Н. В. Гоголь. «Ревизор». Малый театр (Вильнюс, Литва).
Режиссер Римас Туминас, художник Адомас Яцовскис

«Ревизора» в Малом театре Вильнюса Римас Туминас поставил практически случайно. Сначала над гоголевской пьесой работал петербургский режиссер, имя которого держится в тайне. Что-то не сложилось, и Туминас вынужден был подхватить эстафету.

Римас Туминас славится своей неожиданной, порой эпатирующей театральностью. Его «Маскарад» начинался с пьяного дворника, в руках которого маленьких снежок к концу спектакля превращался в огромный снежный ком, в его «Эдипе» опрокинутая Вавилонская башня катилась по сцене, а герои греческой трагедии ходили на корточках и не говорили — почти кудахтали гекзаметром. Чего, казалось бы, ожидать от гоголевской комедии, где все эти бесконечные Ляпкины-Тяпкины, Земляники, Бобчинские и Добчинские, снабженные авторскими характеристиками, стали эталоном комического?

Но как раз здесь, в «Ревизоре», Туминас лишает зрителя сомнительного удовольствия в очередной раз лицезреть привычные ему рожи, маски, ужимки и прыжки. «Ревизор» — спектакль про хороших людей, именно про людей, а не про держиморд.

«Пьяный дворник» из «Маскарада» здесь тоже присутствует, но теперь этот дворник — строитель, и строит он не что-нибудь — храм Божий. Впрочем, мастерит он его из подручных средств, и сама церквушка совсем мала — два кирпича (фундамент), да жестяная кружка, да луковка на кружке (купол). Церковь хоть маленькая, но уж очень похожа на настоящую. И от нее — по всей сцене — деревянные мосточки, беленькие, ладненькие, как на картинке. Посередине сцены — столб да доски, но все не то чтобы захламлено — видно, что не строится, но и мусора лишнего нет. Порядок. Не город у Городничего — загляденье. Да и сам он — не отекший от пьянства и спанья барин — настоящий франт, в костюме, в дорогом пальто. И не паникер какой-то — человек культурный, сентиментальный.

Идиллию нарушает огромное пугало, висящее на веревке в глубине сцены. Голова с тыкву, торчащая из-под рогожи рука-палка. Хотя, если присмотреться, пугало похоже на призрак церкви, так и не достроенной Городничим. А уж если совсем внимательно поглядеть, то больше всего похоже это чудовище на висельника. Или это с перепугу так кажется? Говорят же, у страха глаза велики. Потому и большое такое — от колосников до пола.

А.Сакалаускас (Хлестаков)
Фото Д.Матвеева

«Ревизор» Туминаса начинается в полной тишине — на темной, лишенной яркого освещения сцене. Освещение, глубина, гулкость сцены — все идет вразрез с благополучной вроде бы обстановкой, настораживает. В такой атмосфере и проходит внеплановый сбор военного совета. «Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие. К нам едет ревизор». Городничий достает из кармана носовой платок, разворачивает его и, будто по картам гадает, пересказывает наизусть по платку письмо от приятеля. И что для него правдивее — сон ли, который он увидел давеча, или мифическое письмо, начертанное на собственном платке, — непонятно. Вообще, в спектакле Туминаса создается впечатление, что этого письма и не было вовсе, Городничий сам его придумал, потому как и почтмейстер, вскрывающий всю почту, не читал ничего подобного, а о чиновнике из Петербурга ему Добчинский с Бобчинским сказали. Письмо о ревизоре — фантазия Городничего, может, для того, чтобы припугнуть подчиненных, а может, просто в дополнение к давешнему сну. Да вот только предсказание сбывается, и с появлением Добчинского и Бобчинского ревизор из гаданий и снов становится, неожиданно для Городничего, реальностью. «И давно он здесь?» — спрашивает он и падает в обморок.

Сцена из спектакля.
Фото Д.Матвеева

В спектакле Туминаса настоящего ревизора нет и никогда не было. Это только воплощенная мечта Городничего, который сам придумывает себе ревизора — не карателя, а спасителя, мессию, вдруг обретающего плоть и кровь в Хлестакове. Здесь все начинается встречей с этим лжеревизором и заканчивается его отъездом и получением его прощального письма, которое разрушает все. Здесь страх городничего — не страх за свою шкуру, а ужас, что «сон-то был в руку», не боязнь наказания за темные делишки, а страшный суд. Потому и идет он на свою первую встречу с судьбой как на смерть, выполнив воинственный ритуал, в мундире, со шпагой, оттягивая шаг. Хлестаков же в спектакле Туминаса ни на мессию, ни на карателя не похож, это, в полном соответствии с гоголевской ремаркой, «молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький» и, как и должно по Гоголю, без царя в голове. Арунас Сакалаускас четко следует за указаниями г-на Гоголя, помня о том, что «чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет». Хлестаков — совсем мальчишка, щенок, забравшийся на второй ярус железной койки и беззаботно болтающий босыми ногами. Приход Городничего пугает его, простодушного, но, уяснив, что бить не будут, что рядом — не враг, а друг, он чистосердечно рассказывает о беде, с ним приключившейся. По-детски, с неловкой улыбкой, как будто признается, что опять ночью в кроватку напрудил.

Проблему с деньгами для Хлестакова Городничий решает кардинально. На сцене при слове «деньги» появляется мужик с топором и начинает рубить пол. Разобрав кладку, достает банкноты, которые Городничий предлагает Хлестакову. Тот, еще не отошедший от испуга, держа на коленях огромный сундук, боязливо открывает крышку — хоп, деньги внутри, крышка захлопнулась. Хлестаков, уже более уверенный, вытягивает ноги, с удовольствием шевеля босыми пальцами. Теперь можно и про клопов, которые кусаются как собаки, и про то, что свечей не дают… Мужик с топором скоро появится вновь, когда Хлестаков, согласившись на уговоры Городничего, потребует счет. «Не извольте беспокоиться», — прошелестит Городничий, кивая на мужика с топором.

Второе действие спектакля — появление Хлестакова в доме Городничего. Здесь все готово к его приходу. Накрыт праздничный стол, в стороне — стулья для публики. Сюда и привозят уже подвыпившего и довольного осмотром богоугодных и других заведений Хлестакова, который воспринимает все свои приключения как увлекательную экскурсию. Уж очень хотят понравиться ревизору чиновники — едва дышат на него. Но все это не идет ни в какое сравнение с желанием Хлестакова понравиться здешнему обществу. Он робок и застенчив и оттого порывист. «Нет ли у вас каких-нибудь развлечений, обществ, где бы можно было, например, поиграть в карты?» — ответ на этот вопрос ужасно огорчает Хлестакова. Как же, у него отбирают любимую игрушку. Тогда Иван Александрович сам начинает показывать фокусы с воображаемыми картами, вызывая восхищение окружающих, будто это не фокус, а чудо из чудес. Все — игра. Игра в воображаемые карты, представление воображаемых особ. Довольный, что его слова производят неизгладимое впечатление на подобострастное общество, Хлестаков все с большим и большим восторгом, смеясь, рассказывает — про Пушкина и про Милославского (и, кажется, еще думает, что все понимают — это шутка). Но нет — Бобчинский и компания внимают с благоговением, Анна Андреевна, кажется, все больше и больше проникается материнскими чувствами, а Городничий — тот стоит у стола, в глубине сцены, опустив голову, и слушает, слушает, слушает… Рад он или испуган — непонятно, он будто раздавлен собственным ничтожеством на фоне этого юного, блестящего и чистого душою существа, которое с кошачьей ловкостью перепрыгивая со стула на стул, радостно докладывает о том, как его просили поуправлять департаментом. Единственный человек, на которого слова Хлестакова не производят должного впечатления, — Марья Антоновна: когда она слышит о Пушкине, потом о Загоскине, то вскрикивает от сдерживаемого смеха, а уж когда доходит до департаментов, пронзительно хохочет, глядя прямо в глаза лгунишке. Чиновники реагируют на ее смех, как на истерический припадок, а отец, тряхнув головой, берет за локоть и молча выводит из комнаты. А Хлестаков тем временем пьянеет от счастья, пошатываясь и засыпая на ходу, уже почти во сне мечтает, как произведут его завтра в фельдмаршалы, разувается и ложится на стулья, прямо на коленки сидящих чиновников. Городничий заботливо укрывает его своей роскошной шубой, разувается сам, а потом, переглянувшись с женой, благостно ложится с посапывающим во сне ревизором на «общие нары» и боязливо, чтобы не разбудить, прижимается к нему. А Хлестакову сейчас снится то, про что он только что так красиво наврал: и департамент, и Пушкин, и то, как он становится фельдмаршалом. Как собаки во сне, когда им видится охота, он дрыгает ногами, попискивает, бормочет какие-то команды… Потом ему снится, что он летает, — и Хлестаков, подобно желторотому птенцу, чирикает и раскидывает руки. Испугавшийся Городничий, при молчаливом согласии жены, делает над собой усилие и тоже кричит, будто причащаясь к великому, — только петухом… Потом он достает из чемодана куклу, ставит ее на край стола. И когда унесут посапывающего Хлестакова, и когда, обнявшись с женой, уйдет Городничий, эта кукла вдруг ни с того ни с сего затанцует под заводную музыку. И снова пойдет гулять по сцене помело страха…

В третьем действии Хлестаков сидит, водрузив на колени свой гигантский сундук. Так и принимает первого просителя, затем второго и третьего, лишь открывает в нужный момент крышку сундука навстречу очередной порции ассигнаций. В спектакле отсутствует слуга Хлестакова Осип, есть лишь молчаливый работник сцены, помогающий тащить сундук или переставлять кровать. Нет здесь и развернутой сцены выманивания денег — только самые главные участники, никакой унтер-офицерской вдовы и купцов. Зато некоторые вроде бы незначительные моменты приобретают вдруг дополнительное значение. Так, например, разговор с Лукой Лукичом, седовласым старцем, про то, кого он больше любит, блондинок или брюнеток, доводит того до слез, а следующий проситель — Земляника — продолжает женскую тему, показывая (в довесок к незначительной сумме) фотокарточки своих дочерей. Хлестаков с видом знатока оценивает их, и добрый отец буквально впихивает фотографии в сундук.

А.Сакалаускас (Хлестаков), И.Квиеткуте (Марья Антоновна).
Фото Д.Матвеева

Когда появится Марья Антоновна, с туго закрученными в баранки косами, для Хлестакова начнется другая детская игра. Как малыши глядят в лупу, ожидая, что сейчас травка под ней от солнечных лучей вспыхнет и загорится, так Хлестаков с дочкой городничего катаются по полу, держа перед собой зеркало, отражающее то кого-то одного, а то вдруг, когда прижмутся поближе, обоих. Без зеркала взглянуть в глаза друг другу боязно, а так — пожалуйста, даже смешно. Вроде и подружились. Но вдруг Марья Антоновна вскочила и чинно села на стул. Как большая. Хлестаков тоже, как взрослый, подходит к ней… и не знает, что делать. Тыкает пальцем ей в шею, потом осторожно гладит и вдруг, набравшись мужества, хватает за грудь. Застыли так, подумали, пока она не отпихнула руку и не толкнула. Он толкнул в ответ, и оба покатились по полу, визжа и кусаясь, как трехмесячные щенки. Анна Андреевна, пришедшая в разгар состязания, не знает, что и делать, застав их за недвусмысленным занятием. А Хлестаков, невзирая на то, что прежняя его партнерша от обиды надула щеки, уже тыкает пальцем в ногу Анны Андреевны, вроде как приглашая поучаствовать…

Абсолютная идиллия в семье Городничего заканчивается с отъездом Хлестакова. Но он, конечно, вернется, к тому же с Марьей Антоновной играть ужас как интересно, потому что здесь все такие хорошие люди, потому что… Кажется, что отправляют Хлестакова не в деревню к отцу, а в дальнее плавание. За стеной настоящего дождя непонятно, капли воды вытирает с лица Городничий или это слезы. Не хотят они отпускать Хлестакова, он для них — птица счастья, свет в окошке, радость их обывательской жизни, образованный человек…

Народное единение под дождем, с плачем и очищением, с умилением на лице, разрушается приходом почтмейстера.

В пьесе чтение этого письма сменяется немой сценой — результатом известия о приезде настоящего ревизора, в спектакле немой сцены нет, есть плачущие под дождем, сидящие на мостках, как на помосте, Городничий с Анной Андреевной, убитые горем люди. Ведь разве важно, ревизор это был или нет, важно, что была придуманная надежда на что-то лучшее, на что-то прекрасное, настоящее. Хотелось любить, верить в бога, достроить наконец на ассигнованные еще пять лет назад деньги новую церковь…

Маленькая церквушка с куполом-луковкой разбивается вдребезги. Шум дождя переходит в зловещий гул, и оживает в глубине сцены темная громада-виселица. Разгоняясь, она начинает кружить по сцене, сметая все следы былого благополучия. Темнеет, и, кроме движущейся по кругу громады с тряпичной головой, на сцене остается лишь забравшаяся на столб Марья Антоновна, которая пронзительно, по-птичьи, кричит — и потому, что страшно, и потому, что ей все равно, кто такой Хлестаков. Самое ужасное, что он никогда не вернется.

В спектакле Римаса Туминаса тоскливое ожидание счастья трансформируется в фантазию о прибывающем ревизоре, и, когда эта фантазия становится реальностью, для Городничего, как и для всех остальных, начинается новая жизнь, полная радостей и открытий, неожиданных прозрений, любви, веры. Потому нет здесь и немой сцены, должной производить, по мнению автора пьесы, «электрическое потрясение на всех разом, вдруг». «Ревизор» вильнюсского театра строится по принципиально иной схеме и заканчивается иначе. Здесь нет ревизора и вроде бы нет страха. Но есть призрак церкви в глубине сцены, есть высокое, гулкое, темное пространство, безнадежность и одиночество. Городничий даже не осознает, что над ним посмеялись, выставили дураком. У него отняли веру в чудо, которое он сам себе создал, веру в человеческое, создающуюся, подобно маленькой церквушке, из двух кирпичей да обычной луковки. Туминас лишает своих героев спасителя, Бога, который на поверку оказался обыкновенным шарлатаном, маленьким лгунишкой. Нет ревизора и никогда не было — звучит почти как приговор. Не во что больше верить.

Февраль 2002 г.