Бальжанов.
Геометрия пространства в «Чингисхане» окрашена в цвета и формы старинного Востока, это некое абстрактно-архитектурное сооружение, символизирующее поднебесную империю и город Хара-Хорин, в котором поет итальянский уличный певец, танцует китаянка… Здесь живет старый Чингисхан, Чингис-Богдохан (Георгий Бутуханов). Он прошел все для исполнения воли свыше, уверенный, что «Бог приходит только тогда, когда восстаешь против Бога». Но главное — чтобы Бог пришел. И к нему он пришел давно.
Пьеса Гаврилова претендует на особое прочтение легендарной судьбы Темуджина-Чингисхана. В предуведомлении зрителю авторы ставят его в ряд великих мудрецов, рядом с Магометом, Буддой, Платоном, Христом, они хотят сделать спектакль о Чингисхане «театральным посланием каждому зрителю, говорящим о том, что каждому из нас в жизни требуется напряженная внутренняя, искренняя и концентрированная работа души и ума, необходимая сегодня для выхода из состояния депрессии» (цитирую программку).
Молодой Чингисхан, подозреваю, не был подвержен депрессии, и в начале спектакля он (Баир Бадмаев) — вольный юноша, никак не расположенный к подвигам и скачущий на лошадях с любимой девушкой Борте (это самая живая и грациозная сцена спектакля, Борте — Туяна Бальжанова ведет ее с юмором и обаянием). В трагический момент своей жизни (Борте украли меркиты) Темуджин встречает шамана Тэб-тэнгэри, который посвящает его силам Вечно Синего Неба. В финале этой сцены Темуджин сидит в виде Будды на одной из ступенек «лестницы в небо». То есть завоеватель Чингисхан — человек богоизбранный и призванный на подвиги высшими силами Неба, он — если не одно из воплощений Будды, то дитя буддизма и вместе с тем христианства (эпиграф на программке «От Луки» — «Царство Божие внутри нас» — вторит буддистским заповедям).
Спектакль Ц. Бальжанова складывается, с одной стороны, из желания работать с ритмизированным Словом, как учил Васильев, с другой — поставить спектакль «большого стиля», с третьей — сделать «спектакль-медитацию». «Медитация» заявлена в программке жанром «Чингисхана», но вот тут-то и начинаются противоречия.
Срединное состояние покоя (медитация), предполагающее внутреннюю тихую сосредоточенность, явно вступает в противоречие с сюжетом пьесы и фактурой спектакля. Сценический «Чингисхан» — зрелище торжественное, он сочетает эстетские формы ритуального театра и внеисторическую декоративность: парча и шелк изобилуют в костюмах древних монголов, в реальности явно предпочитавших кожи (недаром сохранилось изречение одной из второстепенных жен Чингисхана, не монголки, а найманки Гурбесу: «Костюм у монголов невзрачен на вид, // От них же самих нестерпимо смердит»).
Визуальная яркость соединяется с интонационной агрессией, криком. На сцене не медитационная связь мученика Великой Идеи Чингисхана с Небом, а нарядные, профессионально поставленные эпизоды имперской истории, где зрелый Чингисхан (Михаил Елбонов) только и делает, что забирает себе пленниц, посылает на казнь брата и т. д. Диалектика призванности (читай — святости) и государственности — диалектика непостижимо сложная. Думаю, одно другому противоречит по сути, по форме, по идее. Спектакль легко минует это центральное место всякого исторического сюжета, в том числе сюжета, ставшего мифом (Чингисхан — национальный миф). Видимо, ни тень А. С. Пушкина, ни тень А. К. Толстого, исследовавших трагическую несовместность святости и тиранства, своевременно не посетили создателей бурятского спектакля воспоминаниями о тяжести «шапки Мономаха». Что же касается Ц. Бальжанова, то на его веку Школа Васильева исповедовала абстрактные, внеисторические ценности. («Каменного гостя» играли в кимоно…)
Оригинально соединяющий эстетизм школы Васильева с эстетикой бурятского театра, спектакль с жанра медитации быстро сбивается на жанр апофеоза, явно чуждый буддизму. То есть я вовсе не хочу сказать, что радостное разноцветье костюмов, жизнеутверждающая энергия мизансцен, своеобразная изысканность противоречат философии Будды. Отнюдь. Но радость жизни, ее приятие, столь привлекательное в буддизме (там от богатого не требуют стать нищим, там просят не придавать особого значения ни богатству, ни бедности) — это одно. А торжественная поступь талантливого «имперского» спектакля, голосовой и музыкальный натиск (музыка Б. Дондокова, Р. Щедрина, А. Шнитке утяжеляет историю посвящения Вечно Синему Небу) — это несколько другое.
В финале Чингисхан передает власть сыну со словами: «Мы не кара божья, мы божья любовь», обрекая его на продолжение своего пути словами: «Чтобы стать небом, надо быть адом».
Наверное, трудно было бы сочинить спектакль о богоизбранности Петра, Наполеона… Очевидно, Чингисхан, даже если принять концепцию его «посвященности», изначально был поставлен создателями не в тот ряд. Он все же не Будда, не Христос, не Платон. Он — человек великого деяния, суть которого противоречит медитации и покою. Ему бы стоять рядом с Александром Македонским или Петром. Б. Гаврилов и Ц. Бальжанов приняли его как миф и стали играть с ним. Но вызванная к жизни тень Чинхисхана властно вышла на сцену Бурятского национального театра и повернула все по-своему: развернулись в марше «полки» и «легкая конница»…
На территории спектакля завоеватель Чингисхан победил философа Будду.
Март 2002 г.
Комментарии (0)