Д. Одинцова. Фото Л. Тиктинской

Зинаида Серебрякова. «Автопортрет»

Думаю, солидный портрет масляными красками в массивной золоченой раме Дарине Одинцовой пока не нужен — такой живописный жанр не отразит начало ее актерского пути. Здесь подойдет этюд, схватывающий на лету беглое впечатление от юной актрисы, возникающей в пространстве сцены новой, еще не сформировавшейся фигуры. Пусть на этюде красочными пятнами возникнут детали — летящие темные волосы, черные оленьи глаза, забавные ямочки на щеках, абрис стройного тела. Все как бы в движении, в порыве, не в статичной определенности. Этюд к портрету.

Сразу после выпуска из института на Моховой Одинцова была принята в стажерскую группу, а после — в труппу театра «На Литейном» и за два с половиной года сыграла так много, что получила внутритеатральную награду «Удар копытом Пегаса» как самая занятая актриса. При этом большая часть ее ролей — это вводы в давно идущие спектакли. Индивидуальность Дарины такова, что ее участие в детских спектаклях буквально неизбежно — и в театре она сейчас играет в шести постановках для детей: здесь и Пеппи в спектакле, вышедшем лет за десять до ее рождения, и заглавная роль в новой «Алисе в стране чудес» (режиссер Андрей Сидельников решил сказку Кэрролла как бодрое игровое представление для двух молодых актрис). Дарина Одинцова с ее непосредственностью, живым темпераментом, теплым обаянием, эмоциональной подвижностью, музыкальной одаренностью в детском репертуаре просто незаменима. Она может играть для детей — и может играть детей, хотя не травести, скорее — инженю и, если бы родилась в XIX веке, была бы идеальной актрисой для амплуа наивных, славных, милых девчушек, иногда — трогательных, иногда — озорных, всегда — искренних. Роли в учебных работах Мастерской Ю. М. Красовского отчасти были в русле этого амплуа (Настенька Рылеева в «Последнем котильоне», Катя в «Дуэли»…). Пожалуй, самая важная работа Одинцовой в студенчестве — Лаура в «Стеклянном зверинце» — тоже вариация подобного типа героини, ingenue lyrique или ingenue dramatique.

Драму Т. Уильямса поставил педагог и режиссер Николай Мишин, он же сделал новую редакцию перевода «пьесы-воспоминания». В его интерпретации на первый план вышел Том, как «автор» воспоминаний он все время был на сцене. С помощью зажигалки Том «включал» (или «выключал») свое прошлое, направлял луч памяти в те годы, когда он жил в Сент-Луисе вместе с матерью и калекой-сестрой, ныне оставленными, хотя и незабытыми… Про Лауру говорят, что она живет в своем мире с коллекцией стеклянных игрушек и музыкой со старых граммофонных пластинок, но, как ни странно, в семье Уингфилдов, рядом с неистовой Амандой и отчаявшимся Томом, героиня казалась самой нормальной. Лаура Одинцовой не выглядела ущербной, ее физический недостаток не акцентировался. «Особость», инаковость Лауры — в необыкновенной чуткости по отношению к брату и к матери. Она все понимает, слышит, «сторожит» все возможные ссоры, чтобы их предотвратить, или находит способ примирить своих близких (например, изображает, будто споткнулась на лестнице, — чтобы Аманда и Том вместе опрометью бросились ей помогать и забыли о своем конфликте). Лаура Одинцовой излучала любовь, даже странно, что ее считали застенчивой (актриса не педалировала робость, зажатость героини). Линия роли проявляла сосредоточенность Лауры на внутренней жизни, тонкие вибрации ее души, тайную мудрость, предчувствие горького будущего. И удивительную способность любить беззаветно, кротко… Невозможно забыть, как в темноте 45-й аудитории блестели черные глаза Лауры, приникшей к граммофону, ловящей звуки нежной колыбельной «Hushabue Mountain», полной тоски об утраченном счастье.

Д. Одинцова (Лаура). «Стеклянный зверинец». Фото из архива РГИСИ

«Стеклянный зверинец» уже не идет, он сам стал воспоминанием, а профессиональная сцена пока не предлагала Одинцовой ролей, сравнимых с Лаурой. Но в прошлом сезоне в театре «На Литейном» возник спектакль «Лавр» Бориса Павловича, и участие Дарины в нем — принципиальный шаг в сторону расширения ее актерского диапазона. Актеры здесь не играют персонажей романа Евгения Водолазкина, они практически на равных сосуществуют на сцене, деликатно передавая друг другу возникающих в тексте героев, — и образы обретают жизнь, не воплощенные впрямую, словно соткавшиеся в воздухе из слов и мыслей. Заглавный герой, средневековый целитель (в течение долгой жизни носивший имена Арсения, Устина, Амвросия и Лавра), тоже проявляется постепенно через всех артистов, и мужчин, и женщин, — каждый вкладывает частицу себя в коллективно создаваемый образ. Одинцова в этом спектакле чувствует себя свободно, естественно и, кажется, от показа к показу обретает все большую уверенность в выборе красок. Внутренний покой одушевляет ее жизнь на сцене, и этот покой не противоречит драматическому напряжению коллизий: актриса приобщается к художественной гармонии, космосу «Лавра», в то же время персонажам приходится страдать, претерпевать болезни и муки, умирать… Предложенный режиссером способ взаимодействия с текстом и сценического существования невозможен без мобилизации человеческих, личностных качеств артистов. Дарина Одинцова осторожно, тонко встраивается в полифонию полновесного звучания спектакля, в том числе и в прямом смысле музыкального (пение духовных стихов, возникающее исподволь, негромко, раздающееся из разных концов сцены и зрительного зала, где тоже находятся артисты, превращается в невидимую несущую конструкцию постановки).

В первой части «Лавра», уже после всеобщей «настройки», во время которой каждый из артистов постепенно включается в хор, произнося ту или иную фразу из романа (выбранную как будто наугад, но весомую, важную), она долго молчит. Словесную партию ее персонажа — Устины, девушки, пришедшей из мест, где мор, — ведут другие, говоря и «за нее», и «про нее», а Дарина вместе с партнером Максимом Зауторовым (он в этом отрезке спектакля — юный Арсений, похоронивший своего деда и перенявший от него дар исцеления) сосуществуют в своеобразной пластической «предыгре». Не иллюстрируя текст, а отзываясь на него игровыми действиями, Одинцова пунктирно проходит сцену за сценой: внезапное появление Устины возле дома Арсения, омовение в кадушке, сближение с приютившим ее юношей… Движения нерезкие, но собранные, целесообразные — актриса как бы обдумывает текст, «принимает» его и ищет на площадке предмет, который лучше всего подойдет для игры, или вместе с партнером выстраивает мизансцену. Так, текст о том, что Устина и Арсений легли вместе, дает возможность актерам с мягким, едва мерцающим юмором показать, как по-детски неловки, смущены и при этом чисты их герои. Они садятся спинами друг к другу, потом пытаются доверчиво прильнуть, приладиться, забавно сплетают ноги и руки… Лицо Одинцовой—Устины светится нежностью, девчоночьим счастьем.

М. Зауторов, Д. Одинцова в спектакле «Лавр». Фото С. Рыбежского

Говорить она начинает, когда счастье обрывается, с разбега падает в катастрофу. Устине приходит время рожать, Арсений, ослеп-ленный гордыней, берется помогать ей сам, не зовет повивальную бабку, но дитя умирает во чреве и после погибает роженица. Умирает без покаяния, «во тьме и смраде». Одинцова начинает монолог звонким, чуть испуганным детским голосом, потом страх нарастает. Она мечется, бегает от одного актера к другому — все они, безвольно опустив руки и сгорбившись, отводя от нее глаза, бессильно замирают в разных местах площадки. Теребит каждого за рукав, трясет, горячо молит о помощи — не словами, но всем существом, дрожащим от боли, изнывающим в одинокой смертной муке. Это не изображение, не инсценирование текста, а претворение его в действие.

Во втором акте у Одинцовой есть зеркальный монолог — молитва Арсения в Иерусалиме (уже давно назвавшегося Устином, чтобы жить вместо любимой и спасти от греха ее душу). Вновь она перебегает от одного к другому — к каждому из актеров, бравших на себя роль Арсения на протяжении спектакля. Они неподвижны и безмолвны, а Одинцова словно дает прозвучать их спрятанной, текущей внутри речи. Начинает она с улыбкой, полной торжествующей веры в помощь Божью, продолжает все более истово, задыхаясь и почти плача, но не горькими слезами отчаяния, а жаркими слезами мольбы, жаждущей быть услышанной. Здесь очень сложно удержаться от слащавости и любования собственной эмоциональной палитрой, и актрисе это (почти) удается. Ее индивидуальность, ее актерские возможности — необходимые ноты в партитуре «Лавра». В этой сцене нужно именно такое бурное, сильное, при этом стопроцентно искреннее чувство. Фальшь, искусственное нагнетание эмоций, деланность — убили бы спектакль.

И не менее важно умение Дарины Одинцовой сосредотачиваться на внутреннем процессе. Так, в сцене всеобщей трапезы за длинным, фронтально вытянутым столом она сидит в центре, но чуть отстранившись от всех, как бы отгородившись невидимой защитой (ее Устина умерла, она здесь — и не здесь одновременно). Она и слушает, и слышит всех вокруг — но по лицу бродят тени невысказанного. Существование ее насыщенно, содержательно. Спокойно — в смысле отсутствие суеты, мимических хлопот, попыток «наиграть» что-либо. В ней есть истинная кротость, подлинное смирение — и большая душевная сила.

М. Зауторов, Д. Одинцова в спектакле «Лавр». Фото С. Рыбежского

…Дарина Одинцова наверняка сыграет много милых, чудесных, красивых девушек, влюбленных и несчастных (или влюбленных и счастливых). Сыграет много резвых озорниц, бойких и задорных. Она может стать лучшей в том амплуа, к которому будто бы склоняют природа, внешние данные и темперамент. Из всех симпатичных, обаятельных, искренних девушек, которые тысячами штурмуют театральный институт и десятками выпускаются из него, — она может оказаться самой обаятельной, самой живой… Но, кажется, ей суждено «что-то еще», как говорил Вырыпаев. Сквозь типическое — прекрасное, но ожидаемое, знакомое, вырисовывается контур индивидуального, только ей, Дарине Одинцовой, присущего и подвластного. Мой этюд — об этом порыве, об этом усилии вырулить к своей особости, к сокровенному. Портрет когда-нибудь, возможно, будет уже о другом.

Март 2020 г.