О. Мухина. «Таня-Таня». Театр-студия «Грань» (Новокуйбышевск). Режиссер Денис Бокурадзе, художник по костюмам Елена Соловьева

Тем давним текстом о двух «Танях-Танях», в том Щелыкове-1996 я лечилась…

Приказывала себе написать слово «Хорошо!» (ПЖ, Психологический Жест по Михаилу Чехову). Потому что на самом деле все было плохо.

Та давняя рецензия, действительно написанная на попавшихся под руку бледно-зеленых листках, тот чай с мятой на балконе и два хороших спектакля были психотерапевтическим средством.

Спектакли П. Фоменко и В. Туманова ложились отнюдь не на театроведческую измученную душу, мне было, в общем, совсем не до театра, к тому же пьеса Оли Мухиной, только-только напечатанная в журнале «Драматург», не очень-то нравилась (что за девичьи грезы? что за парфюмерия?). Пьеса эта не давала дышать, как крепкие духи, щебетала кондитерскими строчками, сладкими, как безе, пестрела утешительными виньетками, в то время как в жизни, умирая от любви, хотелось трагически написать единственную ее строчку: «Господи, сделай так, чтобы я не любила его больше!»

Но на бумаге (ПЖ) я заставила себя вывести: «Хорошо!»

И стало хорошо.

Ю. Бокурадзе (Таня). Фото Д. Пичугиной

А дальше жизнь прошла-пробежала под это хроническое: «Господи, сделай так, чтобы я не любила его больше…» Но саму «Таню-Таню» ставили мало, потом и вовсе подзабыли, и она тихо устаревала, а хорошие спектакли выходили по другим пьесам Оли Мухиной. «Таня» сохранялась в памяти только как «какие хорошие духи. Пахнут чем-то сладким-сладким. Какая прелесть!»

А теперь вот ее поставили.

И хотя, по прошествии двадцати лет, я пишу о новой «Тане-Тане» не летом в тенистом Щелыкове, похожем на сад Охлобыстина в пьесе, а зимой и в том болотисто-реальном Петербурге, где есть только одно постоянное промозгло-ветреное время года, пригодное исключительно для депрессии (сплина, чахотки, хандры), и в принтер заложена не зеленоватая бумага, а оборотки со старыми текстами (симптоматично…) — все равно хорошо!

Хороший маленький, на 80 мест, зал у театра «Грань» в ДК маленького советского города Новокуйбышевска в подбрюшье большой Самары.

И Денис Бокурадзе хороший режиссер.

И шесть хороших актеров хорошо делают свой театр, и театр этот за три года стал хорошо известен и даже знаменит.

И не знаю, как там в Крыму, а тем более в Америке, но хорошо увидеть хороший спектакль на Володинском фестивале, на котором тоже нынче было — хорошо! Почти как в сумасшедшем доме Охлобыстина.

Охлобыстин, если кто не помнит, это не Иван Охлобыстин — актер, бесновато мечущийся между саном священника, ролью звезды и амбициями политика. Охлобыстин — раздолбайский, любвеобильный и смешной герой «Тани-Тани». Действие пьесы происходит в его доме, о котором так и говорят:

— Хорошо! Кремовые летающие занавески, стильные свободные мятые костюмы — хоть сейчас на подиум: палевый, серый, коричневатый, морщат гетры, обвисают жамканые юбки, и летят, летят, как занавески, подолы в скользящем сквозняке мизансцен… Все бегают, бегают, отодвигают эти самые занавески, прячутся, ищут друг друга, снова скользят, летят дальше-дальше-дальше…

Д. Богомолов (Охлобыстин), А. Костюк (Зина). Фото Д. Пичугиной

Настроение беж. Бесконечно звучащий в джазовой обработке Шопен. Удушает, как любовь и духи. Уже слушать не можешь, дышать не можешь, уже пусть бы дали людям минуту тишины, а он все мучит любовным томлением прелюдии № 4 ми минор, опус № 28 героев спектакля, не давая им остановиться…

Для Бокурадзе важен визуальный колорит (как правило, это монохром: теплый, рыжевато-коричневый, бежево-серовато-охристый, светло-кремовый). Художник по костюмам Е. Соловьева делает идеальные выкраски, они соединяются с декорацией на правах живописных мазков. В «Тане-Тане» колорит дачный, светлый, полотняный, льняной, словно мягкие лучи вечернего солнца угасают за шторой и все живут в этом золотистом ровном тепле заката и уходящей жары… Бокурадзе — стилист, эстет, ему важны атмосфера, цветовая гамма, изысканный свет (с некоторых пор в этом театру помогает Евгений Ганзбург), выверенность пластических линий, общее темпоритмическое настроение.

В «Тане-Тане» настроение беж… Или сепия?

Беж не драматичен. Беж даже не про любовь. Это сепия — про ностальгию (по тем 90-м?). А беж — скорее, про эстетизм.

Стиль этой «Тани-Тани» — «спустя рукава», скользя, тревожа ткань, сминая юбки…

И спустя… гетры. Поскольку играют вообще-то комедию, лирическую клоунаду, где всё — босоного, косолапо, близоруко и икая от волнения. Как прелестно икает в самом начале сюжета, прячась от любвеобильного выпившего Охлобыстина и поправляя очки, прелестная нравственная Зина, икотой своей давая актерский ключ к спектаклю.

С. Поздняков (Иванов). Фото Д. Пичугиной

Итак, есть дом, где много пьют и женщины смеются. Есть зеленые яблоки, как это и полагается в любой «Тане-Тане» (яблоком соблазняют…). Есть неожиданная любовь многозубого, рослого фавна Охлобыстина с гривой растрепанных волос (Даниил Богомолов) к прелестной, компактной, сердечной, прыгучей и сосредоточенно-доверчивой клоунессе — мечтательной идеалистке Зине (Алина Костюк). И такая же внезапная ее любовь к нему. Зина оказывается душечкой, полностью «прилипнувшей» к Охлобыстину и подетски романически доверившейся ему.

Есть любовь худого неврастеника Иванова с влажными эгоистичными глазами (Сергей Поздняков) к собственной жене, прекрасной Тане (Юлия Бокурадзе), но имеется и его минутное половое увлечение Девушкой (Любовь Тювилина). «Совращай!» — с вызовом согласится Девушка на его предложение, и, ступив на низкий круглый деревянный помост, пара разденется… Вернее — разуется. И в эротической любовной сцене целомудренно встретятся их голые стопы и пальцы ног…

Девушка, ясное дело, влюбляется в Иванова и не может оставить его, хотя Иванов страдает по прекрасной гордой жене Тане с иконописным лицом и в свободных длинных одеждах всеобщей женыматери. А в Девушку влюбляется угловато-дерганый рэп-Мальчик в шапочке и с мячом (Александр Овчинников). Но когда Охлобыстин предлагает брошенной Тане себя, и дом, и свою любовь — преданная Зина с горя временно выходит замуж за оставленного Девушкой Мальчика…

Таня — прекрасна, достойна и высока, но она любит Иванова, хотя и живет в доме Охлобыстина, где много пьют… Выпьет и она с горя.

Выпивание в доме — теневой процесс. Бокурадзе вообще любит театр теней, вот и здесь тенями видны за занавеской бутылка, стакан… И тени несчастных мужчин ритмично опрокидывают одну за одной, чтобы, залив любовную тоску, выйти из тени уже пьяными…

А. Костюк (Зина), Д. Богомолов (Охлобыстин). Фото Д. Пичугиной

Охлобыстин умеет зажигать: щелкнет пальцами — и свет вспыхивает. «Как это у тебя получается?» — аналитически напрягается Зина, тщетно тренируя пальцы. Но вот пришла в дом Таня — раз — и зажгла! Таня особенная, а Зина нет. Но однажды и у Зины получится зажечь. Потому что Зина становится прекрасной. Почти как Таня…

А бабочки облепляют черный задник. Сидят себе неподвижно, как в коллекции Набокова, тогда как бабочки-женщины-девушки-чудесные артистки порхают. И летают, как крылья, их длинные шарфы, а когда Охлобыстин хватает на руки и оттаскивает эмоциональную Зину, она кричит чайкой: «Аааа! Ааааа!»

Может, они птицы?

Вот, например, серьезно-тревожная Таня — точно птица… Медленно ступает, глаза глядят остро, видит что-то вдали… Как прекрасно, как похоже на жизнь у нее перехватывает дыхание, когда она будто бы спокойно рассказывает, как видела мужа Иванова, сидящего в кафе с Девушкой….

А воробей Иванов с черными глазками?

А Мальчик-трясогузка?

А Зина, самоопределяющаяся между курочкой и чайкой? «Аааа!.. Ааааа!»

За три года Денису Бокурадзе (сам он тут играет усатого грузинского рабочего дядю Ваню, вызванного Зиной починять электричество и рассказывающего чудесные истории о мужчинах, найденных женщинами в луже и на помойке и составивших их счастье) удалось «сыграть» свою маленькую труппу до прелестного камерного ансамбля. Они касаются друг друга рукавами и интонациями, они — ноты в общей партитуре. Наверное, этот спектакль — в том числе стилизация под 90-е, время рождения пьесы, время театрального импрессионизма и легких энергий, время петербургского Клима, «P. S.» Козлова и «Городского романса» Галибина… Еще не было Сирии, Грузии и Украины, еще только кончилась первая Чеченская, в нашем лесу пели птицы гласности, все были молоды, пили-гуляли, надеясь на лучшее и щелкая надо не надо пальцами, чтобы вспыхивало…

— Это какая-то устаревшая эстетика, где гаджеты, видео, кино? — говорили после спектакля критики, живущие между Жолдаком и Богомоловым. — Вау! Это лучшее, что было на Володинском! Мы не видели такого театра раньше! — до сих пор радуются студенты, родившиеся в год появления пьесы, и закидывают восторженные девичьи головы так, что становятся полностью видны кольца в ноздрях. И правда — для них новость: вышли актеры, постелили коврик, повесили три занавески и начали… Все ведь движется по кругу, все циклично, как у Оли Мухиной, нужно только, чтобы кто-то щелкнул пальцами и зажег… В финале герои сидят и на разные лады повторяют: «Хорошо!» И в Крыму хорошо, и в Бибирево. Может, даже и в Америке…

Как хорошо в Бибирево!

Как хорошо в Новокуйбышевске!

Как хорошо без драматизма!

И зачем это вдруг сквозь занавески просачивается на авансцену совершенно лишняя здесь Девушка! Для чего она пришла! Господи, сделай так, чтобы она не любила его больше! А только летали занавески и царил покой…

Или нет? Или, Господи, дай мне опять бледно-зеленый листок, а не оборотки от старых текстов?..

Март 2016 г.