До окончания магистратуры РГИСИ по специальности «Драматургия» в 2017 году Элина Петрова получила журналистское образование в Москве и успела поучиться в Испании. Большая часть ее профессиональной деятельности последних двух лет посвящена проекту «Квартира», где она занимает должность шеф-драматурга. Однако повседневная работа с участниками проекта не помешала Элине работать за пределами инклюзивного театра над документальными проектами в провинциальных городах ([Место: Смоленск]) и инсценировками крупных произведений в государственных театрах («Лавр» в постановке Бориса Павловича, театр «На Литейном»). Кажется, именно о размывании всевозможных границ в работе современного драматурга и вообще о любых границах, рамках и дискриминациях в театре и получился наш разговор.

С тех пор как мы беседовали первый раз — прошло полгода. За это время «Квартира» перестала существовать на карте как место, в которое можно прийти. Однако сложившаяся за время работы команда продолжает трудиться над новыми проектами в пространстве города. Можно предполагать, что задачи «Квартиры», которые мы так подробно обсуждали в этом интервью, не потеряли своей важности и сегодня. Напротив, потеря физического пространства — это шаг вперед к их осуществлению. «Квартира», лишенная адреса, перестает восприниматься обособленно, а инклюзия перестает быть явлением, становится нормой, о чем мечтала героиня интервью при нашей первой встрече. Это заметно по первой новой работе коллектива «Город. Разговоры», о которой Элина Петрова успела рассказать нам уже в настоящем времени.

Варвара Цыпина Вы работали над проектами «Плохой театр», «так себе пьесы». Что вообще значат эти названия? Что это помимо классного рекламного хода?

Элина Петрова Мне кажется, в этом есть желание отстраниться от конвенциального репертуарного театра, который постулирует себя хорошим. Когда начинаешь работать в каком-нибудь большом театре, у тебя нет права на ошибку, ведь если облажаешься — больше никуда не позовут. И очень многие актеры, режиссеры и драматурги, опасаясь провала, делают только то, что гарантированно умеют. «Так себе», «плохой» дают тебе право на ошибку. Мы же говорили, что это плохой театр, мы же предупреждали, что пьесы так себе… Безусловно, в этом есть юношеский максимализм, и такие названия можно считать оправданием, но изначальное намерение сделать все не просто хорошо, а так, как ты еще никогда не делал, никто не отменял.

Цыпина Такой театр интересен еще и потому, что он выходит за пределы театрального здания. Как вы думаете, какова роль нетрадиционного пространства в драматургических опытах?

Петрова С одной стороны, нетеатральное пространство — это ход, а с другой — вынужденная мера, потому что нет своего угла, театра, в котором можно было бы экспериментировать. Вот ты и ютишься по барам, шавермам и все такое. Но где-то действительно нужно впускать реальность в свой текст, потому что она очень многое добавляет. Бегающие официанты, музыка в соседнем зале — все это дает объем, который не требует режиссуры, потому что реальность все делает сама. Где-то можно идти к ней контрапунктом, где-то в параллель — пробовать разные стратегии презентации текста. Мне кажется, что нужно осознавать: ты не один в этом пространстве, есть жизнь. Текст же тоже рождается из первой реальности, и он как бы возвращается туда, когда произносится, создавая новые связи. Причем зритель сам их формирует, выхватывая из той реальности, в которой он находится, сам складывает, исходя из своего опыта. Этого очень часто не хватает в обычном театре, когда тебе говорят: «Смотри сюда и думай вот это», — а такие разомкнутые структуры дают больше возможностей для проявления себя как зрителя, для внутренней работы.

Цыпина Как вам кажется, какова роль драматурга в современном театре?

Петрова Сейчас роль драматурга меняется. Лично я большей частью шеф-драматург — тот, кто работает в театре напрямую с режиссером и актерами. И мне, честно говоря, скучно сидеть одной и писать. Без присутствия на репетициях я не могу сделать такую инсценировку, которая была бы органична способу существования той или иной команды. Например, я вижу, что эту реплику должен сказать именно этот актер, а если бы я была где-то далеко, то делала бы все очень умозрительно. Мне кажется, что драматург в современном театре постепенно отвоевывает себе пространство и говорит: «Ребята, пустите меня в свою команду, я реально могу помочь». Могу помочь со структурой, раскрытием через текст. Это необязательно должен быть текст произносимый, это может быть составление расписания в «Квартире» — вот мой текст, вот мой способ работы со спектаклем. Ну, конечно, каждый выбирает свою стратегию. Мне очень хочется, чтобы режиссеров, открытых к горизонтальной, равной коммуникации, было больше. Чтобы они понимали, что драматург — тот человек, который может вывести тебя из депрессии. Потому что актеру ты не пойдешь рассказывать, что все плохо, а драматургу можно, вы же с ним в одной лодке.

Цыпина Драматург режиссеру кто?

Петрова Жилетка. А если серьезно, то это просто человек, с которым режиссеру нужно говорить. Именно в диалоге рождается смысл, все становится более ясным. Продуктивные отношения между режиссером и драматургом — это, конечно, дружба. Это возможность не быть титаном, демиургом и все знать, а прийти к человеку за советом. Конечно, сейчас границы размываются, и режиссер вполне может работать с текстом. Например, Борис Павлович писал тексты к «Не зря», потому что это его личное высказывание. Он прописывал монологи, и для него было важно делать это самостоятельно. Классно, что режиссер включается в это. Так же и я могу сказать, что здесь нужно что-то убрать, раскидать или развести. Доверительные дружеские отношения дают тебе право залезать на территорию другого, зная, что он тоже залезет на твою. Это вопрос свободы творчества — я могу тебе это предложить, могу проявить себя помимо текста. Если меня заключили только в текст, то может не родиться что-то очень для него важное.

Цыпина Как вы думаете, может ли драматургия с театром или без него влиять на происходящее за окном?

Петрова Вряд ли искусство может что-то менять. В инклюзии я работаю с людьми с различными особыми потребностями — незрячие, люди с аутизмом, подростки-мигранты. И вот это доверие, горизонтальность, принятие, которое проявляется, например, в инклюзивном театре как отсутствие иерархий, становится твоим способом коммуникации в мире реальном. Может быть, те, кто попадает сюда и понимает, что можно по-другому, потом это применяют в жизни. А вот глобальное «Мы всех спасем», «Искусство остановит войну» — я в такое не верю. Я верю в теорию малых дел, когда что-то меняется при встрече человека с человеком.

Цыпина А у инклюзивного театра есть какая-то специальная миссия?

Петрова Я не знаю про инклюзивный театр, я знаю только про себя. Потому что инклюзивный театр очень разный, кто-то видит в этом свою миссию, кто-то — нет. Вообще миссионерство сложная для меня история, я очень долго отходила от этого в своей жизни. Я пришла в социальный театр из больничной клоунады. Не зная каких-то базовых вещей про собственную безопасность, я сгорела там эмоционально. Сюда я пришла уже с побитым тельцем, поняв, что миссия — это не про меня. Я занимаюсь только тем, что мне интересно, работа с особыми людьми — одна из таких вещей. Мне нравится делиться своими навыками и получать новый опыт в ответ, создавать общее пространство — такой способ жизни, что ли. А если про миссию, то для меня очень важно, чтобы тексты Маши Жмуровой, у которой аутизм, воспринимались как крутые драматургические тексты, а не как тексты Маши Жмуровой, у которой аутизм. И именно так их вижу я. Мне действительно очень нравится, как Маша пишет, и я готова в это вкладываться, чтобы помогать ей осваивать драматургию. То, что делают люди с особыми потребностями, не должно восприниматься как нечто эксклюзивное или инклюзивное, это просто должно войти в повседневность. Сейчас в «Лавре» играют актеры с аутизмом из «Квартиры», спектакль Маши Жмуровой «Истории Майкла Джексона» идет на сцене «Театра Поколений». Очень важно, что эти процессы запустились, поле расширяется, и это хороший знак. Наш новый проект «Город. Разговоры» — это на самом деле переложение принципов инклюзии на обычного человека. Еще одно доказательство того, что инклюзия нужна всем.

Цыпина Но тогда как должен себя позиционировать инклюзивный или социальный театр, чтобы неосознанно не дискриминировать то, чем он занимается?

Петрова Хороший вопрос. Сейчас общество находится на этапе, когда нам приходится позиционировать себя именно как инклюзию. В Европе человек, придя на спектакль и обнаружив, что в спектакле играют люди с синдромом Дауна, не уйдет в расстроенных или негодующих чувствах. А у нас ты должен быть готов защищать своих актеров от рассерженного зрителя, начавшего кричать прямо посреди спектакля: «Это не искусство, у вас тут уроды одни». Поэтому приходится сообщать во всевозможных программках и анонсах, что у тебя особые люди с особыми потребностями. Зачастую эта дискриминация заключается в эксплуатации. Ты дискриминируешь людей, если они нужны тебе для какой-то определенной цели. Но такая же дискриминация существует и в обычном театре, просто она меньше заметна. Артисты «Квартиры» понимают, что они ходят на театральные занятия, что у нас есть расписание, что сначала мы будем заниматься этим, потом — этим. Сегодня у нас один спектакль, завтра другой. Необходимо, чтобы всем все было понятно — что и для чего мы делаем, потому что в противном случае ты просто берешь человека за шкирку и тащишь, куда тебе надо. Нет, он должен осознанно понимать, зачем он туда идет и нужно ли ему это вообще.

Цыпина А как это оценивать? У вас есть какой-то критерий для оценки работы с ребятами из «Квартиры»?

Петрова Да, и как ни странно, это внешняя оценка. Потому что внутри ты можешь неосознанно эту границу пересечь. Для этого у нас есть психологи, которые всегда присутствуют на репетициях и спектаклях и говорят о том, как нам улучшить коммуникацию. Иногда они указывают на манипуляции, совершенные в нашу сторону, и рассказывают, как восстановить эту границу и сделать так, чтобы всем было хорошо. Поэтому мне кажется важным отслеживать изменения, которые происходят в группе, с позиции третьего лица — наблюдателя, который может дать объективную оценку.

Цыпина А что для вас важнее — социальный аспект или художественная целостность?

Петрова «Квартира» — особое пространство, где это прекраснейшим образом уживается вместе. Сама атмосфера квартиры дает какую-то индульгенцию на творчество, возможность созидания, потому что она принимает тебя таким, какой ты есть, и это просто идеальная модель общества. Ведь все получается хорошо, когда очень много людей в это вкладывается. Потому что если ты один такой умный и сейчас всех застроишь, то оно и будет только твоим, у других не будет возможности к этому подключиться, а здесь есть разомкнутость.

Цыпина С тех пор как мы говорили в прошлый раз, случилось так, что «Квартира» лишилась своего угла и вышла в пространство города. Что изменилось с тех пор?

Петрова Да все изменилось, конечно. Сейчас такая зона турбулентности. Проверка, как мы можем быть вместе в отсутствие объединяющего пространства. У нас есть дружественный нам Театральный музей, где мы проводим еженедельные занятия и играем спектакль «Фабрика историй». Вот в подвале «ПТЖ» идет спектакль «Исследование ужаса». Были гастроли в Москву на фестиваль «Особый взгляд». В ноябре мы вышли в город с международным проектом «Город. Разговоры». Такой свидетельский театр в чистом виде, когда горожане, не актеры, что важно, в одно и то же время рассказывают на восьми разных площадках свои реальные истории на тему «Как я выжил». Это одновременно происходило в Петербурге, Копенгагене и Екатеринбурге. Актеры в проекте выступили в роли кураторов, искали героев, помогали героям рассказать истории, очень у них здорово получилось работать в команде. Мне кажется, что таким образом идет расширение, границы раздвигаются. Все больше людей вовлекается в процесс. Мягкий вход в город. Когда уже весь город становится Квартирой.

Нас все так же поддерживает фонд «Альма Матер», все участники команды без исключения получают зарплаты — редкость в условиях существования независимых театров в России. Вообще важной историей становится создание сообщества людей, которое собирается по взаимному интересу, а если интерес уходит, спокойно расходится до следующего появления интереса. Я сегодня думала о том, как важно в инклюзии понимать себя, свое состояние, не доводить до выгорания, а спокойно делать шаг назад, если есть ощущение, что не сейчас, что пока нет внутреннего запроса, что нужно поднабрать ресурсов.

Цыпина А как вам кажется, в чем проявляется ваше творческое «я», когда вы занимаетесь драматургией-документалистикой?

Петрова Сейчас я понимаю, что немного устала от документалистики как от чистого жанра, осознав, что документальный текст для меня — только основа для текста художественного. Например, в Смоленске мы работали над чистыми вербатимами и поняли, что закрываем эту тему, потому что уже умеем это делать. Сейчас я рассматриваю документ только как средство познания и способ работы, а не как конечный результат. Добычи истории и ее монтажа стало мало, хочется какого-то художественного выражения. Так, например, получилось с «Не зря» — все-таки это полудокументальный текст, хоть он и собран в процессе репетиций, в нем очень много переосмысления.

Цыпина Каков процесс создания драматургии из документа?

Петрова Каждый раз — по-разному. Моя первая пьеса, с которой я выпускалась из магистратуры, тоже полудокументальная. Я брала глубинные интервью у двух девочек, мы разговаривали по четыре часа. Они мне рассказывали какие-то очень важные для них вещи, и в итоге я смонтировала этот текст так, что две героини вербатима соединились в одну героиню пьесы. В Смоленске мы делали документальную читку: брали у людей интервью на улице и сделали из них «Портрет города» по названию проекта. А в этот раз мы решили сделать из этого интерактивную инсталляцию, где бы просто висел по-разному отформатированный текст, и наша работа заключалась лишь в том, чтобы какие-то слова уменьшить, какие-то увеличить и сделать такую визуальную драматургию. На самом деле очень интересно, как дальше развиваться документальному театру. Мне кажется, что он может хорошо работать в маленьких городах, потому что создает вокруг себя общественную площадку. За год существования нашего проекта у нас появилась своя сеть людей, которая сейчас начинает заниматься осознанием себя в Смоленске. Какие-то ребята стали делать интервью с жителями города, постепенно что-то запускается оттого, что есть интерес к «здесь и сейчас». Критерий нашей личной эффективности в этом городе — появление каких-то сообществ, которые могут существовать и без нас. Будет очень круто, когда проект «Место Смоленск» перестанет быть нужным городу, потому что у него появятся свои проекты, зародится какая-то своя история, отличная от той, что исходит от чуваков, которые специально приехали из Питера. Тогда мы можем уехать в Липецк и делать там такой же проект до тех пор, пока там не появятся люди, которые возьмут это на себя и начнут что-то делать. В пространстве города, где идет «Слишком женатый таксист» и «Примадонны», — хорошо, что мы делаем хоть что-то.

Цыпина А что делать, если интервьюируемый собеседник окажется не готов к откровениям, которые нужны для работы? Есть ли какие-то профессиональные махинации, которыми вы воспользуетесь в таком случае?

Петрова Мы вернулись к тому, с чего начинали. Почему если в инклюзии ты не манипулируешь людьми, то вне инклюзии тебе это можно? Нужна внутренняя ответственность за то, что делаешь. Я привыкла к тому, что цель никогда не оправдывает средства. Может быть, я спрошу человека как-то по-другому или раскроюсь сама, рассказав что-нибудь о себе, то есть сделаю какие-то вещи, которые не являются манипулятивными. Если таким образом это не удастся, я скажу «спасибо большое, до свидания» и пойду искать другого человека, с которым у меня возникнет более глубокий контакт. Какие тут использовать техники, НЛП? Зачем имитировать какую-то заинтересованность, если ее нет? Мир больше, чем наше представление о нем. У нас был замечательный педагог Екатерина Бондаренко, она учила нас простым вещам: постарайтесь наладить контакт, посмотрите человеку в глаза, если нужно, повторите вопрос еще раз, внимательно слушайте его ответы. Очень часто — это просто механизмы здорового общения. Когда ты уважаешь чужие границы и стараешься не допускать, чтобы нарушали твои.

Цыпина Есть какие-то вещи, которые могут помочь вам как драматургу написать пьесу?

Петрова Мне бы очень помогло, если бы у меня было две-три недели свободного времени, потому что если я не падаю лицом в клавиатуру, то я всегда что-то пишу. Я беру все от внимания к реальности — то, что вижу, слышу, чувствую, я совсем не придумщик, у меня нет внутреннего инструментария генерации идей. Мама рассказала какую-то историю про нашу общую знакомую — с одной стороны, увидела какое-то происшествие, с другой — одно налепилось на другое — и вот сюжет. Бывает, что поток тебя захлестывает и ты очень долго пытаешься отдышаться от воды, в которую сам залез. А бывает так, что если ты сейчас не заставишь себя сесть и писать, то ты опять в этом году останешься без пьесы. И снова все на «Любимовку» поедут, а тебе даже отправить будет нечего.

Апрель—ноябрь 2019 г.