Д. Честнов. Фото О. Грицун

Люсьен Фрейд. «Мужчина с пером»

На первом курсе театроведы ходят «учиться» к практикам — актерам и режиссерам, которые в этот момент работают над студенческими постановками. Нашему курсу повезло дважды. Одна группа ходила к режиссерам-первокурсникам Г. Р. Тростянецкого, вторая — «моя» — ездила на занятия к курсу Л. Б. Эренбурга, студенты-артисты которого репетировали выпускной спектакль «Братья Карамазовы». Мы мало обсуждали этюды и репетиции с мастером курса — потому что очень стеснялись, — но между собой вели жаркие дискуссии. Безоговорочный восторг вызывал у всех Дмитрий Честнов, который в этюдах пробовал не одну, а несколько ролей, и даже без слов было понятно, кого он играет.

Когда начался второй семестр, на лекциях по русскому театру нам рассказали об актерах-неврастениках, и мы все тут же решили, что Честнов — обязательно неврастеник. Сложно сейчас сказать, заблуждались мы или нет, но это и не так важно. Важно то, что у Честнова — еще во время обучения — был свой способ существования на сцене, присущий его актерской природе, а принимая режиссерский язык Эренбурга, артист набирал какую-то особенную силу, которая сама по себе была ему опорой. Остальным студентам приходили на помощь режиссерские «подпорки»: обилие предметов, специфические жесты, формирующие композицию спектакля, но придуманные именно педагогами, физические действия. Все эти графинчики, пироги и рульки, которые нужны были молодым артистам, чтобы существовать в созданном Эренбургом мире, не так необходимы были Честнову.

Невозможно смотреть новую, не студенческую версию «Братьев Карамазовых» и не вспоминать, как было раньше, ведь сейчас Дмитрий Честнов «вписался» в мир черного юмора Эренбурга, неплохо смотрится в спектаклях с артистами, которые еще недавно учили его актерскому мастерству. И про него уже трудно сказать «это чистый артист-неврастеник», поскольку он, кажется, практически артист-комик. Но — как это свойственно «золотой труппе» Эренбурга — со своим «лицом».

Иногда, правда, тяготение Честнова к комизму кажется чрезмерным. Например, когда он в эпизоде «Братьев Карамазовых» играет пана Муссяловича, то играет именно сильное опьянение героя, и «рулетка» за Грушу с Митей (Александр Белоусов) превращается в спор на рюмки, поддерживаемый и паном Врублевским (Сергей Уманов). Это комический фатализм с отрезвлением от того, что Митя не дает ему застрелиться. Раньше — сравнения неизбежны — это была «дуэль» за Грушеньку, опьянение оказывалось скорее побочным явлением страха. В первой редакции эта сцена — не без черного юмора — была полна драматизма. Сейчас она должна быть комической, но получается какой-то противной, выпадающей из композиции спектакля.

Зато к Грушеньке Муссялович приходит таким же «подтянутым», как и в первой редакции. И до сих пор вызывает удивление «нормальная» пластика Честнова. С некоторым недоумением видишь, что он может ходить как обычный человек. Не по-тараканьи перебегать по сцене, как старичок-лесовичок Ипполит Кириллович, и не «быть Смердяковым». А просто идти размеренной походкой с прямой спиной.

У Смердякова в исполнении Честнова осанка неуверенного человека, зажатого, но услужливого. Артист не горбится очевидно, не носит толщинку, как в спектакле «Вишневый сад». Он как бы всегда в легком поклоне по отношению к окружающим.

И как идет этому Смердякову кухонный фартучек! С жестами, подсмотренными у домашних хозяек, он поправляет его или вытирает об него руки, когда собирается перейти к следующему важному делу. Помои в тазу этому чистюле доставляют какое-то некрофильское удовольствие. В самом начале у него есть целая пантомима, когда он делает вид, что сейчас выльет содержимое таза на кого-то из зрителей. Все делается как по партитуре: во время всего диалога героев он думает — выливать или нет. И зритель, понимая, что это игра, все-таки до конца не уверен, какое решение Смердяков примет.

Д. Честнов (Смердяков). «Братья Карамазовы». Фото М. Черкасовой

Во время разговора братьев с отцом (Константин Шелестун), когда Федор Павлович плюет ему в лицо, Честнов—Смердяков не дергается, а терпит. Да даже не терпит — принимает. Брат Иван (Илья Тиунов) бросается утирать ему лицо полотенцем, но этого действия Честнов—Смердяков как раз не выносит — не выдерживает и отстраняется. Сразу же после этого отец смачно облизывает лицо Смердякова, и он снова не шелохнется.

На протяжении всего спектакля в сценах с Иваном Честнов будет существовать, разделяя все интонации на притворно-масляные и на жестко-рационалистические, обрисовывая черты характера своего героя. В этом ему, конечно, помогает режиссерский монтаж: финал спектакля — история о рождении Смердякова, в которой есть весь спектр человеческих чувств. Тогда же Честнов показывает всем язык — в этом спектакле этот жест «драматический», а в «Короле Лире», где он играет Освальда, слугу Гонерильи, постоянно высовывание языка полно «комической» насмешки, выдаваемой за придыхание перед хозяйкой.

Абсолютно искренно приходит Смердяков в ужас от убитой курицы, с которой у него возникал целый сценический диалог. Курица практически перипетия этого действия: из-за нее же Иван произносит выразительное «убей». Смердяков просто исполняет сказанное, как понял. Без всякого видимого злого умысла. Тем страшнее звучит реплика Ивану после смерти отца: «я не убийца, я ваш слуга».

Д. Честнов (Освальд). «Король Лир». Фото В. Филиппова

«Неврастеничный» Смердяков прикидывается, когда радуется, и цинично реагирует на слабости других — например, оживает во время припадка падучей и называет Катерину Ивановну дурой за то, что она неправильно пытается спасти его. Он готовит, вяжет и хорошо поет. На сценах Смердякова с отцом Эренбург делает особый акцент: музыкальный Честнов, играющий на гитаре (и барабанах — но не в этом спектакле) не по-смердяковски, а правда душевно исполняет романсы. На два голоса вместе с завывающим-«плачущим» Шелестуном они перепевают не лакейскую песню, а «Элегию» Дельвига. И Смердяков по-настоящему ждет хоть какой-то ласки от отца. Но вместо этого, конечно, получает шлепок по голове и ругательство «выблядок». Он и правда — этот Смердяков — хотел, чтобы Иван считал его своим братом. И вешается он на деревянном столбе — главном элементе сценографии, используемом артистами каждый раз с различными смыслами, — исключительно из-за осознания того, что все было им додумано. Вешается, читая строфу из «Рыцаря на час» Некрасова: «…От ликующих, праздно болтающих, / Обагряющих руки в крови / Уведи меня в стан погибающих / За великое дело любви!»

Д. Честнов (Гаев), С. Уманов (Фирс). «Вишневый сад». Фото В. Орловой

В репертуаре Честнова — не только «слуги» Освальд и Смердяков, но и косолапый, горбатый, с «артритными» руками Гаев в спектакле «Вишневый сад». Сестре своей, Раневской (Ольга Альбанова), он говорит с иронической интонацией младшего брата: «Ты была такая же, Люба, в ее возрасте… говорят». Припадок его на монологе о многоуважаемом шкафе становится всеобщим. Гаев Честнова — печальный человек, ранимый, прячущий голову в плетеную корзину, как страус в песок.

Д. Честнов (Гаев). «Вишневый сад». Фото В. Орловой

Д. Честнов (Смердяков). «Братья Карамазовы». Фото А. Кокшарова

В начале февраля Дмитрий Честнов был введен на роль Раскольникова — как принято считать, эталонную роль актеров-неврастеников, способных передавать на сцене все эмоциональные вибрации. Увидеть этого Раскольникова хочется поскорее.

Февраль 2020 г.