3-го ноября 2001-го года, не дожив двух месяцев до семидесяти трех лет, умерла замечательная актриса Эмма Попова. Она играла на сцене Большого драматического театра около двадцати пяти лет, начиная с 1964-го года; но в конце восьмидесятых годов, еще до смерти Г.А.Товстоногова, по собственному желанию вдруг ушла из театра…
В Эмме Поповой многое было от Веры Комиссаржевской, чьей «наследницей по прямой» она, на мой взгляд, являлась…
По желанию судьбы, первый театр, в котором работала Эмма Попова, был Драматический театр имени В.Ф.Комиссаржевской.
Эмма Попова обладала врожденной тонкостью чувств, изяществом души (она принесла это на сцену). А между тем, по происхождению она — простая «кубанская казачка». И приехала с Кубани поступать в ленинградский театральный институт в том самом 1950-м году, когда по экранам шел знаменитый фильм Ивана Пырьева «Кубанские казаки». Но как не похожа она была на жизнерадостную «гарну дивчину» Клару Лучко…
Эмма приехала прямо к третьему туру. Ее прослушали и сразу приняли. Б.В.Зон, вырастивший немало превосходных актеров и актрис, был восхищен интуицией юной Поповой. Он ей сказал: «Не ты играешь — в тебе играет».
…До сих пор перед глазами стоит облик Лизы в горьковских «Детях солнца» (1960, режиссер М.Сулимов, театр им. Комиссаржевской).
Попова играла драму больной совести. Своих грехов у ее героини не нашлось, сколько бы ни искать. Но все тяжести, все беды страдающего мира эта Лиза пропускала сквозь собственное сердце, испытывала стыд за чужие грехи, боль за чужую вину. Ее психика, тонкая и чуткая, не выдерживала в конце концов такого давления. Сумасшествие Лизы-Поповой являлось ее разрывом с несправедливым, дурным миром. Реальная действительность не совпадала с романтической мечтой. И вот, приколов белый цветок к волосам, глядя в одной ей видимые дали, Лиза покидала дом Протасовых и шла в неизвестность. Кто видел этот спектакль, наверное, не забыл Лизу-Попову в последней сцене: ее звонко дрожащий голос, странную замедленность движений и речи, горящий заоблачный взгляд.
По самой природе своего дарования Эмма Попова — актриса лирическая. В театре им. Комиссаржевской она репетировала Офелию… Вот это роль для молодой Поповой: олицетворение самой поэзии! Но спектакль «Гамлет» так и не был выпущен. О другом несостоявшемся спектакле той поры актриса вспоминала без грусти. Это «Три сестры» Чехова, где ей была поручена роль Наташи Прозоровой. Пожалуй, трудно себе представить роль, более далекую от индивидуальности Эммы Поповой, чуждавшейся всего «бытового», характерного, заземленного.
…Ей все-таки довелось сыграть в «Трех сестрах», но другую роль и на сцене другого театра…
В театре им. В.Ф.Комиссаржевской в те годы, когда там работала Попова (1954-1963), все время менялись режиссеры. Единого метода и стиля в театре не было. Актрисе часто приходилось плыть по волнам, доверяясь только своей интуиции. Но вот в 1964 году она пришла показаться Г.А.Товстоногову и была принята в труппу, которую он уже несколько лет любовно и бережно собирал.
Здесь, в БДТ им. Горького, Попова и сыграла Ирину в «Трех сестрах» (1965). Ирина — один из самых поэтических образов актрисы. Что-то в ней было детское, нежное, трогательное и беспомощное. Казалось, она в начале спектакля вся искрилась радостью, беспечностью, весельем. И все равно почему-то вызывала щемящее чувство жалости. Ее — эту Ирину — любили и баловали все. Она была младшей сестрой — старшие сестры ее оберегали. Тузенбах смотрел на нее — свою невесту — как на чудо, дарованное ему судьбой. Чебутыкин испытывал к ней больше чем просто стариковскую привязанность. Соленый в ее присутствии из циника превращался в мечтателя.
Все любили Ирину в товстоноговском спектакле, а она не любила никого. Хотела полюбить, мечтала о любви, нуждалась в защите мужчины — но полюбить так и не смогла. В этом Эмма Попова усматривала трагедию: всеми любимая, она бесконечно одинока.
Помнится, как ее Ирина говорила — отчетливо и печально: «Душа моя — как дорогой рояль, который заперт, и ключ потерян». Пожалуй, эти слова можно отнести и к другим лирическим героиням Поповой. Их души были изысканны, прекрасны, но как бы «заперты на ключ». Эмма Попова — выразительница скрытых, затаенных страстей. Она доводила эти страсти до предела, но не выплескивала их наружу, а погружала в душевный омут. Омут сверху спокоен, а внутри бурлит. Он затягивает.
Еще одна лирическая роль Поповой — Татьяна в спектакле Товстоногова «Мещане», поставленном через два года после «Трех сестер» (в 1967 году). Диссонансность, дисгармоничность Татьяны-Поповой бросались в глаза, ее романтическая тоска была глубоко скрыта. К ее круглому румяному лицу удивительно не подходила сигарета, купеческие сережки в ушах и алая расписная шаль контрастировали с почти мужскими манерами, с крупными шагами, хриплым голосом (почти на целую октаву ниже обычного голоса Поповой).
Этот гибрид мещанской дочки и суфражистки был забавен. И вместе с тем, на русской и советской сцене еще не было такой привлекательной и поэтической Татьяны. Г.А.Товстоногов поставил «Мещан» как трагикомедию. В Татьяне были обнаружены комические стороны: это неожиданно. Но одновременно трагический и лирический полюс спектакля сконцентрирован в ней же: еще более неожиданно.
Влечение Татьяны к Нилу Попова отнюдь не объясняла вульгарным желанием своей героини выйти замуж, устроить свою судьбу. Это была любовь, страсть, сильная, глубокая и изначально безнадежная. Дом Бессеменовых ничуть не лучше «темного царства» Островского. И если Татьяна — не «луч света», то она тянется к свету. А свет для нее — Нил…
В конце спектакля, оставшись одна на сцене, одна в гостиной своего ненавистного дома-тюрьмы, Татьяна-Попова ловила моль в воздухе, хлопая ладонями над головой. Из конкретно-бытового и прозаического это движение постепенно превращалось в символическое и романтически-возвышенное. Татьяна кружилась под шарманочную мелодию жестокого романса в каком-то подобии вальса. В последний момент перед спуском занавеса она уже не смыкала рук в хлопке, и они оставались воздетыми к небу в бессильной и отчаянной мольбе.
Станиславский говорил, что основные двигатели психической жизни человека — ум, воля и чувства. В зависимости от того, какой из этих элементов больше развит в человеке, существуют актеры интеллектуального, волевого и эмоционального типа. Эмма Попова была актрисой эмоционального склада, она вся растворялась в образах. К ней не подходили слова «рисунок роли», «отношение к образу». Она — душа.
В спектакле «Мольер» (1973) Попова играла Мадлену — актрису в мольеровской труппе. В первой сцене спектакля она — в нарядном платье с глубоким декольте, в высоком златокудром парике — вместе с другими актерами показывала королю Людовику комедию господина де Мольера. Но вот комедия для Мадлены закончена. Начиналась трагедия ее жизни.
Несколько раз протяжно вскрикивала она, услышав, что Мольер женится на ее юной сестре (на самом деле — своей дочери) Арманде. В этом крике — не обида, не жалоба, а угроза и предупреждение. А в ее словах: «Ты страшный человек, Мольер» — звучал приговор. Приговор, в котором зритель угадывал какой-то жуткий подтекст, дуновение мрачной тайны. В ее походке и движениях появлялась та торжественность, то величие трагедии, какие, может быть, обретала Мария Стюарт, когда шла на эшафот.
Известно, что знаменитая голливудская киноактриса Грета Гарбо ушла с экрана, из мира кино, когда ей исполнилось тридцать пять лет. Она хотела остаться в памяти зрителей красавицей. Эмма Попова, слишком рано уйдя из театра, руководствовалась, конечно, не этим. Просто она не смогла сменить — нет, не амплуа: амплуа у нее вообще не было… Не могла и не хотела сменить свою суть лирической героини, не совместимую с возрастом…
На гражданской панихиде, состоявшейся на сцене Большого драматического театра, куда она как бы «вернулась» через тринадцать лет, ее собратья по искусству говорили о ней как о великой актрисе. А мне вспомнились слова Блока из стихотворения «На смерть Комиссаржевской»:
, ,
Так спи, измученная славой,
Любовью, жизнью, клеветой…
Теперь ты с нею — с величавой,
С несбыточной твоей мечтой.
Марина ЖЕЖЕЛЕНКО
А у нас не было сомнений в том, что это — божье созданье, что это явление абсолютно уникальное. Пучок соломы, который вспыхивает оттого, что какой-то божественный глаз наводит на нее лупу. И происходит нечто невероятное. Невероятное не в том смысле, что — «ой, как это темпераментно!» (хотя и это бывало, но я знаю и других темпераментных актеров). Невероятно и не в том смысле, что — «как изысканно и культурно, как она точно поняла…» А в том, что это была абсолютная правда. Не достоверность, не похожесть, в какой-то мере сделанная, наблюденная, а абсолютная правда: так есть, и обсуждать тут нечего, мы присутствуем при минутах (а иногда и целых репетициях, и целых спектаклях) АБСОЛЮТНОГО говорения. Это — Эмма Попова.
Почему я говорю, что меньше запомнились вещи, которые я смотрел как зритель? Видимо, это странная особенность таланта. Я не беру Мурзавецкую в «Волках и овцах» (мне не очень понравилось, да и весь спектакль не очень нравился), но когда я смотрел ее в «Мещанах» — там и спектакль был гениален, и Эмма в этом спектакле была гениальна, и все-таки впечатление от партнерства с ней, от репетиций — неизмеримо выше.
Партнерам взаимодействовать с этим абсолютом было не просто легко, а возникало ощущение, что тебя подняло, ты находишься на ковре-самолете — и все мы разговариваем уже на совершенно другом уровне. Воздух — абсолютный озон, ты даже маленько задыхаешься от этого…
***
Я думаю, что самым прекрасным (и, думаю, самым счастливым) в ее жизни был период замужества за Гладковым, когда открывалась ее иная сторона — совершенно незнакомая. Она стала (именно стала) читающей, мыслящей и формулирующей свои впечатления женщиной. Это было совешенно поразительным и органичным поворотом. Здесь не было ничего от душечки (вот уж на кого она решительно не похожа!). Это нахождение рядом замечательного человека, Гладкова, возбудило в ней некий слой, который где-то существовал. Потом (царствие ему небесное) Гладков умер — и Эмма опять стала другой. Но опять же не как душечка. Просто ей сверху приходят какие-то сигналы: делай так. И она это делает гениально. Но потом сигнал кончается — и этого нет, как и не было.
У меня есть в жизни целый ряд людей, которых я назвал бы гениальными актерами. К ним принадлежит, допустим, Стржельчик — актер, каждую секунду стремящийся к зрителю, умеющий этого зрителя обаять, жаждущий этого, желающий получить свою награду от зрителя и получающий ее. То есть колоссальной силы обмен веществ, абсолютно актерская природа. Эмма Попова в этом смысле (и потому о ней знают и помнят меньше) — не столь актриса. Она — нечто большее. В ней заложено не лицедейство, а спрятана истина, которая выскакивала вдруг в совершенно разных формах.
Сергей ЮРСКИЙ
(Из ст.: Юрский С. Эмоция Анатольевна //
Петербургский театральный журнал. № 16.)
Комментарии (0)