Известен и любим в Томске артист Евгений Казаков… Играл и в Северском театре для детей и юношества, и в Томском ТЮЗе, и в Драме, и в частном томском театре «Версия». Нынче в основном — в Драме.

А до этого было многое. Завод, любительская студия, учеба в Ярославле, недолго — Москва и Питер. Потом, уже надолго, — Северск. В Северске сыграл Гамлета, Дон Гуана, Дульчина и много других ролей. Когда появился в Томске (не оставляя Северска), не самая яркая театральная жизнь города оживилась. «На Казакова» стали ходить. Какое-то время артист играл и в Северске, и в Томске. Теперь — только в Томске, но связи с Северском не обрываются.

Иногда абсолютно разные работы в пьесах одного и того же автора рождались в Томске и Северске почти одновременно. К примеру, так было с Шекспиром.

В «Ромео и Джульетте» Северского театра для детей и юношества (режиссер Наталья Корлякова) Казаков играл отца Лоренцо. Лоренцо и Кормилица были задуманы режиссером взрослыми «двойниками» главных героев. Они ведь единственные два человека во всей пьесе, которые хотят Ромео и Джульетте помочь. Каждый из них по-своему идет навстречу влюбленным, хотя в результате спасти их так и не смогут.

В начале спектакля Лоренцо читал Кормилице шестьдесят шестой сонет Шекспира! Интеллектуал, знающий все про этот мир, обращался со своими размышлениями к простой и не самой юной женщине. Оказывается, он давно думает о самоубийстве, ничто не держит его на земле, но — «как тебя оставить, милый друг!». Казаков творчески подхватил режиссерское решение. Его Лоренцо Кормилицу любит! Несостоявшаяся любовь осталась в прошлом, но, увидев любимую, Лоренцо—Казаков так замирал и мгновенно так резко отворачивался, что было ясно: да, любит!

Лоренцо у Корляковой и Казакова был более благороден, чем в пьесе: если в шекспировской трагедии монах, оставшись наедине со спящей Джульеттой, сбегает из склепа, испугавшись шума на улице, то в спектакле он остается и даже пытается остановить Джульетту.

Казаков очень хорошо, как всегда это бывает у настоящих актеров, умеет на сцене молчать. Вот, обвенчав Ромео и Джульетту, его Лоренцо выходит на авансцену, останавливается с краю, возле кулисы, и начинает представлять себе свадьбу этих детей в мирной Вероне. Обе семьи, представители двух враждующих родов, радостно обнимаются, танцуют друг с другом. Серое неприметное одеяние Лоренцо контрастирует с яркими одеждами веселящихся людей. Легкая грустная улыбка и полный горечи взгляд артиста подтверждают: радостный праздник — фантазия героя. Лоренцо—Казаков знает, что все будет не так.

В другой пьесе Шекспира, комедии «Двенадцатая ночь», уже не в Северске, а в Томской драме (режиссер Иван Орлов) Евгений Казаков играет герцога Орсино, правителя вымышленного острова, у драматурга категорически не занимающегося вопросами политики. Он влюблен. Влюблен в знатную Оливию, отвергающую его признания. Влюблен так, что, кажется, готов воспарить. Замечательная находка актера: когда Орсино говорит об Оливии, он несколько раз буквально поднимается на цыпочки. Артист в этой роли стремителен и поэтичен до наивности. Но предлагаемые драматургом обстоятельства сулят герою еще одну преграду: юная Виола. выброшенная вместе со своим братом-близнецом Себастьяном на берег острова при кораблекрушении, потеряв его (как выяснится в финале, не навсегда), переодевшись в мужское платье, под именем мальчика Цезарио поступает на службу к Орсино в «должности» пажа. Ее печальная обязанность — носить любовные записки от принца к Оливии и возвращать ему устные или письменные отказы. Ее печальная участь — влюбиться, вроде бы абсолютно безнадежно, в герцога, даже не знающего, что перед ним девушка.

И вот здесь режиссер вместе с балетмейстером Эдуардом Соболем придумывает для исполнителей замечательную перипетию. В одном из диалогов Орсино и Виола-Цезарио по очереди спасают друг друга от прыжка с воображаемого обрыва. Одно из таких «спасений» завершается страстными объятиями. Метафора: отвлеченный от всякой конкретики разговор об особенностях любви между мужчиной и женщиной на какие-то мгновения приводит обоих одновременно к идее самоубийства. Виолу — потому что осознает безнадежность собственного чувства к герцогу; Орсино — потому что начинает страшиться своего полуосознанного влечения к мальчику.

Казаков тонко играет беспокойство, легко перерастающее в панику. После внезапных объятий Орсино в шоке отшатывается от Цезарио. А Цезарио-Виола именно в этот момент обретает уверенность и иронично напоминает об Оливии, интересуется, стоит ли спешить к ней с заверениями в любви герцога. Орсино же, следуя авторскому тексту, отвечает утвердительно, но короткая реплика получается у актера насыщенной смыслами: и попытка отогнать от себя этот морок, и одновременно сомнение в правильности ответа. Истинный смысл происходящего резко контрастирует с произнесенным сдержанным тоном, будто бы само собой разумеющимся «да».

Если Орсино поэтичен, возвышен и несколько отрешен от жизни, то Сергей Сергеевич Паратов в спектакле Томского драмтеатра «Лариса и купцы» (по пьесе Островского «Бесприданница», режиссер Александр Огарев) у Евгения Казакова совсем другой. Стремительный и легкий, он мгновенно притягивает к себе людей, становится душой компании. Неудивительно, что провинциалы Вожеватов, Кнуров, Робинзон стараются держаться к нему поближе. Паратов—Казаков — вихрь, стремительный и неостановимый. С его появлением город словно меняется, все предвкушают безудержное веселье. Но самоуверенный герой, с лица которого до поры до времени не сходит торжествующая улыбка победителя жизни, резко меняется, узнав о скором замужестве Ларисы. Он явно расстроен, почти машинально опрокидывает стопку за стопкой. Задумчиво повторяя поразившее его слово «замуж!», нервно мечется по сцене, пока не принимает решения увидеться с бывшей возлюбленной.

В сцене первой встречи Паратов сдержан, пытаясь вызнать, любит ли его еще Лариса, но на обеде, который закончится совместным побегом, он уже не сомневается в ней и не сдерживает страсти. Восхищенный взгляд, мужская харизма, которой актер щедро делится со своим героем, — и долго уговаривать Ларису Дмитриевну на поездку за Волгу не приходится.

В «Ларисе и купцах» Казаков демонстрирует, насколько разным может он быть на протяжении всего спектакля. Совсем недавно очарованный своей бывшей возлюбленной, его Паратов очень скоро уже раздражен ею. Правда, Лариса в сцене объяснения сама не слишком приятна — пьяна и навязчива. Паратова она тяготит, и со скучающим видом он пытается прекратить ее вопросы. А романтическая на первый взгляд сцена — герои, окутанные поднимающимся туманом, плывут на воображаемой лодке — приобретает ироничный и страшноватый оттенок, когда Паратов за спиной у Ларисы слишком долго держит весло над ее головой, как будто примериваясь, не ударить ли им спутницу, ставшую обузой. Выяснение отношений заканчивается неожиданно — мужчина бьет девушку в солнечное сплетение и уходит, оставив ее почти бездыханной. И никакой сентиментальности, и никакого романтизма. Правда, в финале появляется новый Паратов: со слезами раскаяния стоящий на одном колене перед смертельно раненной Карандышевым Ларисой… Другой спектакль Александра Огарева в Томской драме в силу обстоятельств шел совсем недолго. Но Казаков успел сыграть в «Войне» современного шведского драматурга Ларса Нурена трагическую судьбу человека. Его герой, обозначенный в пьесе одной буквой D, ослеп на войне (какой именно, значения не имеет), считался погибшим, а потом внезапно вернулся домой. Вернулся, а его не ждали — у жены роман с его младшим братом, любимая собака съедена в дни голода, дочки пережили насилие, бросили школу. Старшая занимается проституцией, что позволяет семье пусть с трудом, но выживать. Обо всех этих переменах D будет узнавать постепенно.

С первого появления героя кажется, что он — за гранью нормальной жизни: нервы постоянно на пределе, ходит, пошатываясь, при резких звуках бросается на пол. Слепой, он часто невротично вертит головой, пытаясь понять, кто рядом. То ли чувствует, что в доме, уже не родном, ему грозит опасность и близкие затевают недоброе, то ли пугается чего-то потустороннего, призрака войны. У D уже нет границ допустимого: в одной из сцен чуть было не случается инцест. И внезапно обнаруживается, что артист Казаков может быть настоящим «актером-неврастеником».

Когда D вдруг находит общий язык с младшей дочерью, и, казалось бы, обретает какую-то надежду на будущее, лицо артиста оживляется, оно буквально светлеет. И тут появляется младший брат героя с топором. И совершает убийство. Человек погиб, но убит он не топором. Его убила война.

Есть спектакль, переехавший вместе с Евгением Казаковым из Северского театра для детей и юношества в Томскую драму. «Господин Ибрагим и цветы Корана» — моноспектакль по повести Э. Шмитта, поставленный Натальей Корляковой. Артист, поразительным образом преображаясь, как и предполагается в моноспектакле, играет сразу трех персонажей: немолодого господина Ибрагима, держащего продуктовую лавку, одиннадцатилетнего еврейского мальчика Момо, живущего поблизости, и третьего — рассказчика. Сцены Момо и Ибрагима чередуются со спокойными репликами рассказчика, вспоминающего эту историю много лет спустя.

Казаков в белых одеждах (найден самый нейтральный, объединяющий обоих персонажей цвет!) появляется на сцене под песню Zaz. Французский язык, так же, как и нарисованная Эйфелева башня, сразу же обозначают место действия — Париж. Сценическое пространство в светлых тонах, на белом фоне — несколько нарисованных силуэтов людей и предметов. Человек несет перед собой башню из картонных коробок. Вдруг из одной выпадает ботинок. Герой (это явно рассказчик, взрослый Момо) рассматривает его, прикладывает к своей ступне. Заметная разница размеров и ностальгическая улыбка дают понять: это явно старые вещи, сейчас будет разворачиваться история, произошедшая давно.

Первая реплика звучит вызывающе: «Когда мне исполнилось одиннадцать лет, я разбил свою копилку и пошел к проституткам!» Сцена, в которой подросток впервые подходит к этим женщинам (их вырезанные из картона силуэты находятся на сцене), смешна и трогательна: Казаков тонко играет робость и страх юного «любовника», боящегося отставки.

Постепенно выясняется, что у Момо нелегкая судьба: мать бросила его, сбежав от мужа с другим мужчиной. Отец недоволен жизнью и бесконечно третирует сына. Но одинокому мальчишке повезло — он подружился с господином Ибрагимом. Мудрый Ибрагим помогает взрослеющему Момо полюбить жизнь и поверить в себя.

Хотя перед нами моноспектакль, но «диалоги» между героями получаются эмоциональными. Иногда они словно перебивают друг друга. Горячность юноши контрастирует с ироничным спокойствием Ибрагима, чьи глаза умеют смеяться. Многие сцены Момо у автора требуют от актера особого эмоционального всплеска — знакомство с Ибрагимом, известие о смерти отца, встреча с матерью, потрясение от впервые увиденного моря. Казаков здесь экспрессивен, но при этом для Ибрагима у него есть умение виртуозно менять темп и держать паузы, становящиеся выразительными зонами молчания.

Вещей «играющих» в спектакле нарочито немного. Кепка — для рассказов о некоторых эпизодах из жизни Момо; стакан, превращающийся в рупор; больше всего «ролей» достается табуретке. На ней сидит кажущийся поначалу мальчику неподвижным и очень древним Ибрагим; в нужный момент она превращается в столик; а во время путешествия Момо и Ибрагима по Европе — в воображаемую машину, и артист «рулит» ею. И еще, как самое сокровенное: небольшой плюшевый мишка, которого Момо подарил в одиннадцать лет девушке-проститутке с Розовой улицы и которого долго, совсем по-детски, прячет за спиной, боясь отдать другим свое воспоминание.

Очень важной сценой становится молитва в Текке, обители дервишей в Турции (господин Ибрагим — последователь суфизма, мистического течения в исламе). Молиться принято, вращаясь. Звучит медитативная музыка, и артист медленно, постепенно поднимая руки, начинает кружиться, словно впадая в транс. Они молятся вместе некоему единому Богу. Такая молитва приводит к гармонии.

Из простейших вещей и чувств актер делает серьезную, динамичную и очень светлую историю.

В репертуаре Евгения Казакова столь много абсолютно противоположных по характерам и человеческим судьбам ролей, что это определенно дает надежду: многое еще впереди.

Январь 2020 г.