Ж.Бизе. «Кармен». Новосибирский государственный академический театр оперы и балета.
Дирижер
Сергей Калагин, режиссер Алексей Степанюк,
художник Игорь Гриневич
Черные деревья без единого листа с яркими гроздьями крупной рябины… Какая концентрация цвета и смысла!
И еще: широченная полоса песка, а за ней тяжелая блестящая гладь Оби…
Почему картины осеннего Новосибирска всплыли в памяти?..
Зимняя премьера «Кармен» режиссера Алексея Степанюка и художника Игоря Гриневича на новосибирской сцене показалась представлением абсолютно этого театра и этого города, их масштаба, их размаха.
Захватывающей красоты зрелище, эмоции на грани взрыва, подспудные толчки вселенской тревоги, дурманящая магия эроса и запах смерти — вот гремучий отвар, на котором замешан этот сценический опус. Несовершенства спектакля отходят в тень, оттесненные его покоряющей энергией.
Нет вроде бы никаких сногсшибательных новаций. Все на театре уже было, но и не было — в тех своеобразных комбинациях, которые создают особое сопряжение: дыхания смерти и жажды прорыва к высшей точке жизни, ее максимальному накалу. В первые мгновения на сцене Кармен бежит из самой глубины к рампе с такой стремительностью, словно видит — вот она, долгожданная цель существования! И вдруг остановка, отрезвление, нарочито-ленивое безразличие — и затаенно-бархатная хабанера… Татьяна Горбунова поет удивительно естественно, мягко обволакивая слух многоцветьем обертонов, даже в моменты предельного динамического подъема не срываясь на форсаж. В то же время какое интонационное разнообразие — от женственного лукавства до мужественного приказа! Ее героине не надо быть красавицей. Женщина от земли, с крепким телом и рабочими руками, с резкими чертами лица — она источает колдовской аромат желания. Эта Кармен жаждет подчинить мужчину и подчиниться настоящей его силе — неизвестно, чего хочет больше. Ее Эрос — бог сладкого насилия, которому она противится и которого ждет.
Эрос словно разлит по сцене. В плывущем ритме все непрерывно движется и живет — слава богу, не по законам бытовой действительности. Режиссер Алексей Степанюк влюблен в пластику, и здесь вместе с Галиной Колошиной они находят замечательный музыкально-пластический эквивалент чувственной, расцветающей ярким цветком мелодике Бизе. Эпизод появления женщин-работниц в первом акте — поэма неги в жаркий час сиесты. Очень-очень медленно пары соединяются в объятьях, покачиваясь в танце, опускаются и снова поднимаются; сложный сценический контрапункт включает подробно разработанный рисунок существования отдельных персонажей — солдат караула, официанта, монахинь, пожилой элегантной пары, шныряющих маленьких оборвышей… Непрерывная, словно замедленная жизнь продолжается на всех уровнях сцены, на ажурных лестницах, сдвинутых амфитеатром в левой части площадки, на ступенях между колоннами справа. Все обманчиво безмятежно, даже после стремительного появления Кармен.
И только шаг отделяет эту вязкую томность от жесткого рукоприкладства, насилия, убийства. Мотив смертельной угрозы присутствует в спектакле неотвратимо, знак ее, белый череп быка на кровавом пятне (центр мощного живописного задника-панно), постоянно об этом напоминает. Черный цвет солдатских мундиров (тридцатые годы франкистской Испании?), неожиданно вспыхивающие мужские и женские драки, избиение Хозе Цунигой после побега Кармен и убийство офицера в кабаке Лильяс Пастья — вся эта атмосфера последовательно готовит финал, когда Кармен откровенно спровоцирует удар ножом, словно только это и может ее, наконец, удовлетворить.
Развязка неразрешимой личной драмы останется в спектакле не замеченной ликующей толпой. Она пройдет мимо, восторженная и равнодушная, унося на плечах очередного героя арены и не реагируя на человеческую боль и кровь…
Жизнь на грани эроса и смерти, жесткая механизированная сила — будь то грузовик, набитый солдатами караула, или бойскаутский марш девочек-подростков, одетые в черные пальто «ассистенты» Эскамильо с факелами или агрессивные мускулистые танцоры фламенко — вот что задает тон спектакля.
Но есть еще одно, и, может быть, самое главное: красота, приподнятость над обыденным, высокая праздничность как вершина жизнеутверждения, и в этой точке все происходящее на сцене гармонично соединяется с мироощущением композитора. Игорь Гриневич с наслаждением развешивает в кабаке картинно-сочные окорока и золотистые «летающие тарелки»-лампы, кроваво-красные или белые живописно рваные тряпки-облака. В начале финального акта неожиданно возникает роскошное дефиле. Парад художнических фантазий режиссера и сценографа сродни театрализованному ритуалу поклонения быку — его гигантское полуусловное изображение вывозят на арену в сопровождении богинь-манекенщиц и красавцев-манекенщиков в рогатых масках.
На таком фоне ясно читается формальность дуэта Кармен с Эскамильо — он лишь кукла в смертельном представлении, которое она готовит. Брошен на песок, как ненужная бутафория, букет белых роз. Одетая в черное, взвинченная, Кармен ждет. Ждет от Хозе того, чего он не может ей дать. Ждет, чтобы он подчинил ее. Однажды, в кабаке Пастья, она уже довела возлюбленного до критической точки — Хозе чуть не избил ее. Но вместо удара он обрушил на нее такую нежность, такое самоотречение… Потом, в горах, была дикая ревность к Микаэле, женщине, взявшей на себя ответственность за мужчину. А теперь… Ну же, Хозе!
Наверное, такая Кармен более сродни Катарине, подсознательно ищущей своего укротителя (в комедийной шекспировской версии), нежели свободолюбивой героине Мериме… Впрочем, все это зрительские домыслы. Но как увлекательно угадывать, домысливать то, что задевает, манит, дразнит, пленяет, раздражает! Как увлекательно наблюдать мощный подъем человеческого сообщества под названием артистическая труппа, когда создается что-то значительное, ведомое творческой волей интересных лидеров!
Творческий союз Алексея Степанюка с Игорем Гриневичем и Глебом Фильштинским, масштабы новосибирской сцены, профессиональное понимание со стороны директора Бориса Мездрича, наконец, давнишние дружеские и творческие связи режиссера с питерским маэстро Сергеем Калагиным дали возможность раскрыться в этой работе всем без исключения. Свобода и мощь, с которой Гриневич распорядился своим живописным талантом, и то, как Глеб Фильштинский высветил эту красоту, исполненную ассоциациями с грандиозными полотнами художников двадцатого века, — неоценимое богатство спектакля.
Степанюк никогда не был так ярок, раскован и последователен в своих режиссерских фантазиях, как в этой постановке. Достаточно скромное дирижерское имя Калагина зазвучало в новосибирском ансамбле значительно и весомо.
Я не слышала прежде Татьяну Горбунову, мало знала Олега Видемана. Не могу безапелляционно заявлять, что лучших Кармен и Хозе не сыскать. Но внутри данной трактовки материала, которая заявляет о себе очень определенно, иногда даже агрессивно, их актерско-певческий дуэт уникален. Помимо полной эмоциональной отдачи, артисты демонстрируют способность последовательно вести каждый свою линию характера и, сталкиваясь в настоящем действенном конфликте, высекать смысл. Практически нет мгновения, когда они лишь обозначают взаимодействие, как это обычно происходит на музыкальной сцене. Рядом с таким точным знанием, что играть, и умением включить подлинность чувств остальные партнеры, если даже они мастера, как, скажем, Татьяна Зорина—Микаэла, остаются лишь достойными участниками команды.
Но вот выходит на подмостки другая пара солистов — Ольга Обухова и Александр Беляев. У них свои плюсы, но другая планка эмоционального накала, другой уровень пения. А содержание спектакля сохраняется почти неизменным! Это знак настоящей смысловой режиссуры, которая в опере не так-то уж часто встречается. Это факт значительности явления, с которым столкнулся зритель.
Разделил он с авторами спектакля взгляд на произведение или не разделил — вопрос иной. Главное — в мощи эмоциональной и интеллектуальной информации, которую новосибирский оперный театр предложил публике, заставив ее думать, спорить, удивляться…
Февраль 2002 г.
Комментарии (0)